Памяти Валентины Синкевич
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2018
Дмитрий Бобышев родился в 1936 году в Мариуполе. Окончил Ленинградский технологический институт. Первые публикации – в самиздатском «Синтаксисе», журнале «Юность» и ленинградских альманахах. Входил в группу ленинградских поэтов, близких к Анне Ахматовой. В 1979 году эмигрировал в США. Профессор факультета славистики Иллинойского университета. Автор нескольких книг стихов. Живет в городе Шампейн-Урбана (Иллинойс).
Поэтесса Валентина Синкевич, преставившаяся недавно, была уже на 92-м году жизни и, судя по ее телефонным жалобам, больна и немощна. Я познакомился с ней, когда она еще была в цветущем возрасте, хотя и не молода. А еще раньше она, вероятно, была сущей красавицей, что доказывает портрет работы художника Владимира Шаталова, тоже, как и она, эмигранта Второй волны и ее близкого друга. Была… И он тоже уже «был». Их мало осталось, почти никого, и Валентина, сознавая это, последние годы жизни занималась тем, что подводила итоги не только своей жизни, но и своего поколения, прошедшего через многие катастрофы жесточайшего из столетий. Не знаю, кому достался шаталовский портрет, но свой обширный архив, который содержал переписку со всей, по существу, русской литературной эмиграцией, она отправила в Москву, в Дом русского зарубежья.
Синкевич была известна среди эмигрантов как лирическая поэтесса с голосом негромким, но искренним. И она действительно, не чинясь, скромно и трезво оценивала свое место в литературе.
В тот первый ряд – нет, не иду.
Другие за меня прильнут к светилам.
Тружусь я в одиноком, но в своем саду –
– все остальное – не по силам.
Тематически она следовала триаде, обозначенной Юрием Иваском в предисловии к антологии «На Западе» (1953) – Россия, одиночество, чужбина… Рожденная на Украине в русской семье с отнюдь не пролетарскими корнями, угнанная подростком на работы в Германию, Валентина унесла с собой не советский реальный, а скорей умозрительный образ России, выраженный в языке и литературных традициях. Впрочем, в ее стихах эти традиции преобразовались под влиянием культуры Запада. Вообще, к «чужбине» Синкевич относилась без страха и предубеждений, осваивала ее с уважением и любопытством. Приплыв из послевоенной Европы в США, она овладела языком и не только перечитала всю американскую классику, но и написала проникновенные очерки об Уитмене, По, Лонгфелло, Лондоне, Купере, Готторне, Ирвинге, побывав в родных местах каждого. В этом она буквально следовала совету Гёте: «Если хочешь узнать поэта, побывай на его родине».
Но в ней определенно была объединяющая сила, которая выразилась в упорном – тридцатилетнем! – труде по изданию поэтических ежегодников «Перекрестки» (1977–1982) и «Встречи» (1983–2007). По существу, она в одиночку собирала, делала набор и на собственные средства отдавала в печать, а затем рассылала по библиотекам и подписчикам этот нарядный альманах, который выходил на хорошей бумаге с художественными вставками. Множество мало- и среднеизвестных поэтов из разных концов русской ойкумены, стремясь там напечататься, присылали свои лучшие стихи. Появлялись во «Встречах» и звездные имена. Помимо литературных сил, больших и малых, Валентина привлекла в альманах эмигрантских художников, печатая между стихов их цветные и черно-белые репродукции. Это давало то, в чем они нуждались более всего – выход к зрителю.
Вторая (послевоенная) волна эмиграции, в отличие от Первой, вынесла на Запад не так уж много людей искусства, но и они замалчивались, недооценивались. В метрополии о них в целом судили с окопной беспощадностью как о предателях, подлежащих насильственной депортации и суду на родине. Да и Запад с его союзнической философией видел в них только пособников, а не жертв фашизма. Многим приходилось скрываться под псевдонимами, сознательно оставаясь в тени. Годы шли, поколение стало редеть, но вот в России наступили перемены, и лед замалчивания начал подтаивать и крошиться. Валентина Синкевич решила его взломать, выпустив итоговую для всего поколения антологию «Берега».
