Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2015
Юлий Гуголев родился в 1964 году. Поэт, переводчик. Лауреат премии «Московский счет» (2007). Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Октябрь» и др. Живет в Москве.
9/11
Лёля считает, что Алик во всем виноват.
Лёля, не надо ля-ля, – возразит молабай.
Алик, конечно, отчасти… м-м… чудаковат.
Что он заладил свое «Ли Мубай, Ли Мубай…»?
Так все нормально, встретил меня в JFK,
город не видели, сразу – давай, наливай.
С виду ответственный, бритоголовый еврей,
а все туда же, – опять говорит: «Ли Мубай…»
Ну, «Ли Мубай»… Я больше скажу: «Тай лай лэ»!
Что тут неясного, а? Ли Мубай – Чоу Юньфат.
Что же теперь, чтоб во всем виноват был Алик?
Так, знаешь, выйдет, каждый, блядь, Лёль, виноват!
Это потом все будет дымиться и тлеть.
Ну а пока мы у зданья «Павония/Ньюпорт».
Алик на камеру мог бы такую хуйню под
Карла Брюллова с легкостью запечатлеть:
силы небесные хлынуть готовы из тьмы,
небо над нами склоняется, как над макетом,
молний разрывы так озаряют Манхэттен,
чтоб подсознательно были готовы и мы:
что уже завтра по небу летит самолет,
кто-то сидит в нем, но явно, что не Солженицын,
что-то орет и стремится с небес уже вниз он;
Лёля – на кухне, и тоже чего-то орет.
Значит, по ходу, нам ломится город Зеро.
Завтрак a la Граунд Зиро не состоится.
Кто же крадется там? Кто же такой там таится?
Кто привыкает к внимательным взглядам в метро?
Кто, оказавшись в районе 15-й стрит,
видит, как воду и кексы бросают в пожарных?
Кто растворился б в морях этих слез благодарных,
да вот тот берег далек, да и кейс тот закрыт…
Кто уже видит повсюду лишь пепла налет,
даже в глазах, где еще ни стыда, ни азарта;
и что все это не с кем-то там произойдет,
а, сука, с каждым! сегодня! – ну, бог с вами… завтра…
Как на экране, когда расползется вдруг он,
сумрак искрящийся дымчатым светом распорот:
Лёля ругается, Алик кривляется, тигр крадется, таится дракон…
Что «Ли Мубай»? Ли Мубай возвращается в город,
где этот вечер, гроза, этот вид из окна –
только фрагменты, которых не вырезать в фильме.
Все эти годы ты смотришь глазами сухими,
слышишь, как Лёля кому-то кричит, что «война, блядь! война!».
ВОТ Я НА ВАС СМОТРЮ ТАКИХ, НА РАДОСТНЫХ…
1.
Вот я на вас смотрю, на пидорасов,
и думаю, вот бы и мне прожить,
не возжелав, –
вот как В.Н. Некрасов, –
ни дома их, ни жен их, ни вола…
…или осла… – осла их, и вола их, –
лишь справедливости, –
как Всевол’д Николаич.
2.
Вот я на вас смотрю таких, на радостных,
кем буду безусловно порицаем,
случись война, там, плен, слабохарактерность…,
и чувствую, что стал бы полицаем…
3.
Выйти рано и спросить:
– Вы – тираны? – Мы – тираны?!!!
Ветераны мы… – Простите…
Мыть раны… Пить… Выть…
4.
Я занят делом не простым:
чтоб счастье было полным
чтоб не забудем, не простим –
не попрекнем, не вспомним,
чтоб не пытаться не пытать –
кто вертухай, кто староста…
А руки жать да водку жрать, –
пожалуйста, пожалуйста!
2008–2014
* * *
Запахи умеют тоже плавать,
Некот’рые – очень далеко,
как пузырь, соломинка и лапоть,
как мотив, к примеру, «Сулико»…
Вот буфет. Средь киселя и творога,
всякой прочей шатии съестной
нет-нет да и вдруг потянет моргом,
хлоркой, непросушенной сосной…
Или вот, придя прощаться с трупом,
чувствуешь, принюхавшись едва,
странно, возле морга пахнет супом,
светит солнце, шелестит листва…
* * *
Идя вглубь метрополитена,
всяк хочет, «7» чтоб была цифра,
и, глядь, уж в недра полетело
какой-то, блядь, подобье цирка.
Какая-то, память освежим,
«заправленная салом каша»:
она и мертвым, и сухим,
она живым и мокрым – наша.
Физических стеченье лиц,
лахудры, пентюхи, жлобины,
глаза в затылок катят вниз
сплошной волной гемоглобина.
Поползновения орда,
подошвой мыслящий лишайник
то сохнет пеною у рта,
то хлещет, как из фильма Shining.
Утробное свеченье лиц,
след несмываемого ГОСТа…
Уверен, что еще б нашлись
черты разительного сходства,
чтоб все узнали: в том строю
есть промежуток, и не малый…
Но сам-то где я с’час стою
купцом, продавцем и менялой?
