Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2015
Вальдемар Вебер – поэт, прозаик, переводчик. Родился в 1944 году. Автор нескольких книг поэзии и прозы на русском и немецком языках. Переводчик и составитель антологий немецкой поэзии на русском языке. Основатель издательств “Waldemar Weber Verlag“ и “Verlagander Wertach“. Публикации в журналах «Знамя», «Новый мир», «Дружба народов», «Арион» и др. Произведения переводились на французский, английский и болгарский. Живет в Аугсбурге (Германия) и Москве.
ВОЕННАЯ ПОДГОТОВКА
У нашего военрука не было правой руки.
Он почти не рассказывал нам о войне
и совсем ничего
о руке.
Вспоминал,
как пахнет земля и небо
в перерыве между боями,
о стуже, о страхе,
о сибирячке-связистке,
и как однажды в окопе
ему захотелось ее пощупать
в самый разгар артобстрела.
Прямо так и сказал
нам, пацанам,
доверительно,
как мужчина мужчинам.
* * *
После войны
в нашем классе
у меня одного
был отец,
за что остальными,
случалось,
я был беспощадно бит.
До сих пор не забыл
вкуса крови во рту,
и кто бил и куда.
Ничего не забыл,
но знаю:
им куда тяжелей
помнить об этом.
* * *
Когда мы играли в войну,
мне приходилось мириться с тем,
что я вечный Гитлер.
Семе Грановскому
отводилась роль тыловика-снабженца,
в паузах он приносил из дома
блинчики с чесноком,
что так неподражаемо пекла его мать,
иначе Сему не принимали.
А нам так хотелось
брать Берлин и Потсдам!
Он был мой одногодка,
но опытней и мудрей,
и уже знал,
что ради общего дела
нужно жертвовать личным.
И в конце ему позволялось
вместе со всеми кричать «ура».
ОТЧИЙ ДОМ
Ни один дом не стал родным кровом. Даже тот, где вырос.
Побывал в нем через много лет, но не ощутил волшебства,
исходящего от стен, не почувствовал сокровенной связи,
о которой пишут другие. Об остальных пристанищах,
где жил, где любил, и говорить не стоит,
забывал о них, стоило затворить за собою дверь.
А бабушка только и вспоминала,
как споткнулась о порог,
когда ее изгоняли.
* * *
Детство – дом,
где тебя ждут,
где пекут хлеб,
где им
не попрекают…
* * *
Казахстан. Начало 90-х. Бывшее село под Павлодаром.
Перед одним из домов сидит казах на скамейке, курит.
В целом селе один-одинешенек.
Говорю: немцы «ау», русские «фьють», как жить дальше будешь?
Глаза еще больше сузил, запел:
степь баальшой-баальшой,
ветер дует, песок летает, трава растет,
челавэк приходит, челавэк уходит, трава растет…
Сидим, молчим,
слушаем, как хлопают двери пустых домов.
* * *
К.С. Фараю
Выбирать
между землею и небом,
между матерью и отцом,
между душою и сердцем,
ощущать чувство вины
уже за то,
что приходится делать выбор…
О как мне понятно отчаянье
Вечного дезертира,
презревшего пафос праведной брани,
разорвавшего цепи
кровавых обетов
и криводушных посулов,
бросающего ружье в болото,
где оно не достанется
никому!
ЗИМНЕЕ КУНЦЕВО
Кладбище совэлиты.
Плечом к плечу
жертвы и палачи.
Словно в снегу на скамейках бульвара
пенсионеры за игрой в домино…
Беззубый мир,
ни знаков отличия,
ни следов от наручников.
Мирное сосуществование.
КАРТИНКА В ПУТИ
Остановка поезда на полустанке. Молодые женщины, лимита, сидят под солнцем на шпалах у полотна дороги, едят консервы, запивают кефиром, курят. Потом снова орудуют ломами и кувалдами. С высоты вагонной площадки я мысленно их раздеваю, не стесняясь присутствия бригадира, хмуро наблюдающего за их работой, представляю себe, как вон у той, чернобровой, по спине под спецовкой стекают теплые струйки пота… Женщины мне подмигивают, отпускают соленые шутки, хохочут. Поезд трогается, на минуту они расправляют спины и уже без улыбки смотрят ему вослед.
НА ПЛЯЖЕ
Горячий ветер развязал поясок на ее халате. Халат был шелковым и не ощущался телом. И всем вокруг предстала ее нагота. Муж и eе маленькие дети не торопились сообщить ей об этом, глядели на нее с восхищением и гордостью. Она стояла лицом к морю со слегка откинутой назад головой, подставив лицо утренним солнечным лучам. Халат то вздымался над ее головой, то обвивал ее стан, и было ясно, что она этого не замечает. Но вот она спохватывается, смущенно озирается и, недовольная собой, раздраженная своей оплошностью, суетливо запахивается в халат. Губы ее сварливо сжимаются, и она превращается в обыкновенную тетку.
СТАРИННЫЙ ФАРФОР
Марине Гарбер
Как от пустых разговоров
до сих пор не увяли
бутоны этих чашек?
И как они умеют себя держать
в течение всего застолья!
Это от благородства, от воспитания,
первейший постулат которого –
не показывать свои чувства.
* * *
Т.С.
Мы спим на постельном белье,
доставшемся нам в наследство,
на котором, как знать,
зачаты и мы, и родители наши.
Мы его не храним в комоде
как реликвию или как память,
иль для гостей – на торжественный случай.
Готический шрифт,
завитки монограмм,
листья, стебли, усы, узоры…
Простыни цвета поруки.
Кто знает, куда расползлись,
разбрелись, разбежались
эти побеги…
Ветер гудит за окном,
семена разносит
по пространствам несбывшегося,
где им, непорочным,
вовек уже не прорасти…