Помню свое сильнейшее впечатление, когда я раскрыл эту книгу. В ней оказалось 40 поэтов, к тому времени частью уже умерших, но их голоса сливались с еще живыми, составляя единый хор уходящего в историю поколения. Среди них были истинные звезды, которых еще предстояло или, может быть, еще и сейчас предстоит открыть в России: Елагин, Кленовский, Моршен, сама Валентина Синкевич, Иван Буркин, Глеб Глинка, но также и другие поэты, уступавшие им лишь немногим. Тексты у всех драматические, горестные, искренние, и горе у всех одно – война. Вот она где, правда, неизвестная в советской России, – подумалось мне, и я написал тогда статью «Песни вечерние», противопоставляя эту правду тем славословиям победе (в моем представлении – пирровой), которыми занималась официальная советская поэзия.
Статья получила благодарный отзвук. «Рецензия Дмитрия Бобышева на “Берега”, да еще такая обширная – драгоценнейший для нас подарок. Спасибо огромное!» – писала мне Валентина Синкевич. Она написала «для нас», и я это воспринял как похвалу от многих ее собратьев по судьбе. Но, напечатанная в журнале «Звезда» (№ 2, 1994), статья вызвала громы и молнии по другую сторону бывшего «занавеса». Лазарь Лазарев, ветеран советской журналистики, обрушился на меня как на «литературного власовца» в журнале «Знамя» (№ 10, 1994). Заодно досталось и Ивану Есаулову, критику той же темы с христианских позиций. Всю эту перепалку собрал в одной брошюре американский славист Деминг Браун, отдал перевести на английский и напечатал в журнале “Russian Studies in Literature” (Vol. 32, № 4, 1996) под названием, которое можно перевести как «Русская склока о войне». Все это надолго оставило неприятное чувство. Тем не менее, запретная тема начала постепенно легализоваться в России.
Еще одним толчком в том же направлении стал «Словарь поэтов русского зарубежья» (СПб, 1999), в котором мне довелось сотрудничать с Валентиной Синкевич. Идею предложил Вадим Крейд, он же составлял раздел «Первая волна». Валентина, естественно, составляла «Вторую волну», а мне досталась «Третья». Каждая статья о поэте представляла собой краткий био-библио-очерк, и таких очерков в книге насчитывалось более четырехсот. Стольких талантов, пусть разных по уровню, лишилась советская Россия за время ее существования.
И наконец, как праздник, наступило для Валентины долгожданное, а в чем-то и неожиданное признание на родине. Она стала летать из обжитой, ставшей ей домом Филадельфии в далекую Москву – выступать, читать стихи, давать интервью, издавать новые книги. Одна из них – библиографический свод ее публикаций, выпущенный Домом русского зарубежья (М, 2014). Помимо всего, книга содержит роспись содержания двух ее альманахов и особенно ценна тем, что отмечает факты работы поэтессы и издательницы не сами по себе, а в контексте литературной жизни эмиграции, в толпе имен ее современников. Один именной указатель состоит из дюжины страниц мелким шрифтом!
Современники, а в особенности поэты, стали героями и персонажами ее очерков, но уже не справочного характера, а художественных, мемуарных, написанных с теплом и пониманием. Для книги таких эссе нашлось необычное название «…с благодарностию: были» (М, 2002), где Валентина очень удачно использовала строчку стихотворения Жуковского «Воспоминание»:
О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
Удачно – потому что очень верно передает ее основную тональность, не умильную, но именно теплую, человечную. Ее последняя, еще не напечатанная книга состоит из шести таких мемуарных эссе: о Иване Елагине, Ольге Анстей, Олеге Ильинском, Ираиде Легкой – и записи телефонных бесед с Евгением Евтушенко. Она подготовила рукопись к отправке в Москву…
И – всё…
Шампейн, Иллинойс,
август 2018