О книге Светланы Михеевой «На зимние квартиры»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2019
Анна Трушкина – поэт, критик, филолог. Родилась в Иркутске, окончила филологический факультет Иркутского государственного университета. Публикации в журналах «Грани», «Интерпоэзия», «Знамя», «Дружба народов», «Новая Юность», «Сибирские огни», «Плавучий мост». Живет в Москве.
Светлана Михеева. На зимние квартиры. – М.: Водолей, 2018.
Иркутянка Светлана Михеева, автор этой книги, не делает тайны из своих поэтических сверхзадач. Вот, уже в первом стихотворении все раскрыто:
В пейзаже спрятана задумчивая повесть.
Умей ее прочесть.
Окружающее полно скрытого смысла – таков зачин, достаточно оптимистичный. Природа природы – если, конечно, будет позволительно так выразиться – прозаическая: «Пейзаж – рассказчик». А поэт Михеева, соответственно, внимательный слушатель и наблюдатель. Что же она слышит? Что ей интересно?
Жизнь, прежде всего. Во всех ее проявлениях. Люди, боги, предметы – все живет и дышит. И все интересует автора в равной степени («Жители» – так называется первая часть книги). Жизнь таинственным образом продолжается даже на кладбище, где «Иван Иваныч, бродсковед» видит счастливый сон, при этом очень по-земному «сопя в шкатулочке».
Заняв отстраненную позицию наблюдателя, поэт тем самым исключает себя из описываемого им ландшафта. Минус такой оптики в том, что непосредственное, личное переживание, то, что нам так мило в лирических стихах, здесь размывается и почти исчезает. Индивидуальное начало приглушено, убрано в подтекст, автор скрыт за картиной объективного мира, который обладает своей, независимой от оценки художника, правдой. Значит, фигуру лирического героя искать бесполезно, мы ее в этой книге не найдем, она вынесена за скобки. Поэт, отказываясь использовать подобную ширму, делегирует свои эмоции пейзажу, его деталям. Это особый «михеевский» способ сделать его живым, человечным, почти разумным:
Наполняясь звуками и днями,
Воздух-тихоход ползет за нами,
Дождь запаздывает. Лес кряхтит и жмется,
С краю дятел маленький смеется.
Более того, олицетворения не миновать даже абстрактным понятиям, довольно неожиданным:
Завернула тревога своих омулей
В голубое суконце…
Или:
Посредственность, веселая вдова,
Вторгается в присутственное место…
В общем, всюду жизнь. Мир одухотворен, проникнут горним дыханьем. При этом возникает интересное ощущение, что оно, дыханье, распадается на отдельные вдохи. Божественное начало раздроблено, рассыпано на крошечных локальных божеств (вообще, маленький, небольшой, крошечный – самые частые эпитеты у Михеевой), «привидений маленьких мест», невидимых гениев места, живущих повсюду – в озере, в саду, в воздухе, стоящих за всяким мелким предметом, одухотворяющих его.
Оживленные таким способом декорации играют главную роль, а люди – лишь статисты. Перед читателем – вернее, зрителем – разыгрывается не трагедия, а, скорее, эпос. Эпический взгляд поэта всеобъемлющ, он спешит объять все разом, не упуская при этом мелочей. Одна из частей книги, озаглавленная «Конец географии», похожа на разноцветную мозаику, смальту, где каждый кусочек – часть целого, но и сам по себе прекрасен и драгоценен. Это и картины юга, и Азия, и локальные зарисовки, которые объединены, на мой взгляд, ощущением смысла, присущего пространству. И мудрости, присущей времени. Цель, которую поставил перед собой автор, грандиозна. Это попытка онтологически осмыслить мир.
Задача сложна, и поэзия Михеевой поэтому тоже не проста для восприятия. Тут все достаточно прихотливо организовано. Ну так и вселенная не примитивна. Автор вглядывается в пространство и время, вычленяет из них многоуровневые образы, соединяет их снова в непривычном порядке, оживляя неживое и озвучивая молчащее:
Только слышно – воздух грызет калитка.
Греки соображали в богах и нитках.
Мойры пряли. Реки себе текли.
Заползали маленькие улитки
В первобытные уши большой земли.
