О книге Анатолия Наймана «Выход»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2021
Санджар Янышев – поэт, переводчик, музыкант. Родился в 1972 году в Ташкенте. Автор книг: «Червь» (СПб., 2000), «Офорты Орфея» (М., 2003), «Регулярный Сад» (М., 2005), «Природа» (М., 2007), «Стихотворения» (М., 2010), «Умр. Новая книга обращений» (М., 2017). Живет в Москве.
Быть может, отчет следует вести с «Ритма руки» (2000), первой в моей жизни наймановской книги, купленной, кажется, в магазинчике «Летний сад» на Большой Никитской. Те стихи меня ослепили; в них было все, что было надо: игра (в высоком смысле слова), ирония, «энигматичность», «формульность» (способность отдельных строк или периодов застревать в голове и там бродить виноградным образом), широчайший диапазон лексических средств… В общем, все то, чего я не ждал – поэзии вокруг хватало, – но вдруг нашел. Так обретают незнакомого прежде родственника, который вдруг обрушивается откуда-нибудь с далекого континента в виде крупного наследства. Согласитесь, найти близкого по крови поэта не в своем поколении, а среди «динозавров» – почти такое же чудо, как перспектива проснуться однажды наследником миллиардного состояния.
И вот – «Выход»[1]. Выход из, выход в. Все стихи в этой книге (как и в двух предыдущих) датированы, соблюден хронологический порядок их появления, что наводит на параллель с дневником – лабораторией духа, проявленного через мысль; сквозь видения повседневности. Если имеет смысл говорить применительно к Анатолию Найману о какой-нибудь «эволюции» (на мой взгляд, герой наш, в терминологии Цветаевой, – «поэт без истории»: подобно Гвидону, вылезший из «бочки» сразу взрослым), то впадения в ересь «неслыханной простоты» – по Пастернаку ли, Заболоцкому… – здесь не будет. Напротив, поэтическая мысль, уточняясь и утончаясь, подчас становится сложней. Есть здесь, как во всех других книгах Наймана, хрустальные «штучки», вроде тех, что удивили меня когда-то, на заре века, своим изяществом, совершенством формы. И ее, формы, смертью. Словно это последнее, что может быть сказано, что имеет право быть сказанным, внутри вот этого, стертого до беспамятства, метра:
Подбор свидетельств о писце,
не бронзы, а графита хрупче,
крошащегося на конце
карандаша над спорной купчей, –
короче, двести- или сто-
страничное в чужом конверте
тебе, не то твоё, письмо
о климате, любви и смерти.
Короче, там было много «культуры», здесь – природы в ее вечно длящемся становлении. И – вот именно, «выхода». Который тоже, как выяснилось, может уточняться бесконечно:
Начал-то я улицей, оказалось – аллеей,
в ряд тополя и липы, дубов семья.
Мастер ландшафта без швов и заплат их склеил
с прудом в конце, и над водой скамья.
Собственно говоря, и всё. Остальное пьеса.
Русская бессюжетность, с маетой суета.
Пригород. За деревьями не видно леса.
Названье «Родные места», жанр – мечта.
Я – проходной персонаж. Побежал за хлебом.
Суп на огне. Выскочил без ключа.
Улица, то бишь аллея, – земля под небом.
Возвращаться некуда. Итог – ничья.
(1 сент. 2020)
Это стихотворение – из тех «штучек», в которых все «договорено». Однако в книге преобладают произведения, в которых поэт уточняет, нащупывая здесь и сейчас, такие понятия, как свет и тень (их снежное ли, лиственное бракосочетание, ибо «то реально – на чем есть игра светотени»), сон и явь (кажущееся и мнимое, а «разумное действительное» поищи-ка!), «разность между названием вещи и вещью», а также – «грубой природы танцкласс». И, разумеется, времяпространство, которое автор имеет блажь вдруг разделить и противопоставить, поскольку «время не-органично, навязано как бы извне», оно – «нежити запах», но – «никогда не изменит пространство».
Три года назад, когда эта книга только начиналась, Анатолий Генрихович на одном из творческих вечеров обмолвился – или, наконец, договорил(-ся): «…для меня открылась не то чтобы свобода, а ощущение, что я ничего никому не должен, что я – последняя инстанция. И нет уже больше “редакторов” того, что я пишу, – как сложатся книги, как напишутся они, так и будет».
А если все-таки – свобода, то в чем она? Начнем с оболочки и скелета.
