Публикация и вступительное слово Виктора Есипова
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2017
ОТ
ПУБЛИКАТОРА
20
августа 2017 года Василию Аксенову исполнилось бы 85. К сожалению, он ушел от нас
раньше – восемь лет назад. Чтобы почтить память очень известного русского, да, в
какой-то степени, и американского писателя (его роман «Желток яйца» сначала был
написан по-английски), вниманию читателей предлагается несколько коротких текстов
Аксенова, сохранившихся в его американском архиве. Они записаны
ручкой, предположительно в 2002 году, в рабочей тетради писателя среди набросков
романа «Вольтерьянцы и вольтерьянки» (русский букер 2004
года) и воспоминаний о рир-адмирале американского флота
Кемпе Толли («Моряк империи» // Василий Аксенов.
Американская кириллица, М.: НЛО, 2004).
Виктор Есипов
ИСКАЖЕННАЯ
ОПТИКА[1]
На одном из семинаров[2] была предложена
тема зеркал, взаимных отражений. Я думал, что взаимоотражающие
зеркала – понятие все-таки довольно странное. Глядя в зеркало, вряд ли увидишь что-нибудь,
кроме самого себя. Если уж говорить о том, как Восток и Запад созерцают друг друга,
следует, пожалуй, вспомнить об увеличительных и уменьшительных линзах. Уже три века
продолжается это внимательное, а порой даже в чем-то параноидальное
созерцание. Под влиянием произвольной смены линз возникают многолетние стереотипы
оценок, застойные обобщения, комплексы превосходства и неполноценности, литературные
школы, концепции исторических утопий и так далее. В целом, как мне кажется, мы не
очень-то благоразумно пользуемся этими стеклышками, однако в нынешний период мы
хотя бы можем похвастаться тем, что они перестали быть деталями артиллерийского
прицела.
Я хочу сказать несколько
слов о взаимоотношениях между российской и европейской интеллигенциями и, в частности,
о водоразделе в религиозно-философском течении.
Мы знаем, что три века назад Россия выбрала
европейское направление. Мы шли по пятам за Западом, вполне понятно, что почти сразу
мы стали испытывать проблемы, связанные с бесконечными
отставаниями и опережениями. Первые зачатки российской интеллигенции внутри наиболее
развитого сословия возникли под прямым и очень сильным влиянием группы французских
интеллектуалов во главе с Вольтером, которая дерзостно вознамерилась заменить Священное
Писание «Энциклопедией». Эта попытка, как ни странно, увенчалась успехом. Зародилась
грандиозная утопия, известная как «Царство Разума». Вольтер с его удивительной исторической
интуицией не зря так пристально приглядывался к России:
он думал, что именно там, где начинается европейское утро, может осуществиться его
мечта. Он оказался прав. Во второй половине XIX века завершилось формирование передовой
российской интеллигенции. Она исповедовала идеи энциклопедистов в самых вульгарных
вариантах. Ни о каком «деизме» речь здесь больше не шла. Бог был объявлен несуществующим,
как будто Его можно было представить существом, т.е. тварью. Мир предстал перед
людьми в жестокой механистической модели. Это движение со свойственной русским тягой
к крайностям пришло к своему триумфу в первой четверти XX века; возникло «Царство
Разума» в большевистском варианте. Нельзя сказать, что все прошло без сучка и задоринки.
Еще в конце XIX века возникло сильное художественно-философское движение «русского
символизма». С этого момента исконное российское деление интеллигенции на две осточертевших
и себе и всем нам группы «западников» и «славянофилов» отошло на второй план. Главное
противостояние теперь шло по линии между «символистами» и «позитивистами-материалистами».
Корни «российского символизма» уходят опять же во Францию, к плеяде Бодлера, Верлена и Рэмбо. Сопутствующая
символизму школа «религиозного экзистенциализма» стоит на Канте и Шопенгауэре. Искусство
XX века создает неокантианскую деистическую реальность на грани непостижимости.
Мережковский в своей поворотной[3] речи 1898 года сказал,
что современный человек не может чувствовать себя живым в узкой полоске света между
двумя черными безднами.
