Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2019
Анатолий Найман – поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1936 году в Ленинграде, живет и работает в Москве. Автор нескольких романов и поэтических книг.
* * *
Не поддавайся видимости событья,
яду им впрыснутого настроенья –
как не мирись с похмелья, ссорясь в подпитье:
гладью время не шьют, с ним вступают в тренья.
Не поддавайся мгновенью: из путанных свито
нитей оно, рваной простегано вязью
букв: ты не знаешь этого алфавита,
видишь только узор, не поддавайся.
Это я не другим, а тебе, Анатолий,
самому. Бессобытийна судьба. Событье –
смолл-ток. Стилистика выставок и застолий:
кто на открытье был – был, считай, на закрытье.
ЖИВОПИСЬ
Не живопись – мазня. Но в этой-то мазне
другая живопись, та что любезна мне:
уродство карлика – под желть волос инфанты,
монаршья блажь – огонь в зрачке маэстро, пятна
на скулах, кисть в руке. Мазня – прямой театр
юнцов, на первый бал встающих из-за парт,
лиц голизны под грим, под крем, под бачки, пейсы –
томленье сладкое, зачем мы европейцы.
Зачем не карт расклад искусство, а поп-арт?
Не-образ-а-мазня – итог. Что даль, что близь,
что часть, что целое – одно. И ошибись
изображение, мазком грязцы художник
пришлепнет трескотню речей пустопорожних.
И не забудьте холст, он пасть и он же хвост
процесса влажных язв и сохнущих корост,
эмблема творчества: из праха, слизи, жира
неоспоримую слепить картину мира
(он холст-то холст не прост, доспех, зерцало звезд),
эфира сполохи – как рыцарский штандарт,
под ним Европы полк, точнее авангард
солдат, стяжавших не оружьем, но в молельне
на час бессмертье, нерв родства, родник томленья.
Мазня не путанность и страсть, разгул и мрак,
а дерево зимой: сомкнулось все в кулак,
раздевшись как к врачу, допрежь того увянув,
чтоб анатомию его постиг Иванов.
Торс. Хаос тканей. Дебрь ветвей. Мослы. Костяк.
До геометрии отсюда шаг: до форм
и красок базовых. В фольгу расплющить шторм
трехмерности – не текст, но сродно скифским вазам:
круг черных квадратур – их скол, их миром мазан.
Письмо живое – дубль – история – корабль,
разглаживающий моря почище грабль,
плуг, вспарывающий бесстрашно и свирепо
ларцы земли, шелк магм, овчинку неба-склепа.
Ты как парик на все, с чего снимаешь скальп.
* * *
Цепь слепящих просветов,
но не свет. Не кровей
певчих отпрыск. Поэтов
образ. Но не Орфей.
И однако, однако
дыр-бул-щыл наш и пир
говоренья и смака
речи – он! Он Шекспир!
Счет идет от Шекспира,
он как ствол-водомет
выше града и мира.
Пусть бухгалтерский счет.
Что от бури накаплет
с крыши в цинковый таз
и намек, де не Гамлет
ли сам-пять Карамаз.
Бег вдоль спицы костяшек
не стихи. Не парик
лик. Словесность – рубашек
козырной воротник.
СЕРАЯ ВЕТКА
На Тимирязевской и Дмитровской костюм
от де ла Рента ваш – костюм, и всё, и точка.
К Савеловской уже одежда, оболочка.
От Чеховской и до Полянки он в вас ум
изобличает, ценз культурный, взлет души,
шик франта: воротник подбит мышиной лентой…
А дальше камуфляж – крик моды: де ла Рентой
чертановских не зли, щербинских не смеши.
Князья Чертановский, Щербинский, Янгель-граф,
киргизов приучить решившие к мундирам,
нашли солярки крап муниципальным дырам
в пандан – и звание: стригаль газонных трав.
Стук стыков рельс входил им снизу в дрожь колен,
подземных крылья ламп пластая, мчался ангел,
за ним, через проход дремля, Чертан и Янкель
тряслись в свой реквием сквозь метрополитен.
Костяк – костюм, костяк – костюм. На том пластрон
и том. И камуфляж: вокруг все в камуфляже,
как бы война, но и – как бы одет по блажи,
как бодигард и как конвой, микрорайон.
Дистанция – модель, не мода. Как дома
не склепы стен и крыш. И есть на ветке серой
от ямы и пути отказ, стоячей мерой
мерь или шаговой его – земля сама.
MAIN LINE
Я жизнь свою как джингл беллс
когда пропел, когда провыл –
как сев в рождественские санки
вдоль занесенных вьюгой рельс
рысцой в салун и церковь янки
мимо увитых хвоей вилл.
Поскольку праздник. Быть с людьми
обычай. Он над снегом плыл.
Конь цокал, колокольчик тинькал.
Рев певчих. Клавиш до-ре-ми.
И мускул сборища и пыл –
он. Или я. И – джингл, джингл!
СЕТЬ
Ужать вселенную до створика
ворот, захлопнуть. Даль стереть.
Признать, что бытие – историйка,
забитая рыбешкой сеть.
…Я вам пишу по-электронному
в эфир, где ждет давно ответ
от вас, сменив язык и родину
на сноски к ним, и свет – на свет
экрана; мыщцы букв – на извести
шипящей жижу; на муляж
слов – беглость речи; на наивности –
суть дела; благодать на блажь.
Я вам пишу не ради вызова
на переписку, а рука
сама толкает. Ну, и сизого
взметнуть охота голубка.