Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2017
Михаэль Шерб родился в Одессе. Выпускник Одесского государственного университета им. И.И. Мечникова. С 1994 года живет в Германии, работает программистом. Автор публикаций в журналах «Интерпоэзия», «Арион», «Дружба народов» и др.
МОРОЗ
Мороза газировку залпом
Глотну – и в глотке зазудят
Еловой хвои кислый запах,
И мандарина аромат.
Работа – дом, маршрут недолог, –
Пройду по снегу, вдоль тропы:
Ломая тысячи иголок
Одним нажатием стопы.
И пульс частит, как будто сердце
Спешит за солнцем, а оно
Бежит быстрее, чтоб согреться,
И светит в каждое окно.
Хоть холод вынесешь за скобки,
Но все-таки пробьет озноб,
Когда мелькнет на остановке
Автобуса стеклянный лоб.
Ключ провернешь, вонзивши в рану
Замочной скважины, как нож, –
И пошатнешься, словно пьяный,
Когда порог перешагнешь.
АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ
Вот только к жизни ты чуток привык,
Познал ее и праздники, и будни,
Пришел домой – там молодой мужик
С твоей женою ужин ест на кухне.
Ты скажешь сам себе: «не паникуй»,
И ужин съешь, и поплетешься, мрачен,
В свой кабинет, к столу, чтоб мужику
Помочь решить по алгебре задачу.
НА РАССВЕТЕ
На рассвете в какой-то степени все мы
пророки, причастные к чудесам.
Птицы, опираясь крыльями о ступени
воздуха, поднимаются к небесам.
Схемы снов извилисты,
словно бег пса
по чужим следам.
Рассвет глядит исподлобья,
Глаза у него воловьи, пар из ноздрей.
Снов стада бредут просторней,
Быстрей.
На рассвете осенью ветер сыпет бисер, –
бесцельны скитания тысяч листьев
по булыжникам, по машинописным
шрифтам мостовой.
Звездолет колокольни взлетает в зенит кипарисом,
приземляется заводскою трубой.
Лесопосадка дугой
огибает бетонный монолит
микрорайона.
«Пора, пора», – одна ворона
кричит другой.
На рассвете в какой-то степени стены
реальности не отделяют спящего от его сна,
и тому, кто смотрит, кажется, будто все мы –
рассыпанные семена.
ПРИШЕЛЕЦ
Лес, многорук и близорук,
Меня коснулся пальцем ветки,
И изменился мир вокруг –
Он стал промозглым, затхлым, ветхим.
Над головой, как желатин,
Дрожала зелень водяная.
Повсюду ощущалась жизнь,
Но не обычная, иная.
Я оказался чужаком,
Непрошеным и неуместным,
Как в жидкой каше вязкий ком,
Как камешек, попавший в тесто.
Там я стыдился быть собой,
Хотел в пейзаже раствориться,
Стать паром в воздухе, водой,
По черешкам вливаться в листья.
Там шелестела в кронах ложь,
И ненависть в кустах звенела,
Но был один союзник – дождь,
Он вымывал меня из тела,
Вплетал меж небом и землей
Пучком молекул, строчкой формул.
И это делалось со мной.
Я это знал, я это помнил.
ЛЕТНОЕ
То не ядра, а хлопушки:
Конфетти, фольга, рубли.
Что щебечешь, милый Пушкин:
«Риволи» да «Тюильри»?
Черен фрак, бела манишка,
Только с перьями беда.
Кошки-совы-птички-мышки –
Упорхнешь ли навсегда?
Тут пилястры да колонны,
С пеною волна у губ,
Город твой – стакан граненый,
Санкт- Стеклянный Петербург.
Жменя крошек, тучка дроби.
Вот и всё: ощипан, гол,
Задрожишь и ты в ознобе,
Как дрожал другой щегол,
Поднимаясь на Голгофу
Русских сахарных равнин.
Улетай скорей в Европу:
Там помрешь, как христьянин.
Сыплет солью снег на тушку, –
Остывает смерти месть.
Улетай скорее, Пушкин,
Ни пшена, ни солнца в кружке
Никогда не будет здесь.