О поэзии Сергея Никольского
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2017
Александр Павлов родился в Первоуральске в 1961 году. Окончил
переводческий факультет Нижегородского лингвистического университета. Стихи,
проза, переводы и рецензии публиковались в журналах «Волга», «Бельские
просторы», «Иерусалимском журнале» и др. Живет в Армавире.
В микроскоп за мною следит агент,
шантрапа
набивается мне в зятья,
и менты меня тормозят в столицах.
Тормозим на поворотах,
скинем скорость на «ментов», приберем «гашетку» ради
этих? Или нет?
Жизнь в ракушке, в провинции, в местной Кушке,
где никто не хохочет-канючит-щебечет-плачет…
под одеялом, на окраине, на подушке,
в коконе, камере без окон и без дверей,
где такой покой, словно выпил брома,
на опушке мироздания, где крики «Еврей, еврей!»
не значат ни высылки, ни погрома.
Никольский – умеющий
прорваться из-под Сафо к Рембо, а потом все-таки все переиначить по-своему,
великолепно это демонстрирует в недавней подборке стихов в 53-м номере
«Иерусалимского журнала»[1]:
Безмятежные девы пойдут
за быком, как ходили они испокон, чтобы не заскучать, побегут за абреком, вряд
ли будет грядущее за итальянцем и греком, девы будут мычать, закрывая лицо, а
внизу, где платили в метро пятаком, там построят мечеть, медресе…
Основная тема стихов
Никольского – твое вчера, сегодня и завтра, а сквозь это все – женщина,
мятущаяся, непознанная и совершенно понятная. Таких,
как он, пишущих о Ней – единицы знаю. Примерно полвека читая
подлинных любителей настоящих Женщин – от американских битников до сегодняшних
русского Плахова или француженки Дюпре – замечу,
редкое поэтическое высказывание настолько честно и бесшабашно, одновременно.
И задышать прерывисто в ритме гимна?
И они полюбят меня взаимно,
И гнобить не будут при
каждом фоле…
Если не ошибаюсь, то скоро Зволле.
Значит, и без гимна домой доеду.
Ничего не отломится этой своре!
Когда зашкаливает
влажность, или грядет очередная жара – надо написать книгу стихов. И назвать ее
примерно так: «Постоянное присутствие женщины». Как Сергей Никольский, далее
просто Никольский. Вот так и сделал – отодвинул жару и женщин, и книгу написал[2].
Про них, родных, любимых, иногда не очень –
Высохшие
на Западе, увядшие на Востоке,
которым
посвящены восторги и эти строки.
Вряд ли такое создал бы
безусый юнец, порхающий в примавере чувственных
инициаций. Он и о женщинах, девушках – ничего не знает. Очевидно,
и старый пень с опустившимся на полшестого такое не напишет. Хотя
советов надает… Про мальчика и мужа потом разберем. Перед нами – рыцарь из последних. Или все-таки нет?
сутенер чувиху
свою пасет,
в Нидерландах пишет стихи пиит,
у рояля тенор свое поет,
бас-профундо
свое басит.
Птицы гоношатся, щепка на щепке, сугроб на сугробихе
осел. Внимательно читая Никольского, хочется иногда с левой
засадить автору в пах. Это «иногда», натыкаясь на безусловную его мудрость,
как-то превращается в спокойное «да», и примиряешься с его не опознанным
другими романтичным сарказмом:
Ушлепок,
недобиток, трагик, эпик
услышит разговор про Belle
Epoque
захочет сделать самый точный слепок,
покуда
не послышался хлопок…
Как из совсем недавних
перекличек себя с самим собой – или вас с вашими внутренними врагами и лгунами:
Далеко унесло от Африки дурака
–
здесь девицы белее снега и молока,
а зимою тут повсюду лежат снега…
И народ тебя в общем
любит… Ага, ага.
У людей здесь такие же красные потроха…
Или это как вам?
Руки послушны и ноги
послушны. Пока не обуза. Буду обузой – замедленность, лысина, пузо. Вся эта шваль из Союза не
думала ни о здоровье… ни о зимовье, совсем не платила налоги… Я из Союза.
Всё, стрельба по
мишеням – лежа, стоя, сидя и в прочих измерениях камуфляжей и камасутры, о которых в прошлой книге – ни гу-гу… Или больше. Это же война – скажете вы. Да, это война.
Война и мир полов – одна из главных его тем. Поэт смотрит на нас издалека, и
спокойно, правильными дозами – выдает, невзирая на наличие сексисток
и нимфоманок, плечевых и домашних, за углом и в палате, в 20 и 70 – свой диалог
с тем, кто думает об этом и о них. Целая галерея кармен,
лоллобриджид, ведьм и святош – от школьной
под-партой до менопаузных
старух – здесь. С обвисшими этими и с заросшим тем. И наоборот. Но… как это
сделано?!
