Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2020
Игорь Бяльский – поэт, переводчик. Родился в 1949 году в Черновцах. Жил на Украине, в России и Узбекистане. Репатриировался в 1990 году. Автор нескольких поэтических сборников. Главный редактор «Иерусалимского журнала». Живет в поселении Текоа.
Бяльский попал в Ташкент уже достаточно взрослым человеком. Он родился на Украине в семье военного врача. Учился в Перми.
Но именно в Ташкенте родились его сыновья и было принято одно из главных решений жизни: из благополучного начальника отдела ВЦ он стал вольным литератором. Но, чтобы уж совсем не помереть от упоительной, но низкокалорийной свободы, Игорь в писательском союзе консультировал молодых. В кабинете № 10 на Пушкинской, 1 этих самых молодых литераторов прежде всего поили крепким чаем. И, думаю, многие сохранили благодарность Бяльскому за тот чай, напечатанную подборку или положительную рецензию в городской газете.
Нужно сказать, что до ритуальных чаепитий в здании у Сквера, у Игоря на счету было создание клуба так называемой самодеятельной песни «Апрель» и организация чимганских фестивалей. У «Апреля» был свой зальчик под боком у театра «Ильхом» Марка Вайля. Сцену, на которую поднимались многие корифеи этой самой самодеятельной песни, украшал транспарант, похожий на все транспаранты над всеми сценами бескрайней тогда еще страны. Правда, написано на кумаче было нечто невообразимое: «Человек не меньше человека. В этой теме важен верный тон».
В стихах своих Игорь остался самим собой, сохранив даже особенности присущей ему устной речи: несколько вычурную от пропитавшей ее иронии скороговорку.
Освоение Израиля оказалось для русского поэта испытанием нелегким, но плодотворным. Сегодня он ощущает эту землю своей, а в созданном им «Иерусалимском журнале», в его разделах, носящих имена столичных улиц и кварталов, он, словно в городе, уже третий десяток лет расселяет пишущих по-русски и переведенных с иврита, живущих в Иерусалиме, Москве, Ташкенте, Лондоне и Калининграде, молодых и корифеев, знаменитых и безвестных. И, наверно, именно так, расселяя в своем городе близких людей, и создают настоящие толстые литературные журналы.
М.К.
* * *
Греки уехали в Грецию. В Крым собрались татары.
А там, глядишь, навострятся на Дальний Восток корейцы.
И кончатся за ненадобностью застойные тары-бары,
аварии, катастрофы и сами авиарейсы.
И повернет обратно залетная птица-тройка.
И полетит, свободная, местная сивка-бурка.
Шара-барой прокатится зычная перестройка,
и даже о стеклотаре не вспомнит «Литературка».
Так было уже в истории народов Узбекистана –
с освоенных территорий снимались ахемениды;
и родственники Пророка, и родичи Урус-хана,
ну скажем, репатриировались, легки и незнамениты.
А что до моей планиды – с татаркой давно развелся,
гречанка – да хоть англичанка! – а прошлого нет восторга.
Так что же я, всё испробовав, совсем не гляжу на звезды,
а только в «Звезду Востока», а то и в «Правду Востока»?..
Считаю проценты хлопка, почитываю заметки,
выглядываю прогнозы на завтрашние погоды…
Как будто и впрямь не ведаю, не знаю, не разумею
любви ли своей бессовестной, осознанной ли свободы.
* * *
Дмитрию Сухареву
Что касается формы, то я формалист,
и в миру – не рифмованный фиговый лист
предпочту, а кленовый, к примеру.
Он трепещет, и фирменный четкий узор,
узнаваемый с ходу, смягчает мой взор
и связует с надеждою веру.
В растерявшийся, диалектический век
на арыки разобранных начисто рек,
удобрений и дефолиантов –
переносного смысла журчащий поток
не унес бы взаправдашний звездный листок
в пустоту запасных вариантов.
Но покуда в своих очертаньях живет
среди химии всяческой и нечистот,
только солнечным светом влекома,
молодая листва, да пребудет здесь лад
и анютиных глазок бесхитростный взгляд
на куранты у горисполкома.
Сто цветов и три тысячи разных дерев,
сохранить свою плоть неизменной сумев,
мне даруют отраду и в сквере.
Мой единственный, мой совершившийся мир!
…Да и фига пускай, если это инжир.
Лишь любови хватило бы вере.