Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2020
Екатерина Симонова родилась в 1977 году в Нижнем Тагиле. Окончила филологический факультет Нижнетагильского педагогического института. Автор пяти поэтических книг. Лауреат премии «Поэзия» (2019). Стихи публиковались в журналах «Воздух», «Новый мир», «Волга», «Новый Берег», и др., переводились на английский, словенский, украинский языки. Живет в Екатеринбурге.
* * *
Свет, льющийся –
Такой осенний.
День, длящийся –
Такой холодный.
Лист, схваченный –
Такой веселый.
Ходишь по огороду
В бабушкиных галошах,
В братней подростковой джинсовой куртке,
Рубишь капусту, до весны запираешь
Баню с уснувшей на подоконнике
Бабочкой оранжево-черной.
Пьешь чай из последней
Не убранной в коробку кружки,
Тихо совсем,
Как очень редко бывает.
Иногда так случается, что никто,
Совсем никто не мешает.
Видишь все, как оно просто есть:
Умрешь когда-нибудь ты,
Скоро умрет твоя кошка.
Это сейчас не больно,
А просто грустно и ясно.
Остановись, мгновение – ты не возможно.
Не возможно, поэтому и прекрасно.
* * *
Я думаю только по-русски.
Вечером нужно будет купить баранок к чаю:
поджаристых, ванильных, не совсем свежих –
совсем свежие продаются только в двух магазинах в Тагиле.
Сами понимаете, «поджаристые», «ванильные», «не совсем свежие» –
все это я думаю только по-русски,
по-другому совсем не умею.
Одна моя подруга переехала жить в Германию.
Через пару лет писала, что теперь
даже думает иногда по-немецки,
и это очень странно.
Я пыталась представить, как это: думать не «нужно купить молоко»,
а «müssen kaufen Milch», но не смогла.
До сих пор не знаю, как правильно это произнести.
Сегодня утром читала интервью с Линор Горалик.
Прочитала, что о бытовых вещах
она думает на английском, пишет
иногда на иврите, потом вдруг на русском,
сама не может понять, как это все устроено.
В этот раз я уже даже не пыталась понять, как это может быть,
ведь я до сих пор не могу представить, как можно
хотеть купить молока на немецком,
в наших городках так не бывает, иначе
мы бы совсем не понимали друг друга.
Поэтому я не думала ни о чем, просто ела по-русски оладьи
с русским смородиновым вареньем, пила по-русски чай,
развешивала выстиранные по-русски простыни и полотенца,
нашла по-русски в последний момент дырку на носке,
поменяла носки, вышла на улицу,
вдохнула и выдохнула, повторяя про себя
«она вдохнула и выдохнула» – по-русски, знакомыми и понятными словами,
день оказался холодным и теплым, сумеречным и ясным –
какими иногда бывают дни самой ранней весной,
неожиданно, без всякой причины подумала: любовь –
это когда тебе не причиняют боли, когда ты сам
не причиняешь боли, когда уверен,
что завтра тебя будут любить так же, как и вчера.
Я оглянулась назад, посмотрела вперед
и вдруг поняла, что думать такие вещи человек может
только на каком-то неизвестном ему языке.
ПОМНИТЬ СНЕГ
1.
Помнишь дядю Севу с пятого этажа? Пил, убил жену.
Валера с седьмого пил, потом вышел в окно.
Серега с третьего пил, бил жену и сына.
Антон с четвертого пил вместе с женой, ее потом кто-то тоже убил:
пошла ночью на горку в киоск за водкой – наливали стакан,
протягивали в окошко на уровне живота,
давали на закуску тухлый сухарик.
Не дошла – ударили по затылку, шубу сняли,
к утру снегом совсем занесло, тогда снега было не так, как сейчас.
Олег из квартиры напротив пил – бегал голышом по кварталу,
Гена с шестого пил, решил собаку выгулять – упал и умер,
похмельный сердечный приступ.
Вадик с первого тоже пил – захлебнулся собственной рвотой.
Все от отчаянья пили. Сейчас столько не пьют.
За детьми следят – одних никуда не пускают, сейчас не то, что раньше,
не дай бог что случится, педофилы эти, инфекции,
или убьют, или, еще хуже, обманут и стыдному научат,
это вы гуляли, сколько хотели, видели и голого Олега,
и как Серега жене пинков давал,
и скорую ждали рядом с Валерой,
да видели, видели, ты просто не помнишь.
2.
Помню, на Новый год отцу давали на работе продуктовый набор:
копченую колбасу – долгожданную, целую палку,
две банки шпротов – невкусных, потому что привыкла к кильке,
шоколадку «Пальма» – сладко, поэтому вкусно,
что-то еще, но неважно что, ведь есть уже целая плитка «Пальмы»,
вот он, настоящий праздник,
до утра все пьют и смеются,
самая большая неприятность –
кошка жрет мишуру под елкой, потом долго блюет,
все идут на улицу, пьяные и веселые, всем подъездом,
это единственная ночь, когда все пьют ради удовольствия, с удовольствием,
смеются, поскальзываются, падают в снег,
поднимают друг друга, смеются, хлопают по спине,
трясут за воротник,
снова падают, снег искрится, похожий
на кучу мишуры, перепутанной, зажеванной кошкой.