Ленин и вся его братия были людьми XIX века,
позитивистами. Нарождение XX века предвещало крах их движению, которое не знало
ничего, кроме примитивных схем. Первая Мировая война приостановила приход XX века.
В результате войны возникли тоталитарные режимы. Одним из них оказалось большевистское
«Царство Разума»; в принципе, экстремальное воплощение энциклопедической утопии.
Российскому символизму и религиозному экзистенциализму пришел конец.
Западные демократии, между тем, умудрились
извлечь из «вольтерьянства» его главные гуманитарные ценности: плюрализм и терпимость.
В результате в интеллектуальной сфере сосуществовали прагматический атеизм с художественно-философским неосимволизмом,
что приводило к любопытным парадоксам. Например, школа неокантианского сюрреализма
в 20-е и 30-е годы бурно аплодировала Советскому Союзу как апофеозу Великой Утопии.
В последние десятилетия тоталитарного режима советская интеллигенция, полностью
оторванная от западных собратий, почти вслепую пыталась нащупать новые ориентиры.
С середины 60-х годов стало распространяться неофитство,
«физики и лирики» зрелого социализма пытались заново познать христианство, иудаизм
и восточные религии. В искусство начал возвращаться «символизм». Была осознана необходимость
воскрешения великой традиции.
Теперь, когда стены рухнули, мы снова с удивлением
смотрим друг на друга. Снова идут в ход увеличительные и уменьшительные линзы. Мне
кажется, что пора выбросить на свалку надоевшее за три столетия деление на «Восток»
и «Запад». Пора уразуметь, что должна возобновиться главная дискуссия человеческой
расы между «позитивистами-материалистами», или так называемыми «прагматиками», и
условно говоря «символистами». В этом случае линия разъединения может стать общей
российско-европейской повесткой дня. Для этого, конечно, нужно, чтобы Запад прочел
и наши тексты. Бытовавшая в прошлые времена идея: «написано по-русски, не читается»,
боюсь, устарела. Что очевидно.
АМЕРИКАНСКИЕ
РЕТРОСПЕКЦИИ[4]
Слово «ретро» этимологически близко стоит
к «рэтайремент» (отставка), потому и звучит для меня уместно
в эти дни, когда я приближаюсь к отставке из своего профессорства в американском
университете. Это вовсе не означает, что я отношусь к своим писаниям как к далекому
прошлому, иначе и не взялся бы за эту книгу. Просто мне кажется, что с помощью ретроспекций,
то есть в данном случае взглядов назад, получится выстроить (или построить, или
нарисовать) в некотором смысле новый художественный хронотоп
страны, в которой я вдруг обнаружил себя как (нрзб) 24
года назад. Что это за страна, которую называют «мировым жандармом» и «стражем демократии»,
страна, которая отстаивает право каждого «стремиться к счастью» и, в то же время,
исчисляет счастье в долларах, страна, о которой в 20-е годы «поэт революции»[5] сказал, что она очевидно станет последним оплотом капитализма, и которая,
избежав мировой войны, умудрилась разрушить мировой социализм.
Осенью 1983 года батальон американских морпехов высадился на
небольшом острове в Карибском море. К тому времени, ныне полностью забытый, тиран[6] сумел установить
на этом клочке земли с символическим именем Гренада («Я хату покинул, ушел воевать,
чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать…») настоящий насильственный социализм. У
тирана были хорошие шансы утвердиться в роли второго Фиделя
Кастро, поскольку всем была известна научная доктрина Кремля: «социалистические
изменения необратимы». Произошел, однако, удивительный перекос науки. Морпехи недолго возились, тиран куда-то канул, а посол США в
ООН мадам Киркпатрик с отвратительной улыбкой сказала
послу СССР в ООН товарищу Трояновскому: «Вот видите, Олег, социалистические изменения
могут быть обратимы».
Когда-то я здесь маялся
без ностальгии. Питерский ранний модерн уж никогда не вернется, скулил я. В ностальгическом
возрасте я вынужден был бродить по пугающе новой стране.
