О книге Вадима Муратханова «Цветы и зола»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2019
Анна Трушкина – поэт, критик, филолог. Родилась в Иркутске, окончила филологический факультет Иркутского государственного университета. Публикации в журналах «Грани», «Интерпоэзия», «Знамя», «Дружба народов», «Новая Юность», «Сибирские огни», «Плавучий мост». Живет в Москве.
Вадим Муратханов. Цветы и зола. – М.: Воймега, 2019.
Набранное курсивом первое стихотворение, как домашняя кошка, выбегает навстречу читателю и предваряет книгу:
Когда снаружи снег и стужа,
я трубку душа не спеша
снимаю в ванной, чтобы слушать,
как жизнь тепла и хороша.
И струек ласковые сети
я ощущаю на виске.
И не дерзаю им ответить
на человечьем языке.
Сразу можно считать знаковую для автора вещь – противопоставление своего теплого и хорошего мира холоду мира внешнего, чужого. Ну что ж, внутренняя эмиграция – позиция, давно облюбованная поэтами. Еще один знак, важный для Муратханова и оговоренный уже здесь, на пороге, – выбор особого, не «человечьего» языка, на котором должно говорить, чтобы ответ был понят, а диалог с миром – конгениален. Каким будет этот язык, узнаем по прочтении. Пока же отметим тонкую звукопись – глухие согласные с-т-ш-щ успокаивающе шуршат, как водные струйки.
В недавнем подкасте о поэзии Вадим Муратханов высказал любопытное мнение: «Язык – как змея, это нечто живое. Он извивается в руках и принимает такие формы, которые поэт не намеревался придавать своему тексту. Язык оказывается умнее автора, это говорит о силе языка и о небезнадежности дела, которым мы занимается»[1]. Ну что ж, посмотрим, во что превращается язык в руках у самого Муратханова.
Довольно популярный метод, лежащий у современной литературы под рукой и подхваченный автором, – остранение, детский взгляд на вещи. О традициях детской поэзии напоминает выбор лексики (кощей, рогатки, машинки, мама, отец, бабушка), сказочные образы, школьные реалии, ритм. Наконец, особые, интересные рифмы, как будто от Агнии Барто:
Не подъедет экскаватор
с многотонной гирею
покрывать мою кровать
штукатуркой с пылью.
Или:
Дремлют древние кремли –
и ты немного подремли.
Ну а поскольку это стихи все-таки взрослые, у поэтического языка Муратханова обнаруживаются еще две характеристики – спокойная простота и ироничность. Важное уточнение – это ни в коей мере не пародия на примитивное, обыденное сознание, это авторский способ передать чистый взгляд, детскую неиспорченность, неискушенность и непосредственность. В общем, отсутствие косности и инертности «взрослого» мышления, которое обычно тащит за собой груз ненужных ассоциаций и отвлекающих аллюзий. Мне почему-то вспомнилось название давней книги Михаила Ремизова «Подстриженными глазами». Имеется в виду особый взгляд на окружающее, при котором оно максимально приближено и оттого предстает в более крупном, увеличенном масштабе, без оглядки на периферию. Да, без присущего взрослому взгляду просчитывания предпосылок и последствий, да, без туманной перспективы. Зато без потери деталей, без замыленности и при этом без выхода из личного близкого, родного пространства. «Для подстриженных нет пустоты», – пишет Ремизов. У Муратханова – похожее зрение. Как видим, не всегда большое видится на расстоянье.
А зачем взрослому поэту детское зрение? Конечно, чтобы обманывать ожидания читателей. Чтобы безнаказанно творить, что хочет, как второклассник у бабушки в буфете:
Беспокойное вторженье –
ветер в комнаты проник.
Не знает их расположенья,
ошибаясь, хлопает дверьми.
То под тумбочку заглянет,
то к дверце шкафа припадет.
Наконец влетает в спальню
и находит там меня.
Так когда-то писал стихи «вечный подросток» Эдуард Лимонов, а сейчас мало кто осмеливается.
Преимущество неискушенного детского глаза – с исследовательским интересом смотреть на вещи страшные, травмирующие, имеющие тяжелый ореол. Видеть их прямо и трезво, даже по-детски жестоко, без интеллектуальных иллюзий и родительского утешающего обмана. Как в стихотворении про бычка, который непонятно для чего бодается, ведь «все равно зарежут». При разговоре о собственной смерти только ребенок оптимистично начнет с если, а под конец окончательно уверит себя в счастливом исходе:
И если я когда-нибудь умру,
я воздуху побольше наберу
и напрягусь из сил своих последних –
и буду между вами на пиру
почетный и докучный собеседник.
Находится у Муратханова и мотив двойничества. Вполне ожидаемый, поскольку речь идет о такой четкой дихотомии: взрослый-ребенок. Герой, сидя «на елочке» за окном, видит происходящее (на самом деле, давно прошедшее) в комнате – маму, бабушку, отца, себя самого, «небезызвестного вундеркинда». А может, и нету никакой взрослой жизни? Может, «старость начинается / сразу после детства»? Вернее, так: герой – душой, сердцем, памятью – остается таким, каким он был в свои десять лет, ничего не меняется, взрослеет только бренный организм.
А если вдруг с небес Посол
за мной придет, ему отвечу,
что только телом я прошел
мою дорогу человечью…
Поэтому даже в перечислении того, что сопровождает лирического героя на протяжении земного пути, что пребывает с ним с начала и до конца, перемешаны вещи и люди из разных времен, разных миров – игрушки, родня, жена, посуда, книги…
Импонирует, что взгляд поэта не зациклен на себе. Он видит и окружающий его мир. Его «подстриженным глазам» порой попадаются и привычные, и необычные объекты, похожие на картинки из азбуки – динозавры, дома, раки, собаки, буква Ерь, водопроводчики и милиционеры. Или вот, допустим, идущий по аллее задумчивый рецидивист, который жалеет о прожитой жизни, поэтому тоже раздваивается и больше напоминает какого-нибудь элегирующего Дельвига:
…не совпадая со своим
лицом на стенде милицейском.
В детском мире Муратханова почти нет конфликтов. Разве что противостояние с неким хулиганом Левой Гусевым, который ругается матом и подстерегает героя «со своей компанией». Но и эти школьные ужасы легко преодолеваются самим актом письма, что, конечно, символично:
Вот отдельные штрихи
к портрету Левы Гусева.
Раз пишу о нем стихи,
значит, не боюсь его.
Такой вот выход предлагает автор всем нам. В детстве прокатывало, так будем как дети – может, это и сейчас нас спасет?
Последнее стихотворение книги, «Лес», как и первое, выделено курсивом. Оно про то, что волнует каждого. Что будет после того, когда меня не будет? Возможно, вырастет фантастический лес с людьми-птицами на сказочной «квадратной земле», где нет места человеку, где нет меня и тебя, но это будет нескоро, неизвестно когда, и вообще неправда. Потому что детство должно длиться всю жизнь, а значит вечно.
Книга Муратханова называется «Цветы и зола». «Что? Цветы зла?» – переспросит начитанный слушатель. Нет, зола. То есть, да, конечно, немножко Бодлера остается, поскольку в заглавии сохраняется оппозиция живое-неживое. После прочтения книги можно сказать с уверенностью, что для Вадима Муратханова она трансформируется в детское-взрослое. Но злого и мертвого не ищите, здесь его нет.
[1] https://hiddenfaces.ru/peredachi/skrytye-litsa-besedy/skrytye-litsa-besedy-91/