Никольский любит
женщину во всех проявлениях – флиртующей, дающей, мстящей и страдающей, иначе
просто не состоялось бы ничего, потому
…что когда входит медхен,
девушка, мисс, рагацца,
не стоит беспокоиться, клясться и зарекаться,
чтоб избежать ошибок и косяков.
Запросто называя вещи
своими именами: в старость приходят чаще дряхлыми, юность беспечна, молодость
прожжена, зрелость – сонм греховных «мук и радостей», он и диагнозы ставит аки доктор:
пока рука еще не стучит паркинсоном:
SOS,
пока поднимаюсь по лестнице, не
вспотев,
и охота любую из встречных дев
поцеловать взасос.
Никольский их целует,
раздевает-одевает, молодит и старит – и так по-королевски, что ни одна
пропойная бл… или высоких кровей избранница – не
теряют достоинств своих. Обалдел,
когда читал и перечитывал, но это – так. А что потом? «А потом закровило, богиня взяла мотовило, перерезала нитку…»
Автор всегда в диалоге
(не факт, что вы ответите, читая, но к вам обращаются, эй: убери руку из ее
трусов, или, наоборот, засунь как никто другой), хотя ответа он и не ждет. И
созерцательность эта – очень нескользкая, никольская,
оценочная, без обиняков:
Сразу включается ОТК,
проверяет половинки лимона под трикотажем…
Кто-то найдет в таком
язвительность, кому-то не хватит присущего мужчинам цинизма, а я бы нашел
просто тонкий психологический резонанс, ну вот, например:
Два чувака
на двух мотоциклетах
к себе везут владелиц яйцеклеток.
Как это у него получается – наблажить, обворожить и убежать?
Замечательно – то длинной, увесистой строкой, в которой сразу два пушкинских
пятистопных, то перекрестной рифмой, то наглым а-ля Маршак переводом древнего
грека, то очень бродским дольником.
Только я и помню язык пропавший,
утекший
вместе с нефтью и жидким газом.
Это еще одна его
ипостась – сурово процедить свое нелегкое про нынешнее время. То там, то тут.
Знатно получается, однако.
Так бывает, если все дети в сборе,
или забыл, или вообще не думал, или всё горе мимо…
или умер… мертвое не
ранимо…
Правило применимо к белым, цветным, раскосым,
все они встали в очередь за наркозом
или пьют вино, или глядят кино, или спешат к
врачихам,
бегут к врачам,
получают опий, его до хрена в Европе.
люди в костюме, в робе, в шумном городе или тихом,
в темной комнате без обоев,
или светлой… себя успокоив и обезболив,
только так и отсыпаются по ночам.
Но мы отвлеклись от
яйцеклеток – суть и поползновения которых на «наше
всуе» автор раскрывает в лимонного цвета книжечке и в той самой цветастой
подборке в ИЖ.
И
чтобы читатель успел отдохнуть и снова всем воспрять,
хитрый «летучий голландец» постоянно мигрирует – вот он в Берлине, вот уже в Амстердаме,
вот подался в Швецию, тут вдруг возник на могилах закопанных чьих-то мужей в
Приднестровье, или в будуарах их вдов в обоих полушариях, снова курит траву до
бычка в своем Гронингене, а теперь в поезде,
бороздящем просторы Апеннинского сапога
или опять в самолете из Израиля в оранжевую страну.
Между этими его дурацкими поездками женщины не прекращаются – они живут,
любят, пахнут, увлекают, сводят с ума, орут на всю Вселенную, помогают ломать
кровати, мять траву и разрушать муравейники.
Редкое качество – без
заигрывания и экивоков провозгласить простоту сложных сложностей между
мальчиками и девочками, дядями и тетями, бабушками и (оставшимися на съедение
бабушкам) дедушками. Очень редкими – с трубкой из
венозной серой кожи, с постоянным геморроем или еще хуже.
Ну, а что вы хотели в
итоге – косая ждет своих. В очередь.
А пока – этот автор так
любит всех своих героинь, что даже старая сука с обвисшими грудями – красива –
хоть сейчас под кисть на холст какому-нибудь Дега или Рубенсу.
Где найти одного, чтоб любил с октября и до Пасхи?
Или
Мане – его краснофонарных, или Рафаэлю – изысканных с
усиками породы, как в Русском музее до сих пор.
Два тела друг друга коснулись локтями,
потом потащило на автопилоте.
Что в действительности
делает Никольский – он развенчивает некую слащавую романтику, одновременно будучи не циником, но стоиком. Он как будто
ведет своих женщин сквозь зеркала, мужчин, детей и быт – посмотрите, они ведь
прекрасны всегда, в любом проявлении их противоречивой, не понятой нами априори
их загадочной натуры.
[1] http://magazines.russ.ru/ier/2016/53/nado-mnoj-i-toboj.html
[2] Никольский С.
Постоянное присутствие женщины. «Библиотека Иерусалимского журнала», Иерусалим,
2014.