В стихотворениях «Выхода» не столько старые метры расшатываются, сколько синтаксис с его инверсиями и препинаниями, подобно длинному гибкому жалу, ищет свое продолжение, будь то ножны чувства или тело мысли. Мыслям, кстати, в них просторно ровно в той степени, в какой словам тесно («раструб уха – для волн, но не ловль их, а мер»). В полном соответствии с некрасовским заветом. Слова здесь – скажем шире: средства – собраны из всех возможных лексических уровней: высоких, низких, архаических, новейших, что образует стилистическую разноголосицу, пестроту и яркость. Звуки тоже заряжены на сопричастность – когда повышенная аллитеративность не мешает мысли, но углубляет ее: это ружье стреляет сразу во все стороны.
Про то и это ты прежде думал, чем принял,
с выкладкой вывод мешал, с выводом явь,
и вот из ларца, куда сунул первый, вынул
итог последний, парадный – ни йоты не правь.
Квиток без прав на ещё виток. Ты не уникум.
Хоть и изгой. Ни чей не любимец, хоть и шармёр.
Из думающих. Такому не след быть умником,
твой род из земных – на него с сотворенья мор.
(«Тем итоги убийственны, что итоги…», 3 авг. 2020)
Мысль же, каким бы долгим и извилистым ни был к ней путь, все-таки достижима. Ключ – вот он; тем, кто его не видит, порекомендую следующий метод, вполне магического толка: стихотворение нужно прочитать три раза целиком, потом перевести взгляд за окно; мысленно, словно тело мифического божества, разобрать на синтагмы, после чего снова срастить и перечитать «набело»; непременно вслух. (Но перед этим, разумеется, произнести «куф-суф».)
И вечерело, и погода вдруг разошлась,
но того не было, не могло быть, казалось,
сглазили и уж цыкнуть не на кого «не сглазь»,
такой расклад и смысл такой. И такая жалость.
А того – чего? Ну, что было. Неважно как
и где и когда. Просто того, что было.
Того, и с гаком: не самогó, так хоть гак –
тяг, размеров и форм саркофаг и мерило.
Проще сказать, былое. Не подряд, а ядро.
Ни то, ни это. То и сё. Тех, человечил
кто время. Кровь моя. Соль моя. Контра и про.
Без кого не цвело, не наступал вечер.
(«Памяти незабвенных», 7 марта 2019)
Если бы это было кином, то, конечно, «авторским». Где главное – не сюжет, но голос, интонация. Явственная, как кора дуба. Фантомная, как дельфиний бок платана.
Еще одна ремарка, кстати говоря, связанная по касательной с кинематографом. Поскольку книга эта, как сказано выше, – дневник, почти ежедневник, блог (а Найман и фейсбук – две вещи несовместные), то поневоле стараешься вспомнить свое: в тот день, в те дни. Подобно тому, как в отечественном сериале про серийного убийцу видишь вдруг кадр с двумя героями, обсуждающими только что увиденный фильм – и вспоминаешь ровно ТОТ вечер, те сумерки; ибо фильм, о котором они говорят, ты тогда же, осенью 83-го, и смотрел. И точно так же шел из кинотеатра домой, и кому-то что-то говорил, а больше слушал…
И вот перед тобой стихи, написанные год назад, когда началась эпидемия, прокатившаяся липким катком по всем известным тебе поэтам. Да и тебя тот каток не миновал, и в твоих собственных текстах отпечатался несмываемой краской. Ищешь след, следок, кончик, краешек события; наконец, с облегчением читаешь (запись от 7 июля 2020):
…То было лето змей и облаков, как льдин
потопом тающих. Год ступы и песта.
Вселенская плыла шкатулка-карантин,
и заперта навек, и внутренность пуста.
И все. «Шкатулка-карантин» – иного нет. Потому что – не время. А время – для другого. Например, для того, чтоб в деталях вспомнить минуту собственного рожденья. И подивиться чьему-то Замыслу. Чьей-то дарованной вместе с жизнью Благодати.
…так как явиться из нетей и вырасти
не было, нет, не бывать нашей милости:
милость – «на нас» лишь. А «наша»
есть форма речи в хмелю полуопыта
на полпути. Но имеет быть допита,
если пригублена, чаша.
(«Апрель 1936», 7 февр. 2019)
…Есть такая среднеазиатская притча. Некоторый странник набрел однажды на пещеру, глубокую, бескрайнюю: лабиринт без минотавра. Необъятная сеть ходов и переходов, тупиков и развилок. Проходит время; ни долго, ни коротко, но странник тот никак из лабиринта не выйдет. Думаете, заблудился? Отнюдь. Просто ему там… понравилось.
И знаете, притчу эту я только что, засыпая, придумал.
[1] Анатолий Найман. Выход. – М.: ОГИ, 2020.