Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2016
Андрей Грицман родился в 1947 году в Москве.
В 1981 году эмигрировал в США. Поэт, переводчик, эссеист, главный редактор и
издатель журнала «Интерпоэзия».
Пишет на русском и английском. Автор нескольких книг стихов и эссеистики.
Публикации в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Арион» и др. Живет в Нью-Йорке.
Нобелевскую премию по литературе 2016 года получил Боб Дилан. Ожидаемое событие вызвало массу вопросов и
недоумений со стороны так называемой «литературной общественности» – рокер,
певец, музыкант, гитарист, да еще на губной гармонике играет, и т.д. Однако
влияние Боба Дилана на американскую не только
популярную, но и литературную культуру настолько велико, он настолько глубоко вошел
в жизнь, в сознание, в язык поколений американцев и людей, чувствующих
американскую культуру, что этот выбор выглядит естественным. Кто же высказывает
недовольство? Недовольны зубры и монстры-магистры литературного «истеблишмента»,
безнадежно ожидающие высшую премию. Сам по себе этот вопрос – интересный и
противоречивый. Владимир Набоков, Франц Кафка и многие другие Нобелевской
премии не получили. Как свидетельствует исторический, литературный и духовный
опыт человечества, для них это и не было необходимостью. Зато Алис Монро, Вислава Шимборска – получили.
Особенно удивляет истерика по поводу присуждения
Нобелевской премии Бобу Дилану, поднявшаяся в
российских литературных кругах. Складывается впечатление, что многие российские
литераторы пишут в надежде получить одну из расплодившихся ныне премий. Ну да
Бог с ними, дело не в этом. И дело не в скандале, связанном с замедленной
реакцией Дилана на премию, с его кажущейся индифферентностью
к этому потрясающему факту, которого многие явно или подспудно ждут всю свою
творческую жизнь. Мол, выступал в Лас-Вегасе и не сорвался прямиком в
Стокгольм! Это показывает только одно: поэзия, к которой в первую очередь
относится творчество Дилана, – явление абсолютно автономное, противоположное премиям и встраиваниям в какую-либо прокрустову структуру «процесса»
или, тем более, «прогресса».
Боб Дилан – поэт, тщательно
работающий над своими текстами. Трудно сказать, в какой области популярного
искусства – роке, современной музыке, слиянии поэзии и музыки, политического
протеста и музыки – он не создал что-то свое, новое, за которым последовали
другие. Нобелевская премия 2016 года открыла совершенно иные пути для
понимания, что такое литература и, особенно, поэзия. К слову, это была первая
Нобелевская премия, присужденная американскому поэту (если не считать Т. С. Элиота,
который, скорее, британский поэт, хотя это положение спорное). Другими словами,
Нобелевской премии была удостоена «американская поэзия». Никто из великих
американских поэтов (Роберт Фрост, Уоллес Стивенс, Уильям Карлос Уильямс, Аллен Гинзберг,
Джон Эшбери) этой премией не награждался, и сравнительно
спокойное отношение к этому Боба Дилана – только
показатель его независимости от этого процесса. Американский верлибр живет,
процветает и находит свое лучшее воплощение в «народной» поэзии Дилана, которая, конечно, никакая не народная, а отражение
развития его сложной, мятежной души, не приспособленной ни к 20-му, ни к 21-му
веку.
Вот выдержки из речи Дилана, отправленной
Нобелевскому комитету:
Никогда
в жизни я не мог даже представить себе получения Нобелевской премии по
литературе. С ранних лет я был хорошо знаком, читал и поглощал произведения тех,
кто заслужил эту высокую оценку: Киплинг, Шоу, Томас Манн, Перл Бак, Альбер
Камю, Хемингуэй. Творчество этих гигантов литературы всегда производило на меня
сильное впечатление. Их произведения преподают в школах, ими заполнены
библиотеки во всем мире, и эти имена упоминаются с огромным уважением. У меня
буквально нет слов для оценки этого события – того, что я оказался в числе этих
художников. Я понятия не имею, помышляли ли когда-либо эти мужчины и женщины о
Нобелевской премии для себя, но предполагаю, что любой автор, который пишет
книгу, пьесу или стихотворение, в глубине души таит эту заветную мечту. Эта
мечта, вероятно, запрятана так глубоко, что сам автор о том даже и не
догадывается.
