О книге Феликса Чечика «Новая»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2020
Дмитрий Артис (Дмитрий Краснов-Немарский) родился в 1973 году в Королёве (Московская область). Окончил Российскую академию театрального искусства и Литературный институт им. А.М. Горького. Автор нескольких книг стихотворений. Член Союза писателей Санкт-Петербурга и Южнорусского союза писателей. Живет в Санкт-Петербурге.
В эпоху социальных сетей изменился лирический посыл стихотворных текстов. Произошла разгерметизация поэзии. Авторы перестали писать в стол. Потаенные чувства, которые доверялись раньше исключительно дневникам или читателям из ближнего круга, перешли в статус публичности. Помимо этого, стихи теперь пишутся «широко и обо всем», будто заведомо предполагается их сиюмоментная публикация. Так называемая «датская лирика», то есть стихи, написанные на случай, заполнила практически все поэтическое поле. Автор чихнул и тут же состряпал стихотворение на эту тему. Через пару минут повесил в социальных сетях, и вот уже под публикацией собираются пожелания: «Будьте здоровы, многоуважаемый автор!»
В итоге нивелируется сама сущность поэзии. Мелкотемье выходит за пределы частушечной формы и заставляет работать на себя инструментарий высокого стиля. Не лучшая линия развития лирики, на мой взгляд. Но есть другая, прямо противоположная, которая мне симпатична и на которой хотелось бы заострить внимание. Здесь обратное движение: механизм «стихов на случай» включается автором при разработке вечных тем, затрагивающих проблемы человеческого бытия.
Такой линии развития лирики придерживаются авторы классической поэтической школы – поколение, которое длит время последних могикан, будто удерживая ранее завоеванный плацдарм. При всем при этом они остаются в тренде, не консервируются, хорошо чувствуют веяния эпохи, но берут из нее только то, что подходит именно им, без лишнего местечкового мусора. Фильтруют, отсеивая лишнее. Не ломая, обновляют исторически сложившиеся традиции. Одна из самых заметных фигур этого поколения – Феликс Чечик.
О Чечике писать легко и тяжело одновременно. С одной стороны, о нем – о его поэтике – написано сравнительно мало, так что не сядешь на засиженный стул и не начнешь повторять уже много раз сказанное. А с другой стороны, понимаешь, что при отсутствии рамок необходимо сдерживать себя, чтобы не наговорить лишнего, того, что к самому Чечику никакого отношения не имеет. Ибо писать о Чечике хочется кучеряво и пространно, не скупясь на эпитеты. Но его собственный аскетичный – скупой на слова – стиль не предполагает подобного рецензирования, скорее даже исключает его.
В книгу стихотворений «Новая» вошли тексты за 2018 год. Она лишена какой-либо лобовой концепции и роднится с дневниковыми записями. Отрывочные воспоминания, эмоциональные всплески и легкая меланхолия. Мысли будто выхвачены из воздуха. Пейзажи повседневны. Портреты случайны. Несуществование, как признак бессмертия. Ничто следует из ничего и уходит в никуда. Страха нет, одно лишь сожаление.
Герой Чечика бездеятелен – в высшей степени «не бог, не царь и не герой» («Не орел – я поставил на решку…»). Ему важнее подумать о нищем, чем подать. Он ни к чему не призывает, держится в стороне от социальщины и политиканства. Вечно осторожничает, даже оставаясь один на один с собой. Движения аккуратны, радость сдержанна, потому что пугливое счастье сидит на плече мотыльком и может в любую секунду сорваться, упорхнуть («Еду на велосипеде, (…), на плече сидит, как заяц, безбилетный мотылек»). Слезы, если где-то и появляются, то в рамках образа или метафоры. В моменты, когда очень и очень больно, герой Феликса Чечика пытается хохмить. Шутки получаются натянутыми, как у того ребенка, который желает выглядеть взрослее. Детская наивная ухмылка вымещает плач.
