Интервью и стихи. Беседовал Андрей Грицман
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2015
Андрей Грицман родился в 1947 году в Москве. Поэт, эссеист, переводчик. Издатель и главный редактор журнала «Интерпоэзия». Автор нескольких книг стихов и эссеистики. С 1981 года живет в Нью-Йорке.
Андрей Макаревич родился в 1953 году в Москве. Музыкант, поэт, композитор, художник, телеведущий. Основатель и лидер рок-группы «Машина времени». Автор нескольких поэтических книг. Живет в Москве.
Андрей Макаревич – легенда и культурная икона последних поколений в России и за рубежом. Музыкант, поэт и художник, основатель и лидер знаковой группы «Машина времени» был приглашен поэтом Александром Кабановым принять участие в фестивале «Киевские лавры» в мае 2015 года. Там и состоялась его беседа с главным редактором «Интерпоэзии» Андреем Грицманом.
– Поэт, композитор, рокер – один человек. Кем вы больше себя ощущаете? Я помню, когда мы вместе слушали стихи, ваши замечания и краткие высказывания были соображениями «профессионального» поэта, слышащего текст.
– Никогда не думал на эту тему. Что такое «рокер», я вообще не очень понимаю (это тот, кто в проклепанной коже?). А поэт и композитор – разные, конечно, профессии, но слух и обостренное чувство ритма необходимо и там, и там.
– Когда вы сами создаете, что для вас первично – текст или музыка, музыкальная тема? Для поэта, как правило, стихотворение начинается с «подслушанного» звука, переживания, пока не имеющего слов. А как это получается у вас?
– Точно так же. Песня может начаться с двух нот или двух удачно связанных слов, а дальше – вопрос владения материалом. Хотя иногда это занимает много времени и отнимает массу сил. А иногда – как будто все уже само готово, только успей записать.
– В связи с этим вспомню “Satisfaction” Rolling Stones. Согласно легенде и книге Ричардса «Жизнь», знаменитый первый аккорд прозвучал во сне. Он проснулся, взял гитару, сыграл. Утром сыграл Мику, и они стали напевать и наигрывать песню – получилась “Satisfaction”! Были ли у вас такие моменты?
– Нет никаких правил и законов. Я однажды целую песню написал во сне – то есть удалось, проснувшись, ее восстановить и записать. А несколько раз не удавалось. А ведь что-то хорошее пел!
– Потому что стихотворение – законченный продукт и уже несет в себе необходимую музыку. Когда эту музыку начинают вколачивать в другую музыку – получается масляное масло дурного качества. По этой же причине текст песни (даже очень хороший) не является самодостаточным стихотворением – ему как раз необходима музыка. Не надо только думать, что тексты песен – это поэзия второго сорта. Просто это вещи, сделанные по разным законам.
– Вы очень интересно говорили, что русский и западный (классический) рок – разные жанры. Нельзя ли подробнее на эту тему?
– Начнем с того, что русский рок вторичен по отношению к английскому и американскому. А жуткие условия, в которых он вынужден был развиваться, сделали его тем, что он есть. Кому-нибудь в мире интересен хорватский рок?
– Еще вы справедливо заметили, что «кантри» и рок – совершенно параллельные миры. Что вы думаете о так называемом Southern Rock – моих любимых Lynyrd Skynyrd, The Allman Brothers, Stevie Ray Vaughan?
– Америка дала миру огромное количество прекрасных артистов, и жанровые ниши весьма четко распределены. Везде свои герои, и друг к другу на поляну они практически не ходят. Впрочем, так обстоят дела во всех странах – у нас Шевчук тоже не поет с Надеждой Бабкиной.
– Вы высказали интересную мысль на фестивале «Киевские лавры»: есть языки, которые подходят року, особенно английский, и которые нет, славянские например. В связи с этим: я прослушал несколько немецких групп. У немцев в основном heavy metal? Так ли это?
– Музыка эта родилась на английском языке, дальше пошли трансформации. Это как опера на итальянском. Это первооснова, корни. Во всем мире (в Германии в том числе, а сейчас и в России) существуют группы, пишущие песни на английском. Думаю, это вызвано не только желанием покорить мир – просто это звучит органично. Оперу на немецком я слушать не могу, да простит меня Вагнер.
– Ваши любимые рок группы: кто больше всех повлиял на ваше творчество? Кто для вас наиболее важный гитарист?
