Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2021
Ольга Исаева родилась в Казахстане. Окончила филологический факультет Московского педагогического института им. Крупской, работала учителем в московской средней школе. С 1988 года живет в Нью-Йорке. Публикации в журналах «Октябрь», «Интерпоэзия», «Вестник Европы», «Новый Берег», «Новом журнале» и др.
– У нас все горе от водки, – ворчит в телефонную трубку бабуля.
Плюется, скворчит маслом в унисон жареная картошка. Во дворе кто-то лупит мячом о стену. Из окна напротив доносится невнятная ругань.
– У нас, бабулечка, и все счастье от водки, – заглянув на кухню, соглашается Мила.
На ней тюрбан из махрового полотенца. Она только что выпорхнула из ванной. Сегодня ее день рожденья, и с самого утра она ждет чуда.
Бабуля подставляет ей мягкую мятую щечку для поцелуя и притворно ворчит, что задача именинницы, мол, не философствовать, а наводить красоту и ждать гостей.
Те еще томятся в офисах, изнывают в пробках, сплетничают в салонах, но тени их витают на пороге и залетают в квартиру, где в заранее продуманных местах расставлены пепельницы и вазы.
Еще не трещит то и дело звонок в прихожей, и не надо плескать руками, целовать пахнущий косметикой воздух, разливать, накладывать, уносить, подтирать, уговаривать съесть еще кусочек.
Мать с утра лежит у себя с мигренью. Перед праздниками ей всегда «дурно». Из открытого окна несет гаммами, жареной рыбой, бензином. Под люстрой вокруг липучки хороводят мухи. На лбу грелка со льдом. Губы шепчут: «Ничего. Все пройдет. Все на свете проходит».
А вот бабуля – боец, настоящий тактик закусок, стратег горячего, генералиссимус выпечки. Нервы ее натянуты, силы подорваны, но еще на одни внучкины именины с Божьей помощью хватит. Мила в гостиной считает морщинки и корчит рожицы зеркалу: «Ничего, мы тоже еще повоюем».
Утро линяет, день золотится на стенах. В кухне все громче звуки победной битвы. Время тянется, тя-нет-ся и вдруг рвется со звоном упавшей на кафель кастрюли.
Бр-р-рам-м-м-с-с. И невесомо, как пыль, оседают в квартире сумерки.
На столе в гостиной накрыто. Пахнет колбаской, лучком, пирогами, селедкой, флоксами.
Теперь голова болит и у бабушки. Она махнула сердечных капель и упорхнула к дочке. Лежат теперь на узких кроватках, как две грустные девочки, которых до прихода гостей уложили, а сказку прочесть забыли.
Мила – вся комок нервов. Во-первых, она до сих пор не знает, придет ли Антон, во-вторых, задолго решила, что наденет желтое, но, как всегда, раньше всех прибежала Собакина и заявила, что желтое старит, а сороковник надо встречать с открытым забралом, во всем розовом.
Пока переодевалась, звякнул Назаров, поздравил, сказал, что прийти не сможет, неотложные дела требуют ехать в Москву. «Ну и черт с ним, – думает Мила, – хотя настроение, конечно, испортил, бизнесмен херов».
В прихожей звонок. Это Пека с Лариской, только что из Парижа. Миле от их восторгов больно, как в кресле дантиста. Но что же делать? Улыбаться, друзья, улыбаться! Вот, накатим. А после второй уже все будет по барабану.
И действительно, не заметила, как завертелся праздник. В гостиной не продохнуть от дыма, меж потных лиц летают откушенные хвостики анекдотов. Хохот и звон бокалов. Мила – царица бала. Так она с утра решила, так оно сегодня и будет!
Завтра, завтра будут они с Собакиной обсасывать скелетики воспоминаний о том, кто в чем был, кто что подарил, кто кого привел, кто с кем ушел.
