Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2021
Иван Соколов родился в 1991 году в Ленинграде. Автор четырех книг стихов. Переводил на русский Дж. М. Хопкинса, Гертруду Стайн, поэтов Нью-Йоркской и «Языковой» школы, на английский – стихи Наталии Азаровой. Финалист премии Аркадия Драгомощенко (2016). Член редколлегии поэтического микромедиа «ГРЁЗА». Живет и работает в Беркли (США).
В минувшем году исполнилось полвека со дня, а вернее, за невозможностью знать, с недели «канувшего и путешествующего» самоубийства Пауля Целана. Ему было сорок девять лет: сегодня – возраст если и не «начинающего», то уж точно «молодого» поэта.
Целану не казалось, что с читателями ему повезло. Сегодня кто-то скажет, сколько можно читать Целана, другие – сколько можно его не читать, третьи – сколько можно читать его и продолжать жить как жили. И «и», и «не»: такая позиция. Первыми иней чтения («reading rime») накрывает лучших читателей Целана – тех, к кому яростно взывают его стихи, тех, чье дыхание мысли они развернули, тех, кто не смог сказать о нем ни слова – или, если и смог, то буквально пару: Хайдеггера и Адорно. Впоследствии его читали (им писали) парадигматические для новейшей эпохи мыслители – Эмманюэль Левинас, Петер Сонди, Морис Бланшо, Ханс-Георг Гадамер, Жак Деррида, Юлия Кристева, Джорджо Агамбен, Филипп Лаку-Лабарт, Ален Бадью, Жан-Люк Нанси, Вернер Хамахер и неисчислимые другие. Настоящие «станции чтения в позднеслове». Данте – Гёльдерлин – Бодлер – Малларме – Мандельштам – Целан: наверно, именно так выглядит сегодня список поэтов, которые определяют западное понимание поэтического. Целан как топос, как «проблема» – для читателя, для «читать». Многочисленны и его отзвуки в «слышать» (Ариберт Райманн, Гия Канчели, Майкл Найман), и в «видеть» и «щупать» (Ансельм Кифер, Дорис Сальседо).
Но у поэта, чьи слова мы снимаем с языка, сколь бы полиглотательным тот ни был, особая судьба за границами родной-неродной речи. Проблема читателя перевода в том, что невозможно по-настоящему забыть его чужесть, но куда сложнее и не поддаваться знакам родства (поэзия: то, что стирается…). Дело даже не в том, как аттестовать это с лингвополитической стороны. Справедливо напоминают, что такой «немецкий», на котором писал Целан, – это ни бюроакадемизированный «высокий немецкий», ни сросшийся с той или иной столицей (Берлин, Вена, Цюрих…) диалект. Противоположный, преследовавший его нож: Да это же какая-то языковая «помесь»! – имея в виду «грязный» «еврейский дух». «Стихотворение-менора из Берлина». Ко многим в Варшавском блоке и даже после его растворения Целан вообще приходил в первую очередь переводчиком – в первую очередь Мандельштама, в гэдээровской книжечке семьдесят пятого года «Hufeisenfinder». Целан был чужой везде, на любом из своих родных – после визита в Австрию он признавался парижским собеседникам, что там говорят на каком-то странном, не его наречии. Лишь встретившись с земляками в Израиле, он соприкоснулся на пару мгновений с тенью матери-речи. «И всё же поэты пишут», а переводчики –––. Андре дю Буше, Жан Дэв, Мартина Брода – во Франции слова Целана облегались в возможно самые близкие оболочки. Дэв, про которого потом злопыхатели строчили под заголовками «И они называют это “переводить Целана”», вспоминает о том, как поэт «размашистой чертой по листу» авторизует его поразительный перевод «Verbracht ins / Gelände»: «Dé – porté dans l’étendue».
Большие и глубокие дружбы у поэзии Целана и с Северной Америкой. Его переводят уже в середине 1950-х: Клемент Гринберг, Сид Корман, Джером Ротенберг, встречавшийся потом с Целаном в 1967 году, – после чего, как сказала бы Гертруда Стайн, «различие разрастается повсеместно». Среди тех, кому англоязычный читатель обязан более чем полувековыми встречами с Целаном: Майкл Хамбургер, Джон Фельстинер, Ричард Сибурт, Розмари Уолдроп, Сьюзан Х. Гиллеспи, и особенно – Пьер Джорис, отметивший недавно окончание своей пятидесятилетней работы над Целаном выходом последнего из прежде им не переведенного: полного собрания ранних стихов и посмертно изданной прозы. Из других юбилейных подарков отметим перевыпуск лирического мемуара (/романа?) Жана Дэва «Под куполом» (1996) в переводе Уолдроп и выход перевода другой книги Дэва «Paul Celan: Les jours et les nuits» (2016), выполненного Нормой Коул. О Целане писали Энн Карсон, Илья Каминский – в ландшафте американского письма этот поэт дис-лоцирован чрезвычайно.
