О стихах Равиля Измайлова
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2020
Ольга Пахомова-Скрипалёва родилась и живет в Москве. Окончила Московский полиграфический институт (ныне МГУП им. Ивана Федорова) по специальности «литературный редактор». Автор трех поэтических сборников. Член Союза писателей Москвы. Стихи, публицистика и проза публиковались в журналах «Литературная учеба», «Наука и религия», «Дружба народов» и др.
Библиотека им. Достоевского на Чистых прудах – с нее, пожалуй, все начиналось.
В начале 80-х здесь размещалась студия «Чистые пруды», сюда захаживали метаметафористы во главе с Константином Кедровым и среди них – почти марсианин по внутреннему сосредоточению Иван Жданов, бывали композитор и бард Петр Старчик, студийцы ЛИТО «Звезда» Сергея Каратова, появлялся как из табакерки и исчезал демонический Юрий Влодов, собирала всех на пленэр выдумщица на всякие шалости детский прозаик-фантаст Инесса Паблос… Из этого пестрого клубка событий и лиц память выхватывает домашники со страстным чтением Леонида Колганова («Девица рыжая Лотрека кидалась, чтоб детей спасти…»), пронзительные строки Юрия Гончарова («Так хочется оставить всех в живых…»), суровый приговор Натальи Леонидовой соседу («Выучил давно “мы не рабы”, да спина никак не распрямится…») и чудесное стихотворение о глине Ивана Макарова («Круг вращался и вращался, у него тоска вращенья…»), которое я до сих пор пою – мелодия сама вылепилась… О, «стекляшка» на Покровском бульваре с вином в розлив, чтения по кругу в Чистопрудных тупичках, костерки на дачах, гитара, романтические признания и стихи, стихи, стихи! А еще – незабываемые выступления на дне памяти Пастернака в Переделкино, в сонме московских библиотек и ДК…
Народ был колоритный, особенно выделялись еще не тронутые интенсивностью творческой жизни лица андеграунда. Кому – зенит застоя, кому – канун новой оттепели. Самиздат – неостановимый, ЛИТО всех мастей на базе библиотек, институтов, заводов, семинары при Литинституте и Союзе писателей… И – апологетика мастерских на мансардах, в дворницких и котельных. Время, давно требующее поверки имен, о которых теперь должно говорить – сроки настали.
Много потоков с тех пор утекло: кто ушел редактором на радио, в журналы и издательства, выпустив одну-две книжки стихов и по трезвом размышлении о своем даровании отойдя от писательства, кто занялся переводами стихов братских народов и преуспел на ниве дружбы с поэтами бывших республик Союза даже больше, чем советские переводчики, а кто не вписался в поворот перемен, и первая волна смертей забрала на рубеже 90-х хороших и ярких. Сейчас же просто уходит поколение…
Помнится мне отчетливее других в этом многоголосье поэт негромкого, но приковывающего к себе голоса, поэт прозеванный[1], масштабный, абсолютно чуждый саморекламы – Равиль Измайлов.
Я был рожден рекою,
чтоб (Господи, спаси!)
медлительной Окою
сплавляться по Руси
туда, где сходни шатки
и путь к воде дощат,
и бакены, как шапки,
под берегом торчат…
(«Я был рожден рекою…»)
Одно стихотворение, напечатанное в «Новом мире», несколько – в «Дружбе народов» и альманахе «Поэзия»: вот и все, что было опубликовано из его произведений при жизни. И ни одной книги. В 90-е многим было не до книг, а позднее у особенно чутких поэтов сформировалось чувство, что за свой счет издаваться не комильфо. Но потребность в отклике для пишущего совершенно естественна. Думается мне, будь изданы своевременно непробивные таланты («бездарности пробьются сами…»[2]), мы бы не только не потеряли их, но и не утратили важную часть их наследия.
Поэтическое кредо Равиля Измайлова – достоверность. В его произведениях нет приблизительности, размытости, картинка сюжета будто приближена биноклем с наведенной резкостью, – настолько ясна перспектива. В плотной ткани стиха – при всем его свободном дыхании – нет зазоров (забиваемых иными стихотворцами необязательными союзами, местоимениями и пр.), строфы композиционно связаны – все крепко, целостно, сочно и контрастно.
…И покуда не сказано: вор! –
ни к чему причитания бабьи.
Бог повсюду, его приговор
выше мачт и точней астролябий.
Самородное злато в ручьях,
пряный воздух карябает душу…
Пусть померкнет светило в очах,
я ноздрями почувствую сушу…
(Santa spiritus)
Равиль словно не брал разбега в мастерстве, а внезапно взмыл в высоту. Врезался в память студийный вечер на Чистых прудах в середине 80-х и то, как он, смуглый красивый брюнет, читает тихо и весомо:
Закурил
остервенело, хмуро,
Но меня окликнули посты,
Словно жизнь не дольше перекура
И не шире взлетной полосы.
(«Прохрипели пенные разборы…»)
Автору двадцать три, но выглядит он старше. Запомнились его уважительность, мягкость – и при этом угадываемая за нею внутренняя сила…
Прошли десятилетия, и линза времени укрупнила подлинное (как и ничтожное): стихи Измайлова оказались драгоценным сплавом афоризмов и живописных наблюдений («Бог вздохнул – и ты живешь, выдохнул – и смерть пристыла…», «Чем безусловней эта немощь, чем хаотичней цепь огней дрожащая, тем всеобъемлющ смысл жизни, заключенный в ней…»). Зримы, почти осязаемы и органичны его «глухой колодец тишины», «залпы тишины острожной и свинцовый грохот озерка», «змеиное шипенье листопада».). С такой поэзией, где воздух прослоенный режут косые пунктиры стрижей», отдыхаешь от постмодернистских игр со смыслами, не всегда очевидными и самим авторам. А зрелость ранних стихов Равиля поражает.