3.
Помню, что утром просыпаешься – а он идет в оконной рамке:
снег овсяные хлопья с гофрированными краешками
снег порванный пакет со старым рисом с жучками
снег мука-пыль на щеке и локте снег мокрый сахар
снег ватка затыкивать окна
снег помявшаяся в шкафу блузка с воротничком в машинную дырочку
снег перышко на изнанке снятой наволочки
снег батонный мякиш без корочки, пахнет воскресным утром
снег потерянная не новая но любимая варежка
снег тот самый счастливый возраст когда не каждое впечатление
должно приводить к какому-то важному выводу
* * *
В Будапешт прилетели в понедельник. Во вторник
с самого утра пошли в Рудаш. Старая часть купальни
по вторникам открыта только для женщин.
Место оказалось странным: гигантский
купол вырастал из земли, скрывая
пар и сумрак, влажные ноздреватые стены сочились влагой,
сто, может быть больше, обнаженных женщин
проходили мимо, сидели в воде, откидывались назад,
закрывая глаза, открывая, механически закрывая их снова,
вдыхали горячий сырой воздух,
каждое слово, сказанное, отдавалось от стен, сто,
может быть больше, шепотов двигались по кругу под куполом
в желтоватом дрожащем сумраке, в самом куполе,
где-то высоко, наверху, горели крошечные окна-звездочки –
малиновые, зеленые, голубые стекла, казалось,
они растают, как фруктовый лед, как сто первый шепот –
в общем хоре, рядом с нами, слева,
светловолосая сосредоточенная на себе девушка
изгибалась в воде, как акробатка на фресках
в египетской гробнице, сквозь воду
ее маленькие груди казались остромордыми рыбками,
самостоятельными, как будто они вместе с телом –
симбиотический организм нескольких живых существ,
справа кто-то переворачивался, как ребенок в утробе,
как обломок камня, плывущего
в темном пространстве без начала и без конца, без цели и смысла,
женщины вообще казались
призраками самих себя, получивших плоть только на время –
время, когда следует увидеть то, что не следует видеть
ни живым, ни мертвым, хор шепотов
продолжал нарастать и стихать, как плеск воды,
я закрыла глаза, как каждая вторая здесь,
не в состоянии осознать то, что само хочет заставить себя понять:
нет ничего бессмысленнее, нелепее и страшнее тела, прекрасным
его делает только наша любовь к тому, кто это тело
надел, носит, занашивает,
наконец оставляет.
* * *
Недавно узнала, что в домашней пыли
Всегда есть немного космической пыли.
Проводишь пальцем по книжной полке –
На подушечке остаются:
19% наших светлых и темных частиц волос и кожи,
7% цветочной пыльцы, хотя цветы давно у меня не цветут
3% сажи и дыма, 5% минеральных частиц,
12% текстильных и бумажных волокон,
А в оставшихся неопознанных 24% – совсем немного, но все же
Что-то от той звезды, которая вчера была справа над домом напротив,
Неверная, мутноватая, обиженная, исчезнувшая
10 000 лет назад, поскрипывающая сейчас
Между указательным и большим пальцем правой руки.
Не знаю, увижу ли ее завтра над домом напротив,
Но точно знаю, что сколько-то пылинок ее еще завалялось
За пожелтевшей Одоевцевой,
За тоненькой книжицей Кузнецовой,
За черной каменной кошкой с соседней полки.
В последний раз от родителей привезла
Мешок лука, банку с солеными огурцами,
Банку с вареньем, а вместе с ними, значит –
Немного мамы, осенью выдергивавшей лук из грядок, обрезавшей сухие листья,
Немного отца, курившего на балконе
Рядом с вареньем, накрытым от мороза старым его полушубком восьмидесятых.
Поэтому не люблю делать уборку,
Если несколько дней приходится жить одной:
Пыль родных и любимых – не пыль, а они сами,
Засыпая, вдыхаешь, и вот – как будто все рядом,
Как будто держат тебя за руку,
Укрывают одеялом, уверяют, что скоро
Снова будем все вместе.
Когда умерла кошка, через месяц я заметила,
Что пыли в доме стало гораздо меньше.
Наверное, это и есть одиночество –
Когда в конце концов 19%
Наших светлых и темных частиц волос и кожи
Становятся только моими.
И, конечно, еще немного космической пыли
Звезд взорвавшихся, расколовшихся, сгоревших,
Через 10 000 лет наконец заканчивающихся
Между указательным и большим пальцем правой руки.