– Прежде всего, как это ни банально, «Битлз». Их подход к тому, что они делали, был абсолютно некоммерческим – они категорически не повторяли своих находок. На втором месте будет уже целый список команд – мы застали золотое время рока, семидесятые. Это была эпоха музыкальных открытий, а мы были молоды и впитывали всё, как губка. Если бы сегодня мне было семнадцать, я не стал бы музыкантом. Не на чем расти.
– Расскажите о вашем поэтическом творчестве: когда вы начали как поэт, важны ли для вас печатные публикации…
– У нас был прекрасный учитель литературы в школе – это огромная редкость. Он, например, считал, что любой человек, если он не дебил, должен знать наизусть сто стихотворений. Любых. И тех, кто с этим не справлялся, он втаптывал в землю. Русскую поэзию я узнал во многом через него. При этом песнями я начал заниматься рано, а стихи стали появляться гораздо позже, и их немного. Настолько немного, что к поэтам я себя отнести не могу. К публикациям отношусь спокойно, хотя, конечно, приятно, когда выходит новая книга или диск, нечего тут кокетничать.
– Как относится к вашей «основной деятельности» карьера художника и проза? Я прочел ваши чудные «Живые истории»…
– Когда-то Юра Шевчук сказал мне, что если бы я не распылялся на книги, телевидение, графику, а занимался только песнями, было бы их больше и были бы они лучше. Я так не думаю. Всё, что я делаю, внутри у меня прочно связано. Поэтому мне проще проиллюстрировать свою книгу или самому оформить диск, чем найти художника, который мне нравится, и объяснить ему, что я от него хочу. Единственное, чего не хватает, – времени. Рисовать приходится с перерывами, «запоями», когда подгоняет очередная выставка. А хочется все время. У меня невероятно отдыхает голова, когда я рисую.
Беседовал Андрей Грицман
* * *
Я РИСУЮ ТЕБЯ
Мы не можем сказать слова «Нет», нам рассвет не в рассвет,
Нас почти уже нет, к нам заходят без стука,
Вытрясают карманы и души, а мы всё молчим,
Мы забылись тяжелым безропотным сном.
Нарисуй мне разлуку на черных квадратах вагонных окон,
Я прошу, нарисуй мне разлуку,
Фонарями пустынных перронов, огнем семафоров
На пыльных картинах вагонных окон.
Ну а мы все сидим на перроне и ждем, мы остались вдвоем,
За окном тот же день, что и прежде.
Время стало, застыло ноябрьским льдом
Между правдой и ложью в пустом ожиданьи чудес.
Нарисуй мне надежду на рваной холстине небес.
Я смертельно устал, нарисуй мне надежду
Акварелью заката, чужой ледяной акварелью заката
На рваной холстине небес.
Завтра вновь протрубят, прогрохочат
Построят затылок в затылок, не станет вокруг непохожих,
А потом молчаливо уйдут по приказу,
Уже не надеясь, не веря, еще не любя,
Только я все рисую тебя,
Подправляя побитые осенью тусклые лица прохожих,
И на пыльных картинах вагонных окон,
И на рваной холстине небес, я рисую тебя.
* * *
Ночью – больше усталость и меньше злость.
За окном – осенняя вьюга.
Гостиница – это от слова «гость»,
Все мы в жизни в гостях друг у друга.
Можно глотку драть, не жалея сил,
Утверждая, что все невзначай, но…
Всех нас кто-то когда-то сюда пригласил,
Мы встречаемся не случайно.
И когда поверишь, что это так,
То рождается ощущенье
В том, что каждая встреча есть верный знак
Высочайшего назначенья.
Только что надежды? Рассыпались в прах.
Ночь в окне туманом клубится…
Я опять в каких-то незваных гостях.
Спит хозяин. Пора расходиться…
* * *
И опять мне снится одно и то же:
За моим окном мерно дышит море,
И дрожит весь дом от его ударов,
На моем окне остаются брызги,
И стена воды переходит в небо,
И вода холодна, и дна не видно,
И корабль уже здесь, и звучит команда,
И ко мне в окно опускают сходни,
И опять я кричу: «Погодите, постойте!»
Я еще не готов, дайте день на сборы,
Дайте только день, без звонков телефона,
Без дождя за окном, без вчерашних истин,
Дайте только день!» Но нет, не слышат…
Отдают концы, убирают сходни,
И скрипит штурвал, и звучит команда,
(На моем окне остаются брызги),
И на миг паруса закрывают небо,
И вода бурлит, и корабль отходит…
Я стою у окна и глотаю слезы,
Потому что больше его не будет…
Остается слякоть московских улиц,
Как на дне реки, фонарей осколки.
А еще прохожих чужие лица.
И остывший чай. И осенний вечер.