Да, на мой взгляд, в этой книге эпос побеждает лирику. Стихи Михеевой связаны с круговращением времени, которое наделяет ценностью не отдельную личность, а цепочки поколений, умирающих и рождающихся. Личность, обычно царящая в лирике, конечна, время же, которое правит в эпосе, обладает цикличностью и переступает тем самым через индивидуальную смерть. Это оптимистический бонус:
Что в нас смертного? Нет ничего.
Добросовестный доктор, учти.
В стихотворении «Говорящие города» в центре внимания – дом, а не жильцы, которых увели из него на расстрел. Тело – временное пристанище, поэтому оно не так интересно. Смерть – только досадная заминка в естественном круговращении:
Звучанье в мертвом застревает
И не дает перенестись.
Поэт уверен, что останется «шишечкой на ветке», а не уйдет в «глубь земную». И в мире стихов Михеевой это – простой и ясный выход из смертельного тупика:
Все так мертво, хотя и живо,
Вдовою ветер голосит.
Но посмотрите, как красиво
На ветке шишечка висит!
Так утешимся же знанием, что:
Ничего не умирает.
Все живет, живет, живет.
Душа никуда не исчезает, она остается. Даже если не реально осязаемой шишечкой, то записанным или просто произнесенным словом, которое будет хранить вечно живой пейзаж.
Вселенная, обладающая глубинным смыслом, независимым от оправдания художника, – это уже, конечно, область натурфилософии. Поэтому при чтении Михеевой вспоминается в первую очередь Заболоцкий, а если копать глубже, то неоплатоники. Действительно, есть что-то «заболоцкое» в строках:
Листом смородины ночные
заварены чаи,
и множатся сокровища земные,
в тумане непонятно чьи.
Мне кажется, именно от Николая Алексеевича это удивление перед многозначностью природы и признание ее права на вечные загадки.
Сад – один из самых значимых образов книги (одна из ее частей названа «Боги в садах»). Для Михеевой это пространство – своеобразный микрокосм, полный своей войны, своей любви и смерти. Здесь происходит таинственное узнавание-наслоение студентки Екатерины и Екатерины Великой, античные божества продолжают строить козни даже в виде мраморных статуй, и грядущее разбивание на куски им нипочем. Ну и конечно, сад – это всегда Эдем, метафора потерянного невинного счастья. Его приходится покидать, отправляясь «на зимние квартиры». Не обходится и без привкуса эсхатологизма, потому что осень. В стихотворении, давшем название книге, даже немного выглядывает автор – редкость для Светланы Михеевой:
Где в угасаньи столько счастья,
Где осень вся передо мной.
Мне очень нравится, как поэт умеет делать быстрые, короткие зарисовки, схватывая образы случайных людей, простых жителей, которые мелькнут один раз, но свою задачу – стать маленьким пазлом одной большой пестрой картины – выполнить успевают:
Старушка Маргарита Львовна,
Конфетку съев наедине,
Глядит на слишком блеклый фантик,
Как будто сон Фиораванти
О мрачной русской старине.
Съедает дождь церквей верхушки,
Грызет избушек черепушки,
Марию Львовну хвать за нос.
Она спешит уйти с балкона…
И больше ни одной персоны
Сюда нелегкий не занес…
Напоследок обобщу сказанное. Через единение с географией, хронотопом, растворяясь в нем, человек обретает силу и бессмертие. Эта важная авторская мысль проговаривается спокойным тоном, без назойливой словесной игры, без романтического надрыва. Поэтической инструмент Михеевой похож на микроскоп (если угодно, это тот же «волшебный прибор Левенгука», который был у Заболоцкого). Автора занимают мелочи, в которых – большое через малое – отражается вся вселенная (значимо, что «Дух, одержимый целым» – последняя строчка книги). Отсюда, кстати, и приверженность к уменьшительным суффиксам. Разглядывая, допустим, каплю воды, поэт знает: мир прозрачен, но сложен, един. Он полон скрытой, напряженной жизни. А значит, и смысла.
Смерть превосходна тем, что за ней еще
Есть путешествие дальше, намного дальше,
Чем обещает маленький карандашик.
Это если сказать коротко и общо.