Если
бы кто-нибудь когда-нибудь мне сказал, что у меня есть хоть какой-то шанс на получение
Нобелевской премии по литературе, я бы подумал, что шанс точно такой же, как
оказаться на Луне. На самом деле, в год моего рождения и несколько последующих
лет в мире не было никого, кто получил бы Нобелевскую премию. Таким образом, я
отдаю себе отчет, что я, мягко говоря, в очень редкой компании. Когда я получил
эту удивительную новость, я был в пути, на гастролях, и у меня ушло несколько
минут просто на то, чтобы ее осознать. Я начал думать об Уильяме Шекспире, великой литературной фигуре. Я думаю о нем как о драматурге,
театральном человеке. Я уверен, что мысль о том, что он создает «литературу»,
ему и в голову не приходила. Его строки написаны для сцены. Они написаны для
того, чтобы их произносили, а не читали на бумаге. Когда Шекспир создавал
«Гамлета», он думал, мне кажется, о массе разных вещей: «Кто из актеров подошел
бы для той или иной роли?», «Как поставить эту вещь?», «Правильно ли будет выбрать
Данию местом действия?» Его творческое видение и амбиции были, вне сомнения,
наиболее важными соображениями. Но были также и более практические: «Кто будет
финансировать спектакль?» «Достаточно ли хороших мест в зале для моих
покровителей?» «Где достать человеческий череп?» Готов поспорить, что в эти
моменты Шекспира меньше всего занимал вопрос, «представляет ли это собой литературу?»
Когда,
будучи еще подростком, я начал писать песни, и даже позже, когда у меня
появилась некоторая известность, я никогда не помышлял о большом успехе. Я
предполагал, что мои песни будут звучать в кофейнях, в барах, и может быть,
позднее – в таких местах, как Carnegie Hall или лондонский
Palladium. Если меня и
посещали по-настоящему амбициозные мысли, вероятно, я
представлял себе, что у меня когда-нибудь выйдет пластинка и мои песни будут
звучать по радио. Это представлялось мне в то время большой наградой. Выпускать
пластинки или слышать свои песни по радио означало, что ты обращаешься к
огромной аудитории, и что, может быть, у тебя получится продолжить начатое дело.
Теперь я продолжаю свое давно начатое дело уже много лет. Я выпустил десятки
альбомов, дал тысячи крнцертов по всему миру. Центр
всего, что я в своей жизни делаю, – это мои песни. Похоже, они нашли свое место
в жизни многих людей в различных странах и культурах – я очень благодарен за это.
Вот
что я хочу подчеркнуть. Как исполнитель я выступал и для пятидесяти тысяч
слушателей, и для пятидесяти. И я должен сказать, что играть для пятидесяти
людей и сложнее, и тяжелее. Пятидесят тысяч человек –
это как бы одна, единая персона, тогда как среди пятидесяти каждый человек –
это отдельная, особая единица, особый мир. Они ощущают то, что ты делаешь,
более ясно. Такая ситуация является более серьезным испытанием твоей честности,
глубины твоего таланта. И я не мог не заметить, что Нобелевский комитет – это очень
немногочисленный, узкий круг.
Как
и Шекспир, я чаще всего занят своими творческими планами и устройством
различных аспектов своей творческой жизни («Кого из музыкантов выбрать для
исполнения данных песен?», «Правильно ли я выбрал студию для записи?»,
«Правильна ли тональность этой песни?»). Некоторые вещи никогда не меняются –
даже за четыреста лет.
Ни
разу в своей жизни я не нашел времени, чтобы спросить себя: являются ли мои
песни литературой? Так что я весьма
благодарен шведской академии за то, что они нашли время, чтобы поднять именно
этот вопрос и найти такой замечательный для меня ответ.