Завтра будут лечить похмелье, раскаяние, горечь. А пока: «Выпьем за именинницу, бабушку, маму, Лизоньку, которая сейчас томится, бедняжка, на даче в Токсово…»
Выпьем за альму-матер, за юность, за школу, за академию. Кто-то уже засел с планшетом в сортире, кто-то залез в ботинках в ванну и за занавеской оправдывается перед женой по телефону, кто-то в кругу сочувствующих отжимается на паркете, раз, два, три, четыре, пять… «Слабо тебе, старик, смотри, как надо…»
Нюся с боем прорвалась к фортепьяно и враз заглушила Джей Зи. Бац по клавишам, и во двор-колодец понеслось «подикимстепямзабайкалья». Поют как пьют, а пьют как дышат, и еще долго будут петь. Но не для того же Собакина тащилась сюда из Веселого поселка. Ей тоже хочется счастья. И, молитвенно сложив руки, она кричит через стол: «Цыганочку!» И прет по ногам, и пляшет, закатив туманные очи, и трясет худыми плечами, и закусывает губу, и стучит каблуками по нервам соседей. А на голове ее самостоятельно пляшет жиденький хвостик.
Казалось, только что все были в ударе, но вдруг круг распался, кто-то потихонечку смылся, кто-то доел последний кусок торта и долго, чинно, целовал Миле руки в прихожей. Кто-то на прощанье опрокинул вазу с цветами, кто-то нудно по всей квартире искал свой мобильный.
Праздник уплыл в окно вместе с табачным дымом. Но Сашок с Максимкой плотно сидят и сидеть будут, пока не прикончат принесенный ими коньяк. Ирочка самозабвенно таскает на кухню посуду. Ей почему-то кажется, что только за этим ее сюда и позвали. Ей хорошо от того, что она нужна людям. Ей хорошо, а вот Миле грустно.
Кто-то, да не кто, а именно что Собакина, завернув потихоньку в салфетку вспотевшую колбасу вперемешку с сыром, как бы незаметно кладет сверток в сумку. Мила с размокшими от дыма и накатывающего изнутри черного моря глазами вслед кричит: «Ты возьми там из вазы цветы и конфет для Сереженьки».
Только всхлипнула за ней дверь, как из прихожей громыхнул хорошо поставленный голос: «Это кто здесь у нас именинница?!»
В радостном оцепнении Мила думает: «Сволочь», – но, забыв о гордости, взмахнув руками, летит в объятья Антона: «Господи, где тебя черти носили».
Все давным-давно осунулись и размякли, но Антон бодр и пружинист, как актер перед началом спектакля. Откуда явился? Почему? Лучше не думать… Выпив штрафную, Антон свистит: «Полундра! На улице лето, а вы тут прокисли. А ну, все айда купаться!» Миле и самой уже хочется вымести гостей, как вчерашний мусор. Ей весь вечер хотелось счастья, любви, радости, жизни…
И вот… бредут по пустому проспекту пятеро пьяных. Впереди сияющий мост, а под ним река, вся поперечно-полосатая от огней. На ее темной коже не видно мазута, царапин от острых днищ, грязной пены. Только чуть отдающее тиной дыханье, блеск, плеск и покой.
Ночь добра к пьяным. Она скрывает окурки, пивные банки, бумажный жмых с остатками пиццы. Ночь нежна абсолютно ко всем. Где-то, в другом мире, спят менты, маньяки, журналисты, члены городской думы, спят бомжи, спят наркоты, эмо, готы, туристы, собачники, студенты, фанаты «Зенита». Город спит в колыбели из снов о легких деньгах и бесплатном сыре. Спит река, спят укутанные в гранит берега, спят дворцы, сонными рыбами по небу плывут облака, спит Сашок, уткнувшись лицом в песок, Масик с Иркой целуются на брудершафт, светлой бабочкой из темноты долетает их смех.
Сняв с себя розовое, Мила входит в теплую тишь. За спиной лай и клекот, будто там происходит битва собаки с совой. Это таранит воду бегущий вслед за нею Антон. Мила плывет на спине. Наконец-то ей хорошо. И не надо ни о чем никого просить, ни о чем беспокоиться, выяснять. И не надо больше ничего никому объяснять, ни перед кем оправдываться, просто плыть и молчать. Плыть и плыть, глядя в небо, пока в темноте не протянется к ней рука… Нет, лучше не забегать вперед. Мила прибавляет скорости и мысленно поет: «Нас не догонишь, нас не догонишь».