То бараки опять, то шалманы…
От сухотки гортань запекло.
Суну мерзлые руки в карманы,
чтоб на людях не сильно трясло.
Замер поезд, как урка в отказе,
и везет нас трехосный тягач
с полустанка по северной трассе
сквозь редеющий быстро кедрач…
(«В пересыльной печатают списки…»)
Невозможно эту суть выжать из концентрированной образованности. Это – генная память! И она нашла, обязана была найти свой рупор.
Забавляясь ключами на цепке,
сразу, только закончат расчет,
здешний кум, как пружина в прищепке,
первоходок за вымя прижмет.
У меня посерьезней забота –
обживать дорогие места…
Принимай подселенцев, босота!
Уходящих прими, мерзлота…
(Там же)
В поэзии Измайлова доминирует столь редкая ныне отстраненность от себя, позиция наблюдателя, в которой – ни на йоту самоупоения, словесной неряшливости выезжающих на своем имени и славе стихотворцев. А как, должно быть, легко плыть по течениям -измов, эпатируя публику культурным шоком и тем маскируя отсутствие дара! Чтобы работать в рамках классической формы, – а Равиль так и жил, – нужны мужество и преданность родной традиции, кровь и пот честного проживания в шкуре поэта с его страшной реактивностью и совестливостью.
Клубятся постылые горы.
На северном гребне пути
мне видится ангел, который
над белой равниной летит.
Блистает своим опереньем
небесный хранитель границ
от южных роскошных селений
до чахлых предместий столиц,
где, словно в глухом околотке,
в просевших от горя домах
мужчины опухли от водки
и дети не спят на руках…
(«Когда в опаленную рощу…»)
За строками поэта – ответственность за слово и перед ним, глубинное знание предмета, достоинство художника на страже духовных высот.
Романтик, философ, скептик и лирик – Равиль легко перевоплощается в героев своих стихотворений, и яркое действо разворачивается перед нашим взором – от зрелищ бродячего балагана до театра военных действий («Переход через Альпы», «Сахалин», «Как в сметане мякиш – Гатчина…»). Аромат минувшей эпохи, бытовой колорит, литературные аллюзии ему удавались прекрасно. Он, безусловно, это знал, и боль от отсутствия читательского отклика томила его…
Ты скрываешь на сердце рубец,
забываешь, откуда и кто ты,
и плывешь, одинокий пловец
из младенчества в зрелые годы.
Потерялся какой-то пустяк.
Там, где тонко, по-прежнему рвется.
Шевелит занавески сквозняк,
ожидая, что спящий – проснется.
Поглощенный ночной глубиной,
увлеченный движеньем отвесным,
пусть увидит он свет над собой,
обещающий выход из бездны…[3]
– напишет он незадолго до смерти.
В наши дни поэт выходит к читателю через глобальную сеть, в которой, хочется надеяться, не сгорают лучшие тексты. Последние годы перед смертью Измайлов тяжело болел, мало где появлялся (да и физически не мог) и вдруг за два месяца до смерти опубликовал на портале «Рифма.ру» несколько стихотворений. Его узнали и вспомнили насельники сайта из числа бывших студийцев и друзей, и несколько слов их поддержки в комментариях сохранили для нас горстку его стихотворений.
До этого было долгое молчание. Столкнувшись с волчьими законами некоторых творческих сетевых ресурсов (виртуальность чревата безнаказанностью, отсюда хамство, троллинг и пр.), Равиль в силу уязвимости и огромной требовательности к себе уничтожил, возможно, лучшие свои произведения. Нам остались крохи. Но и они бесценны…
Словно ложкой по дну котелка,
догребая остатки пайка,
так скребет свое скудное русло
среднерусская эта река.
Плоскодонка уткнулась в песок,
смотрит мальчик на темный восток
и не слышит:
почти под рукою
суматошно звенит сторожок…
(«Словно ложкой по дну котелка…»)
* * *
Год назад вдова и дочь поэта выпустили сборник[4], куда вошли блестящие ранние вещи Равиля Измайлова, – что и говорить, это был период расцвета его таланта, – а также поздние стихи с уже заметной нотой горечи от неосуществленных упований на стыке эпох, когда перекраивались границы, исторические реалии, ценности, отношения…
Книга небольшого формата, в твердой обложке с лаконичным дизайном, выпущена небольшим подарочным тиражом для родных, друзей и тех, кто ценил дарование Равиля. Но, когда зашла речь о презентации и вечере памяти, вдруг выяснилось, что желающих отдать дань благодарности поэту и почитать его стихи – очень много. Была задумана допечатка тиража, но пандемия нарушила эти планы. Верю, что добрым замыслам суждено воплотиться, поскольку очевидно: книга Равиля Измайлова – важное звено в цепи культурных событий эпохи, и без нее портрет литературной Москвы конца XX столетия будет неполон.
Я стихи пустил повыше,
чтобы чиркали они,
как стрижи под самой крышей
и небесные огни.
<…>
Август для того и нужен,
чтоб глядеть во все глаза,
как летит из черной стужи
наземь Божия слеза.
(«Август»)
[1] Этот эпитет («прозеванный гений») впервые употребил в своем в дневнике Георгий Шенгели, услышав о смерти писателя редчайшего дарования Сигизмунда Кржижановского (1887–1950).
[2] Из четверостишия «К истории» (опубликовано в 1965 году) Льва Голдберга (1914–1996):
Пренебрегая словесами,
Жизнь убеждает нас опять:
Талантам надо помогать,
Бездарности пробьются сами.
[3] Из неоконченной поэмы «Воспоминания» (2013).
[4] Равиль Измайлов. Стихи. – М.: 2019.