Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2017
Екатерина Горбовская родилась в Москве. Стихи публиковались в журналах «Юность», «Новый мир», «Знамя», «Новый Берег», «Дети Ра», «Иерусалимском журнале», альманахе «День поэзии», антологии «Строфы века». Автор нескольких книг. Живет в Лондоне.
Подборка публикуется с элементами авторской орфографии.
* * *
Без блюза не было бы джаза.
Но суть не в этом.
Есть школа, есть система, база
игры дуэтом.
Гортанных звуков несгорание
в миг апокалипса.
Умение схватить дыхание,
когда навалится
вся эта туша бегемота:
круги, рефрены,
все эти слезы, йоты, дзоты,
отжимы, пена,
все эти сломанные свёрла,
вся эта изморось…
и паузу держать за горло,
чтобы не вырвалась,
пока лицо приобретает
оттенки серого.
И говорят, что помогает.
Блажен, кто веровал.
Но не стреляйте в пианиста –
хорош ли, плох ли:
без джаза не было бы твиста,
и мы бы сдохли.
* * *
Воистину иссиня-черный
на город спустился туман,
и некий безумный ковёрный
на громкость врубил балаган
и плачет, невидимый глазу,
накрывшись плащом темноты,
поскольку он в жизни ни разу
такой не встречал сволоты.
И если оно понарошку,
то нафиг он, этот минет?
И в каждом кухонном окошке
тревожно дрожит силуэт…
Сгорает на вертеле курица.
Он тоже не чувствует холода
и топчет уставшие улицы
ни в чем не повинного города.
Кричит, что уйдет – не воротится,
и жёны бледнеют у плит,
а сердце болит и колотится,
колотится и болит.
* * *
Да, Вы изрядно засиделись.
Часы пробили – как разбились.
Теперь трактуются как ересь
те догмы, что давно забылись.
Идите спать, мой благонравный,
а то придет мой благоверный
и не поймет. И уж подавно
нас не поймет тот шкаф двухдверный,
что честно век служил приютом
не рассчитавшим по минутам:
он стар и опыт брал взаймы
у Князя Тьмы.
* * *
Десятилетиями оно вот так, десятилетиями.
Он ей: «Родами, – говорит, – умрешь, родами.
Да не этими, – говорит, – третьими».
А она всё ищет его под сводами,
говорит, что пришла покаяться,
говорит, что дитё толкается.
А он знай толчет толокно:
всё равно умрешь, всё равно.
А она ему: да я уж мертвая,
только тошно мне с неотпетыми,
и земля у нас больно твёрдая…
«Вот поэтому, – говорит, – вот поэтому».
* * *
Пачули, профитроли,
вокзал уездный.
Не много ли магнолий
для края бездны?
Колёса с переплясом
влетают в коду:
«Каким мы нынче классом,
мадам, на воды?»
И видеть всё, что мнится,
разрешено,
внимая женским лицам
в немом кино.
* * *
Сахар не сахар, мед не мед –
живу себе не горюю:
какие-то деньги он мне дает,
какие-то я ворую.
Хочешь, чтобы было кисленько –
выпей рислинга.
Хочешь, чтобы было сладенько –
вона Наденька.
Хочешь завтра кормить червей
с дырочкою в жилете –
купи мне щипчики для бровей
и браслетик.
* * *
Пускай мы сволочи,
свое мы сделали.
А вон ребеночек,
страничка белая,
на ней пока еще
всё шрайбан вилами,
но немигающе
стоят с чернилами
без промокашки
все наши тяжки,
грызут фисташки
и ждут отмашки.
* * *
Вы, кажется, совсем забыли обо мне,
а я еще жива, а я еще вполне.
А я еще могу соврать, что не солгу.
Я всё еще могу. И тундру, и тайгу.
Руками и на зуб, чтоб апосля кина
не спрашивать у жизни, приснилась ли она.
декабрь 2016 – январь 2017, Mar de Cristal