Теперь уже огромные кубометры этой страны
задвигаются в ностальгию, по коей передвигаешься, как бы не обо
всем догадываясь, вдруг на мгновение застываешь при рокоте раннего рока; там голосили
парни, годившиеся тебе в сыновья, но ты и сам тогда иногда, а вернее часто, годился
(сам) себе в сыновья при этих звуках. Дженис Джоплин[7], например. Недели
две назад, разбирая книжный шкаф, я натолкнулся на ее нераспечатанную кассету. Когда
и как она там оказалась, трудно сказать. Я засунул ее в магнитофон и больше уже
не мог сойти с того места, пока не прокрутил обе стороны. Вдруг я понял, что понимаю
этот вокал совсем не так, как (тогда) в 70-е годы в Москве, когда певица была еще
жива и входила в моду. Одинзадругимшлиее «хиты» «Me and Bobby McGee», «Ball and Chain», «Turtle Blues»[8]. Я слушал ее ошеломляющий свинг и пронзительный, неудержимый
визг и понимал, что теперь это для меня не имеет никакой экзотической окраски, что
это теперь живет у меня глубоко под кожей.
Образ маленькой девушки, воительницы рока,
связался с Жанной д’Арк, которая в переломные моменты
битв хватала копье (с орлеанским флажком Jeanne D’Arc) и c неистовым воплем: «suivez—moi» (За мной!) бросалась в самую гущу. Вот
так же Дженис швырялась вперед во главе американского
поколения «обожженных». Я их видел за эти годы не раз на концертах Джерри Гарсиа[9] или Саймона[10] и Гарфункеля[11]. Многие выходили
и поднимали свои зажигалки со слезами на глазах.
ОБ «ИЗМАХ»[12]
Порой приходишь к вздорной идее о невозможности
построить ничего путного из любого слова с окончанием «изм».
Рухнул коммунизм, окончательно деградировал социализм и даже там, где он формально
царствует, скажем в Китае или во Вьетнаме, власти стараются
обустроить хозяйство на капиталистический лад.
Одна лишь Куба пыжится, натужно цепляется
за чистый социализм с его неизбывным убожеством, гнусными
рационами питания, одежды, духовной жизни, с тотальной слежкой и насилием. Все там
давно уже поняли, что это даже и не социализм, а чистый кастризм,
все только и ждут, когда свалит Фидель и можно будет жадно,
как в России, броситься к блаженствам капитализма. А вот и попался – опять «изм»!
Кто спорит: капитализм – это единственная
в человеческом обществе работающая система, однако почему иногда хочется и капитализм
послать куда-нибудь подальше на легком катере?
Давайте поделимся опытом жизни в самой капиталистической
и вроде бы идеально отлаженной в этом смысле стране. У нас тут в Штатах всякий житель
– капиталист, во всяком случае всякий, у кого есть банковский
счет. Любой счет, даже малый, участвует в капиталистическом вращении. Ваши башли просто так не лежат, на них другие
жители делают другие башли, а вы получаете проценты, вот,
значит, вы и капиталист. Даже и ваш пенсионный фонд распределен по ценным бумагам,
а значит, вы уже не просто капиталист, но и капиталист-биржевик. Этот массовый капитализм
порождает особый климат.
[1] Из рабочей тетради
В. Аксенова (2002?–2004?). (Здесь и далее – прим. Виктора Есипова.)
[2] В течение 18 лет
В. Аксенов преподавал русскую литературу в Университете им. Джорджа Мейсона (Фэрфакс, штат Вирджиния).
[3] В сторону «Мира
искусства».
[4] Из рабочей тетради
В. Аксенова (2002?–2004?).
[5] Маяковский.
[6] Бишоп Морис (1944–1983)–
гренадский политик социалистической ориентации, глава правительства с 1979 г.
[7] Джоплин Дженис (1943–1970) – американская рок-певица.
[8] «Бобби МакГи и я», «Ядро на цепи», «Черепаший блюз».
[9] Гарсиа Джерри (1942–1995)
– американский музыкант, гитарист, вокалист.
[10] Саймон Пол Фредерик (р. 1941) – американский рок-музыкант, поэт
и композитор.
[11] Гарфункель Артур
(р. 1941) – американский певец, выступавший дуэтом с Саймоном.
[12] Из рабочей тетради
В. Аксенова (2002?–2004?).