Со славяноязычным пространством, с «книжкой из Тарусы» у Целана отношения всегда были особые. Историю его переводов на украинский и русский недавно прекрасно представили в своих докладах Евгения Лопата и Анна Глазова, поэтому пройдемся «по ве(р)шкам». Первые русские переводы – Грейнема Ратгауза и Льва Гинзбурга – появились в 1967 году в антологии «Строки времени» («Целан, Пауль – выдающийся современный поэт»). По любезному сообщению Александра Белобратова, на 2019 год с того времени вышло 102 публикации переводов (не учитывая интернет!) за авторством пятидесяти переводчиков (с интернетом, наверно, две-три Септуагинты наберется). Книжных изданий немного: всего шесть-семь с только-что-выходом в свет «От порога к порогу» в переводах Алеши Прокопьева. К юбилею Целана появляется и теоретический блок в НЛО вокруг статьи Даниэль Коэн-Левинас «Где же небо?» в переводе Виктора Лапицкого, с важными наблюдениями Глазовой. На это событие вскоре откликнется в своих стихах Игорь Булатовский, в чьем издательстве «Jaromír Hladík press» только что вышла и отдельная книга Коэн-Левинас. В Киеве издан сборник эссе «Пауль Целан. Референции» украинского переводчика Петра Рыхло (Киев: Дух i литера, 2020).
Но едва ли не важнее этих вех, ветвящихся в восточном веке Целана, те культурные процессы, которыми сопровождалась его рецепция. Трудом мысли и слова с поэзией Целана стали связаны десятки переводчиков – Елизавета Мнацаканова, Ольга Седакова, Сергей Аверинцев, Виктор Топоров, Вячеслав Куприянов, Евгений Витковский, Владимир Летучий, Марк Гринберг, Андрей Грицман, Сергей Морейно… Важной по сей день и как бы предвосхищающей наш материал остается собранная в 1999 году Наталией Мавлевич серия переводов стихотворения Целана «Псалом». Годом раньше в Киеве выходит первый сборник переводов Марка Белорусца, но, пожалуй, настоящего масштаба звучания лучи и кольца русской рецепции стали достигать с выходом в 2004 году сборника «Пауль Целан: материалы, исследования, воспоминания» под редакцией Ларисы Найдич, и сразу вслед за ним в 2005-м книги «Кристалл: Избранные стихи» в замечательных переводах Лилит Жданко-Френкель, которые (наравне с работами Глазовой) особо выделял – за «большую резкость и отчужденность» – Григорий Дашевский.
Эхо «момента Целана» в середине нулевых было амплифицировано до настоящей симфонии с появлением «ад-маргиневского черного»: «Пауль Целан: Стихотворения. Проза. Письма» под редакцией Марка Белорусца и Татьяны Баскаковой (2008, переизд. 2013). Вот он: скачок переключения. Именно этот том провоцировал принципиальные высказывания, определившие значение Целана для новейшей эпохи: диалог Павла Арсеньева и Сергея Огурцова в 5-м выпуске альманаха «Транслит» (2009) и два эссе Александра Скидана: «Pavel Lvovich Tselan, russkij poet» (2008) и «Политическое/Поэтическое» (2011). Именно этот черный томик сделал Целана и одним из важнейших собеседников нового поэтического поколения: впервые после Айги, Мнацакановой, Седаковой, Альчук, Азаровой – и после Скандиаки и Глазовой – поэзия Целана в последние полторы декады развернулась перед новыми писателями веером проблемных возможностей и задевающих невозможностей. Параллельно происходили и новые открытия Целана, пусть в основном и более «локальные»: упомянем книгу переводов Глазовой «Говори и ты» (Ailuros Publishing, New York, 2012) и ее программное эссе «Поэзия как обращение к Другому», большой материал Татьяны Баскаковой в 40-м номере TextOnly, выход «Мака и памяти» в переводе Прокопьева, ранние румынские стихи Целана в переводе Корчагина, переводы Целана в «Краткой истории внимания» Михаила Гронаса, новую книгу Артемия Магуна «Искус небытия» (СПб.: Европейский университет в С.-Петербурге, 2020), где не одна страница посвящена Целану, и др.
Усвоен ли Целан? Сложно сказать, самый ли переведенный он из непереводимых поэтов или же самый непереводимый из переведенных. Больше любят и знают – везде – Целана первой поры, также называемого «сюрреалистическим» (сам поэт писал: «Йейтсу я уж точно обязан куда большим, чем французскому сюрреализму»). Жестокую услугу (далеко не только по-русски) ему сослужила слава «смысловика» – просодия Целана, возможно, еще только начинает дотягиваться к раскрывающимся ей навстречу иноязычцам. Удивительно и другое: переводчиков совсем не упрекнешь в сокрытии фактов, но, видимо, так устроена поздне- и постсоветская дискурсивность, что Целана по-русски мы читаем либо как «поэтически жительствующего на земле», абстрактного лирика о возвышенных материях (в лучшем случае – о поэтической традиции), либо как автора, методически архивирующего свою биографию и историю Холокоста. С широкого горизонта рецепции как бы стерт Целан – автор трагического стихотворения о Розе Люксембург и Карле Либкнехте, Целан – сотрудник Международной организации труда, Целан, радующийся при виде черных флагов анархистов в Париже шестьдесят восьмого — но и расплывающийся в «издевательской ухмылке», как вспоминает Дэв, при встрече с майскими плакатами «Все мы немецкие евреи». Конечно, когда годом раньше в Москве его переводчики подчеркивали, что «поэт имеет в виду героическое восстание рабочих Вены в феврале 1934 года» и что «Целан посвящает некоторые из новых стихов Испанской республике, Октябрю, и это определяет его особую идейную позицию среди других поэтов», советская интеллигенция отфильтровывала это как нерелевантную информацию – для самого поэта такая фильтрация была непозволительна.
Данный текст в ином формате был опубликован в онлайн-журнале «ГРЁЗА».