Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2019
Петр Образцов – писатель, журналист. Родился в 1950 году в Москве. Окончил химический факультет МГУ, кандидат химических наук. Работал в газетах «Комсомольская правда», «Покупатель», «Известия». Проза публиковалась в журналах «Знамя», «Октябрь», «Интерпоэзия» и др. Живет в Москве.
ЖИЗНЬ Ё
Буквы Ё рождаются совсем маленькими, похожими на своих двоюродных сестричек Е и вовсе без точек. Только годам к трем у них начинает чесаться темечко, а к сентябрьскому Празднику правописания вырастают маленькие рожки с круглыми шишечками. Потом ножки у шишечек утоньшаются и становятся практически не видны. В шесть лет ёшек отправляют в школу.
Учатся они долго, до пяти лет. И нечему удивляться – нужно выучить, как аккуратно встать перед важной буквой Ж и получить симпатичного зверька. А то иногда противный и-краткий Й пытается влезть на это место, прихватив с собой круглую дуру О. Нужно не впустить сестрицу Е в слово ВСЁ, а то оно станет одушевленным предметом ВСЕ – а их и так некуда девать. Очень важно проследить, чтобы глупый ОСЁЛ вёл себя правильно, а то недавно из-за него ОСЕЛ целый дом на Большой Дмитровке. И в яму провалился джип помощника Генерального прокурора. Выучить ёшкам нужно так много!
Но и по окончании школы бедным Ё приходится нелегко. Их всё время путают с сестрицами, даже просто игнорируют, а на клавиатуре вообще ставят в верхний левый угол, как провинившихся первоклашек. И даже не хотят обозначить на клавише. После Октябрьской революции наших Ёх просто отменили, и им пришлось скрываться в старых словарях, а многие были вынуждены эмигрировать в Прагу и Париж.
Сейчас стало полегче. Очень многие писатели полюбили ёшек и требуют от издателей их полной легализации. Хуже другое – лишь в одном-единственном слове, называть которое вовсе не хочется, даже самый последний бомж не делает ни одной ошибки и использует именно Ё.
ГРАММ
В Парижской Палате мер и весов жил да был эталон Грамма. По ночам, когда спадала толпа зевак, он вылезал из своего футлярчика и присоединялся к компании других эталонов – Килограмма, Длины, Объема и прочих. Маленький Грамм, поеживаясь в своем сафьяновом комбинезончике, протягивал крохотную рюмочку и получал свою порцию эталона Градуса. Обычно ему хватало всего-то эталона Капли, не то, что тупому Килограмму или высокомерной Длине, которые надирались, как парижские клошары.
К утру все засыпали – Длина в обнимку с эталоном Ширины, Килограмм залезал в Объем и мерно храпел, время от времени перекатываясь своим чугунным телом по благородному хрусталю Объема. А бедный Грамм маялся от тоски и неясных желаний. К открытию Палаты всех будил противный костистый модуль Юнга и эталоны разбредались по своим ящикам. Так шли годы и годы.
Но вдруг однажды в Палате появилась маленькая, блестящая, совершенно неодетая, да что там говорить – просто голая, – Грамма. Так она и представилась опешившей публике и стала с интересом осматривать нашего скромного героя. Они оказались почти копиями, за исключением мелких деталей. Кроме того, Грамма была так хорошо отполирована, что эталон Гладкости даже прикусил губу.
Грамм влюбился сразу же, но никак не мог начать разговор. И первое, что он все-таки осмелился спросить, была глупость:
– А почему вы не одеты, вам не холодно?
– Мне? – усмехнулось голая Грамма. – Я изготовлена из великолепной бактерицидной стали хром-никель 18-10, у меня роскошные бедра с высокой теплоемкостью, и я не знаю, что такое холод!
Однако от порции Градуса она не отказалась. А потом пододвинулась к маленькому эталону и что-то прошептала ему в платиновое ушко. Возникла разность Потенциалов, между ними проскочила искра, и они прижались друг к другу, как плитки Иогансена.
Разнять их не было никакой возможности. Так этот эталон Двух Граммов теперь и называют – Голограмма. Эталон стал очень популярен у посетителей, Голограмму стали помещать на самые разные предметы. Даже на деньги, к которым все эталоны равнодушны.
ВЕЩЬ В СЕБЕ
Вещь жила трудной коммунальной жизнью. Проходя по коридору, ее все время задевал инженер закрытого завода Петухов, неизменно восклицая – а, шпиндель оборонный! Вещь не обижалась, считая это похвалой. Быстрорастущий школьник Веня с каждым годом бил по ней кулаком все сильнее, и вещь радовалась, что может ответить ему густеющим басом. Тетка Полина время от времени внимательно смотрела на нее, но так ни к какой идее об использовании не пришла. Иногда в коридор забредали молодожены, целовались и радостно хихикали, показывая на нее пальцем. Потом все разъехались, а одинокая вещь так и осталась висеть на гвоздике.
Дом простоял в разрухе до самой приватизации. Летом подъехали два джипа, и важный тип в двубортном пиджаке осмотрел уже изрядно постаревшую вещь.
– Зачем это здесь? – спросил он жэковского смотрителя.
– Всегда здесь висела… – ответил выросший Вениамин и стукнул по вещи грязным кулаком. Вещь благодарно и гулко ответила.
– Ладно, берем, – сообщил пиджак и уехал оформляться.
Делавшие евроремонт хохлушки смотрели на вещь с ненавистью, но тронуть не посмели, обошли штукатуркой вокруг, а гвоздь покрасили под серебро. Двубортный пиджак привез для вещи после ремонта изящный итальянский чехол. По ночам она мирно посапывала в хорошей коже, а днем, гордо расправив фурнитуру, переругивалась с охраной.
«Кто же я на самом деле? – иногда думала вещь, никогда не читавшая Канта. – Для чего я приспособлена, в чем смысл моего существования?»
Ответ, разумеется, пришел неожиданно. Новый хозяин особняка приказал выкинуть продырявленный в нескольких местах двубортный пиджак и велел Веньке-смотрителю показать помещение. Увидев ее, он благоговейно сказал:
– Это Вещь! Я мечтал о ней с детства! – и властной рукой снял вещь с гвоздя. Вениамин хотел было стукнуть по ней для демонстрации, но хозяин щелкнул Веньку железным пальцем в лоб, и смотритель упал. Он сильно постарел, теперь ему хватало каких-то ста грамм.
Для Вещи наняли массажистку, преподавателя литературы и французского, личного дизайнера и тренера по каратэ. На содержание Вещи у хозяина уходит до двухсот долларов в неделю, даже больше, чем на сына-наркомана. Иногда хозяин берет ее с собой в баню и хвастается перед голыми девками, но Вещь не обижается – ведь и вправду есть чем гордиться!
Единственное, чего она до сих пор не понимает, – как это ее угораздило очутиться в Кропоткинском переулке? Почему она не живет на родине, в зеленом городе Кёнигсберге?
Но хозяин, хоть и с незаконченным средним образованием, предусмотрительно прячет от нее учебник истории ХХ века.