Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2016
Ольга Брагина – поэт, прозаик, переводчик с английского и украинского. Родилась в Киеве. Автор книг «Аппликации» (2011) и «Неймдроппинг» (2012). Тексты публиковались в журналах «Воздух», «Дети Ра», «День и ночь» и др.
* * *
из крана капает лед, укрылась журналом мод,
пускай со станции этой кто-то нас заберет,
откосили от участи куклы Барби, укутаны в пластик,
но чтоб никогда не гасло табло – уж это не в нашей власти.
на развороте какие-то богемные тети
в разноцветных лохмотьях и в кольцах с большим помпоном,
теперь выбирать – не кажется очень хорошим тоном,
и мелким шрифтом, чтоб не мог ты проверить потом,
название бренда, цена, ты завидуешь люто
другому себе, что не мог подчиняться кому-то.
теперь несогласных, конечно, не садят на кол,
иначе бы ты в солидарность с ними поплакал.
станция закрывается на переучет, и пересадочный узел
пустует, пока звездочет эти линзы бутузил,
поскольку он слаб, ну а линзы – стекляшки по сути.
буфетчица смотрит в окно и мечтает о блуде.
охранник пройдется туда и обратно и будет опять
скопление жизни вокруг от сознанья скрывать.
из крана течет, как Арагви на холмы, водица.
не знаю, к чему в этой плоскости дальше стремиться.
мелькают ее города, ты пройдешься по списку.
большая вода отпускает тебя, уже близко.
* * *
воевали на Западной Украине, вода замерзала в глине,
Таганцев искал сапропель в Неве, красноперкою в голове,
как волна взрывная, чтоб местных не отличить от пришлых,
проверяли с лебедой узелки, чтобы как бы чего не вышло.
нет надежды, что в глину вернусь, из которой лепили Русь,
с ней одного состава, когда начнется последняя переправа,
ни одной из малых родин сих никогда не верен,
повторяя, как молитву, сказку, где сивый мерин,
нет, сивка-бурка, растоптав останки выжатого окурка,
черною ваксой блестя и коммерческим вежеталем,
улыбается вежливо: «Мы вас уже не знаем,
но…», и бессмысленных смыслов начнется игра.
сор выносить из избы, а потом со двора
должен художник как наиболее зоркий свидетель века,
и по усам текло не попавшее в горло млеко.
«Я для тебя звезду с неба достану подобно Тристану –
видишь вместо сердца почасовую черную рану», –
и прочие штампы, уместные лишь у рампы,
проецировал. воевавшие бредили дегтем
и прекрасная новая жизнь разделяла их когтем.
* * *
в зеленых плакали и пели, карельские черные ели
молочным льдом над ухом проводника звенели,
пассажир на бумаге верже рисовал трансформатор Теслы.
больше река, по которой ты плыл, не воскресла.
скована льдом, расступиться могла бы, но слепо
тычется в роли Жизели в подставку Лиепа,
чай разливается черный сплошной со слоном,
пассажир вспоминает из школьной программы бином,
льется турецкая песня по проводу в уши,
нетопыри поджидают детишек снаружи,
и за окном затемненным темнее в пол-тона
движется грузовиков по поземке колонна,
дан им приказ, но не знают, где запад, где слом,
мимо которого им не проехать с трудом.
темная ночь, ассигнации тлеют в печурке,
и нерадивый слуга подбирает окурки
после гостей, для которых купили пломбир.
светоч пожаротушения (воздух был сыр,
так что дышалось легко, с хрипотцою ненастной)
всех угощал самолично заправленной пастой.
колом немела в груди, марганцовки раствором
радость, что мы растворимся в забвении скором
всех расписаний имперских твоих поездов.
вот и меняют вагоны, проехав Ростов.
кто-то приносит котлеты, картошку пюре.
вот выбивают ковры, и в соседнем дворе
пыль невозможная, что оседает на стенах.
вот пионер этих прерий какой-нибудь Енох
их подзывает: «Загадку вот вам загадаю».
не приближает сознание смертности к раю.
кто бы ни дернул стоп-кран – это штраф семь зарплат.
не разбирает кривая, кто не виноват.
больше река, по которой ты плыл, не замерзла,
и поселяне косились на тонущих косо –
били бы точно багром, только Красная книга
всех оправдала по их многознанию лихо.
вот разменяет тебя станционный смотритель –
десять таких же получит и новенький китель.
новогоднее
едва нашли канал «Культура» мы в телевизоре казенном.
шампанское пила, со стула сметала крошки – о влюбленном
ну что сказать – он глуп и что-то с блажной улыбкой невпопад
произнесет. что мы тут вместе, ты не рад.
опять куранты, президенты, давно пора сместить акценты –
себе не счастья пожелать,
а чтобы как-нибудь до дома дошла, с тобой пока знакома,
и не поверила опять.
едва нашли канал без звука, и петь «Разлука ты, разлука»
не хочется на тонком льду.
когда-нибудь он просто треснет – нужны ль природе наши песни
в неведомом году.
* * *
и не будет тебе никакого покоя, даже когда распогодится
и грачи из учебника русской речи в соседний лес прилетят,
на скамейке забудет кроссворд интеллектов чужих поклонница.
ты запомнила – пятое место, четвертый ряд.
чтобы в мерзлую землю зерно закопать, нужно быть ума невеликого,
чтобы мертвую душу выхаживать, слезинкою поливать.
«спи спокойно», – обходчик кричит, обернешься теперь на крик его
и считать на самый край вернешься опять.
и не будет покоя тебе ни в чем – ждать маршрутку по расписанию,
имя суженого выспрашивать у каждого, кто сойдет.
вот услышишь одно, не поверишь рождественскому гаданию,
бесконечной пробы кольцо упадет на лед.
* * *
оставили потом в степи сказали еще потерпи
вот установится наша власть выпадет наша масть
и не дадим никак тебе мы в степи пропасть
ударилась оземь три раза стала ему чугунок
кости соседней волости были уже не впрок
рыбий жир великой эпохи волка не кормят ноги
в клевер лицом лежит у большой дороги
вот появится конница с песнями да цветами
с сафьяновой тетрадочкой где стихи о Прекрасной Даме
гимназист-расстрига маменькин второгодник
зачитает до смерти прогуливая субботник
а какой это город спросят у ковыля
чернозем привозной надкусывая хваля
а за кого вы теперь умереть готовы
или жить – по следам ничейной половы
нашел детей схоронившихся под кустом
изгонявших бесов молитвою и постом
из виноградной косточки а в земле
всё бесполезно но выверено вполне
остановили потом в степи – сало топи
в жаре и копоти невозможное накопи
чтоб раздарить отдать детишкам задаром
вместе с трубою подзорной воздушным шаром
падки туземцы на эти стекляшки водку табак
объявляю что стороны вступили в законный брак
нерасторжимый пока вьется моль над бывшей кониной
и рассеченная земля срастется единой –
несть ни рязанца ни половца ни печенега
ни весенней воды ни первого снега
только ты да я кровью одной горя
варежки достаем из груды старья