Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2016
Елена Зейферт – поэт, прозаик, переводчик, критик. Родилась в 1973 году в Караганде. Профессор кафедры теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза переводчиков России. Публикации в журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Простор» и др. С 2008 года живет в Москве.
* * *
Ты стал небом,
если птицы пролетают сквозь тебя.
У тебя нет языка и пальцев.
Только хрустальные раковинки ушей
наблюдают восход
стихотворения.
27 ФЕВРАЛЯ 2015
У жизни сужается горлышко, плюшевый мишка собрался податься в лес.
Он говорит мне: «Мама, я стану ручной гранатой, я все равно облез».
Он черновой человек, я держу его за ноги, он скалолаз и скала.
Фарш моих детских прогулок лезет сквозь восемь дырочек пуговиц-глаз.
Мишкины жирные слезы не намажешь на хлеб, господин
властелин России. Медведь обесточен, он ковыляет один.
В этой стране пеленальной за пяточку сына не удержать.
Я не хотела рожать его, я так не хотела рожать, но я его мать.
Мишкины братья и сестры просят еще виноградной лозы.
Сын бросает им розги и в придачу тяжелый русский язык.
Рыхлый последний кусочек детства, руки и ноги мои…
У виноградаря нет овечек, чьи соски не дают молока.
Плевок в опальное небо. Растущая тишина. Земля продается с лотка.
А – на мосту – за секунду рождается невидимый Спас-на-крови.
ГЕРМАНИЯ
Меня пересекает стена.
Она проходит
по центру
вдоль тела,
делая петлю в области сердца,
прорезая его по Солнечной аллее.
Левое ухо
не слышит то,
что узнало правое.
Правая ноздря
не чует аромата,
которым
наслаждается
левая.
Мой язык
разрезан,
как змеиное жало.
Только левое и правое
полушария мозга
передают друг другу сигналы.
Почему я все еще не привыкла к боли?
Почему мне снится, что, пытаясь встать,
я срастаюсь и на мне нет шрамов?
* * *
на посещение выставки Александра Колдера 9 июля 2015 г.
кукла – форма
дар патины не знает ее папиросных локтей
фарфор, с ямками на щеках, улыбается пока он девочка шестнадцати лет
между куклой и вещью разные виды молчания рисунки разных детей
человек стареющий но не старящийся пустая разбитая ваза изнанка след
кукла дышит ритмично раз в тысячу лет не доживая до второй строфы
вещь рождаясь питается сама собой а зрелая кукла кормится из чужих рук
между колдерами и младшими брейгелями – греческий дворик графы
тончайшее пространство-время не принявшее игру
homo ludens подвесил гроздь винограда – стайку железных птиц или рыб
приручил невесомых проволочных звуковых циркачей
созерцатель как Бог обращается внутрь себя начинает дуть и ждать не-игры
художник возится с лошадкой и львом
он ребенок ничей
кукла с сердцем ангела и химической колбой тела колышется над головой
у нее нет памяти мы населяем ее своей нет маски ибо маска она сама
воздух рядом с куклой – часть вещи, они вместе вещь, он ключевой живой
и ты рядом со мной и в музее и в зерне светового письма
* * *
«А сказки становятся все жестче», –
думала Золушка,
отделяя манку от сахарного песка.