Это идеальная лирика – ее апофеоз, потому что, каким бы инерционным ни был герой Чечика, он держится центра вселенной, замыкая на себе окружающее пространство.
Он не думает о вас, – только о себе.
Внутри него всему начало и всему конец. Он сам породил Пушкина и Мандельштама, нарисовал Дега и сыграл скрипку.
Стихам присуще сочетание фантастического с прозаическим, оттого бытовые зарисовки граничат с сюрреалистическими видениями, а фантасмагория, наоборот, приобретает форму неприкрытого натурализма. Цепкости взгляда позавидуют дотошные наблюдатели. Даже за, казалось бы, случайными и необязательными стихами стоит гиперпродуманность, выверенность каждого слова. Идет постоянная провокация читателя на додумывание. И в результате в его сознании возникают образы, которые можно назвать воплощением мгновенного.
Лаконизм предполагает внутренние паузы, поэтому на прочитывание коротких, в две-три строфы, текстов уходит столько же времени, сколько тратилось бы на многостраничные стихи, написанные любителями забивать собой эфир.
Композиционная асимметрия. Эмоциональный накал зачинов и нарочитое безразличие, опустошенность в финальных строчках. Праздник жизни предшествует неизбежной смерти, поэтому и отношение к нему соответствующее.
печалиться печаль моя светла…
Автор движется от спонтанности к умиротворению. Так, стихотворение об отце начинается с заливистого смеха, а заканчивается предощущением близкой трагедии («заливается смеется» – «…предпоследний год отца»).
Культурные пласты нового времени то и дело смещаются, обнажая атрибуты и памятники (не мраморные, но ментальные) советской эпохи. По-своему трактуются исторические события. Краски смешиваются, как на палитре. Внезапно появляется старый дуб в прикиде группенфюрера СС, мимо которого на последней электричке проезжает радистка Кэт из культового фильма «Семнадцать мгновений весны» с младенцами в руках – почти Дева Мария, и тут же мировая война из прошлого века оборачивается Ренессансом.
Прошлое всплывает перед глазами. Чем дольше живешь, тем чаще думаешь о родителях. Кочевая жизнь: родился в Пинске, учился в Москве, стажировался в Кёльне, сейчас живет в Нетании. Герой Чечика говорит и думает одновременно на разных языках. Мать – и мать, и мутер. Отец – и отец, и футер. Русский язык, английский. Несмываемый иврит.
И в кровь жидовскую мою впадает Беларусь
Построения фраз грешат инверсиями, что придает текстам движение, а в короткой строке это движение кажется стремительным, будто рука не успевает за мыслями, поэтому отдельные слова, порой немаловажные, пишутся в конце предложений (в конце строки), исполняя роль уточнений или дополнений. Но чаще поэтическая речь Феликса Чечика идет плавно, как прозаическая, микшируя переходы одной строки в другую, без интонационных пауз – частицы и предлоги вплетаются в рифмы.
Настроение для автора первично. От него отталкиваются темы, образы, лексический строй. Сны подсказывают действительность, опережают зрение.
Любовь конечна у живых людей. Поэтому герою Чечика хочется умереть в момент, когда она достигает своего пика. Наивысшее состояние влюбленности приравнивается к смерти. Влюбленные будто вырываются из жизни, останавливая прекрасное мгновение.
Мы ехали на 23-м;
а может быть, едем еще
всю ночь, и никак не приедем, –
нам холодно и горячо.
Я мертвый, и ты не живая,
и звездный пожар над Москвой.
И только водитель трамвая
все время вертел головой.
Воспоминаний так много, что они заполняют нынешнее пространство жизни. Настоящего и будущего нет и никогда не будет. Одно прошлое. Оттого с такой легкостью, будто возвращение в сказку, под финал книги звучат почти детские стихи о зубной фее, о новой старой жизни:
фея сестренка голуба
ласточка золотце душка
не улетай задержись
и вместо млечного зуба
мне положи под подушку
новую старую жизнь