О книге Веры Зубаревой «Тень города, или Эм цэ в круге»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2016
Михаил Юдсон – прозаик, критик. Родился в 1956 году в Волгограде.
Автор книги «Лестница на шкаф» (2006), публикаций в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Нева», «День и
ночь» и др. С 1999 года живет и работает в Тель-Авиве.
Вера Зубарева. Тень города,
или Эм цэ в круге. –
Калифорния, 2016.
«Невесело,
запущенно и дико мой дом произрастает из земли…» Это про нас, понял я, скитальцев от
Нечерноземья до Святой – и принялся читать эти «стихотворения и поэмы разных
лет», собранные под обложку и изданные в серии «Литература русского безрубежья». Интересное начинание, между прочим – уже даже
серую ностальгию надеждой окрашивает… Лебяжья пуховина
поэзии – связующая, так сказать, пуповина с многоцветной языковой метрополией.
Мне, дряхлому мцыри, обитателю глиняно-ракушечных
тель-авивских трущоб, пыльной Безрублевки с чахлыми
пальмами и сумбуром скрипичной ламца-дрицы взамен галутной трехрядной гармонии, тоже хочется ощущать
принадлежность к заснеженным пастернаковским просторам
и левитановским пейзажам. Этакое
заединство огромных корней с суффиксонами.
Духовные скрепы спектра!
«И легкие не
приходили вести, / И всё темнили вдоль и поперек / То
комнату мою, то снег тетради, / Пугая сон оборванностью строк / И буквами – подобиями
впадин…» Грустный ритм снов Веры Зубаревой, завораживающий зов слов, сложенных
дружно и расставленных ладно – и при этом сохраняющих смолистый запах, лесную свежесрубленность… Стихи для меня похожи на растения – есть
декоративные, комнатные, оранжерейные, но ближе и милей дикорастущие
под боком.
Вот и стихи
Зубаревой – как новогодняя ель, они прекрасно-праздничные и чуть печальные,
ведь время-то течет, и Хронос тот еще жук, «чье
шумное сыпучее старанье» бьет по ушам не хуже курантов. Ветвистые лапы страниц
– здесь развешаны пряничные убранства, зеркальные шары, в которых отражается
мишура реальности… И озонная, хвойная аура моря
свойственна этим стихам. Книга сия – морская ель. Не мель, что по Ожегову
«неглубокое место в море», но несомненная ель – глыбь,
высь, стать!.. Стихия со множеством степеней свободы,
вселенское древо: «К морским глубинам тянется душа. / Там всё знакомо –
кривизна пространства, / И копошенье – эхо вечных странствий, / И тьма, откуда
жизнь произошла».
Книжные же
координаты сборника Веры Зубаревой, вертикаль с горизонталью, раскидистость с раскинутостью, – это Город и Море. Да и вступительная строфа-самоэпиграф, поэма с ноготок, задает звук: «Город
отразился на щите заката / Призраком Пилата». Авторский
мегаполис – то ли условный Нью-Йорк, а порой разросшийся Гель-Гью,
полный «огрызков и медуз, разваленных и мутных, составивших прибрежный
натюрморт», в нем «кварталы метастазируют
заколоченными апартаментами», «в кельях раковин кто-то молится», «фонари с
добавками галлюциногенов» чуть позже «быстро мигают, меркнут и тухнут» и
«прыгают пьяные блики с галеры», там «желтых такси обозленные осы несутся,
сигналя пронзительным жалом» и «яблоко солнца с червяком самолета в
срезе плавит мобильники у шизофреников в голове».
Такой вот железный Теньгород, порождение желтого
дьявола, как горько говаривали классики, не имея в виду такси. Местами Город
даже добрый, тянется к свету – истинный Пилат-филосемит,
но чаще тень, отбрасываемая им, мрачней и хлеще чащи.
Одно отрадно: «Город спит на краю океана, / Недоступных его музеев, / Полноводных
его ресторанов / Из моллюсков, рыбех-ротозеев,
/ Водолазных универсамов, / Ателье первородных клеток». Тут уж и сам чудо-юдо Город-кит китежно уходит
на дно, слегка ионизируя иронию – город-садко,
рыба-пилат…
Водный мир книги
притягателен и зовет к исправлению ошибок, корректировке записи судеб:
«Встрепенулась чайка, / Покачнула свод, / Словно опечатка / В
рукописи вод», а вообще-то «штормит моя тетрадь» и влекут читателя «Свечи
неровный свет, / Как маяка далекого сигналы, / Весло пера и паузы в письме, / Где
скрытых смыслов поджидают скалы».
Кстати, скрытых смыслов в тексте немало, основные же символы – сон, луна,
солнце, море, город, свет, тень. Свита света и мытари тьмы бредут по страницам, и
сочетание их примет – светотень книги. «Тьма равняется эм
цэ в круге. Всего их – девять». Сразу у меня
ассоциации разбегаются как зайцы – первым делом еще Эйнштейн вывел исходную
формулу: наша энергия (Е) равна маце в квадрате. А во-вторых, скачет «свечкой»,
что эм цэ – это инициалы, Марина
Цветаева в ледяных кругах безнадеги-елабуги. Тут
очень к месту-времени замечательные зубаревские
«Стихи о волке»: «И я сутулюсь посреди дорог, / Озвученных той литургией
волчьей. / И в руки, плечи с каждой новой ночью / Врастает
серый подранный платок». Платок-подранок – оборотень одиночества…
Читая книгу,
словно попадаешь в «пространство из льдинного
времени» и «летишь вместе с городом под разрывы оставшихся связей со скоростью
темени» – Пилатируемый аппарат!
Врезается в
темя, вспыхивает в памяти «Свеча» – поминальная поэма-молитва о трагических второмайских событиях в Одессе: «Черное море / Черное небо / Шепчут молитвы / Священник и ребе» – как бы авторский
маяк затеплен в тумане смутного хронотопа. И здесь
тоже Город неразрывен с морем: «И пусть это будет мерилом истины, / И пусть не
будет ясней аллегории, / Чтобы, отхлынув туда, где немыслимое, / Всегда
возвращалось к Городу море».
Очень многое из
сборника Веры Зубаревой запоминается и проборматывается
потом невольно: «Сломан день, и подтек небосклон кое-где, / Замыкание краткое в
старой звезде, / Отключило кусочек вселенной», или такое: «И снова тени
памятных страниц / На многомирье
расщепляют время, / И нелинейный странник – мысль-Улисс – / Судьбы-мигрантки
множит направленья».
Эвереттова лучина, разветвление измерений судьбы – ведь, к примеру,
можно по-ксерксовски высечь море (кнутом), а можно
попросить по-хорошему (пряником): «Я имею выйти», – прямо объяснил Моисей
Посейдону.
Книга и
оформлена заморски-диковинно, обложка художника Ирины
Френкель погружает нас в босхов прозрачный пузырь,
загадочный хрустальный шар – будто смотришь в иллюминатор батискафа кафкианского, подводной колесницы-джаггернаутилуса…
«Ёлка в завороженной
комнате. / Блики фольги и стеклянных игрушек / Плывут
и дрожат меж ветвей неуклюжих / Сусальной вселенной в елочном омуте». И чудится
мне, мнится, начитавшись, что не скучный сухой куб комнаты кругом, а хвойный
омут, эм цэ, Морское
Царство – и ель вздымается из волн до неба… Такова
Зубарева в пересказе – дальше вы своими глазами.