* * *
…Ну а потом все пойдут на салют,
шеи набычат и бельма зальют,
сходятся стенка со стенкой –
Кутузовский с Верхней Студенкой.
Только салют этот не для меня.
Я рядом с папой трушу, семеня.
– Все, никакого салюта, –
и улыбается люто.
Горе мне, если домой мы идем.
Мама ушла на дежурство в роддом.
Что за семейные драмы
зреют в отсутствие мамы!
Нужно заранее выстроить план:
или за кресло… или в чулан…
не избежать наказанья…
неотвратимы касанья…
А вот подробности лучше замнем.
Скажем лишь только, что папа ремнем
так препояшет мне чресла,
что и не сесть в это кресло.
Это, конечно, плохой вариант.
Я все забыл. Только шкаф да сервант
помнят, что в них отражалось…
сколько оно продолжалось…
Я на него гляжу снизу вверх…
Он на меня косит сверху вниз…
Но нет… мы идем в кинотеатр «Пионер»!
Рассыпается свет… надрывается сквер…
это сразу за домом, где раньше был ЗАГС…
то ли плач, то ли смех…
то ли хрип, то ли свист…
Лезет в форточку худенький Оливер Твист.
Позади – бультерьер и Билл Сайкс.
Юлий Гуголев родился в 1964 году. Поэт, переводчик. Лауреат премии «Московский счет» (2007). Стихи публиковались в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Октябрь» и др. Живет в Москве.
9/11
Лёля считает, что Алик во всем виноват.
Лёля, не надо ля-ля, – возразит молабай.
Алик, конечно, отчасти… м-м… чудаковат.
Что он заладил свое «Ли Мубай, Ли Мубай…»?
Так все нормально, встретил меня в JFK,
город не видели, сразу – давай, наливай.
С виду ответственный, бритоголовый еврей,
а все туда же, – опять говорит: «Ли Мубай…»
Ну, «Ли Мубай»… Я больше скажу: «Тай лай лэ»!
Что тут неясного, а? Ли Мубай – Чоу Юньфат.
Что же теперь, чтоб во всем виноват был Алик?
Так, знаешь, выйдет, каждый, блядь, Лёль, виноват!
Это потом все будет дымиться и тлеть.
Ну а пока мы у зданья «Павония/Ньюпорт».
Алик на камеру мог бы такую хуйню под
Карла Брюллова с легкостью запечатлеть:
силы небесные хлынуть готовы из тьмы,
небо над нами склоняется, как над макетом,
молний разрывы так озаряют Манхэттен,
чтоб подсознательно были готовы и мы:
что уже завтра по небу летит самолет,
кто-то сидит в нем, но явно, что не Солженицын,
что-то орет и стремится с небес уже вниз он;
Лёля – на кухне, и тоже чего-то орет.
Значит, по ходу, нам ломится город Зеро.
Завтрак a la Граунд Зиро не состоится.
Кто же крадется там? Кто же такой там таится?
Кто привыкает к внимательным взглядам в метро?
Кто, оказавшись в районе 15-й стрит,
видит, как воду и кексы бросают в пожарных?
Кто растворился б в морях этих слез благодарных,
да вот тот берег далек, да и кейс тот закрыт…
Кто уже видит повсюду лишь пепла налет,
даже в глазах, где еще ни стыда, ни азарта;
и что все это не с кем-то там произойдет,
а, сука, с каждым! сегодня! – ну, бог с вами… завтра…
Как на экране, когда расползется вдруг он,
сумрак искрящийся дымчатым светом распорот:
Лёля ругается, Алик кривляется, тигр крадется, таится дракон…
Что «Ли Мубай»? Ли Мубай возвращается в город,
где этот вечер, гроза, этот вид из окна –
только фрагменты, которых не вырезать в фильме.
Все эти годы ты смотришь глазами сухими,
слышишь, как Лёля кому-то кричит, что «война, блядь! война!».
ВОТ Я НА ВАС СМОТРЮ ТАКИХ, НА РАДОСТНЫХ…
1.
Вот я на вас смотрю, на пидорасов,
и думаю, вот бы и мне прожить,
не возжелав, –
вот как В.Н. Некрасов, –
ни дома их, ни жен их, ни вола…
…или осла… – осла их, и вола их, –
лишь справедливости, –
как Всевол’д Николаич.
2.
Вот я на вас смотрю таких, на радостных,
кем буду безусловно порицаем,
случись война, там, плен, слабохарактерность…,
и чувствую, что стал бы полицаем…
3.
Выйти рано и спросить:
– Вы – тираны? – Мы – тираны?!!!
Ветераны мы… – Простите…
Мыть раны… Пить… Выть…
4.
Я занят делом не простым:
чтоб счастье было полным
чтоб не забудем, не простим –
не попрекнем, не вспомним,
чтоб не пытаться не пытать –
кто вертухай, кто староста…
А руки жать да водку жрать, –
пожалуйста, пожалуйста!
2008–2014
* * *
Запахи умеют тоже плавать,
Некот’рые – очень далеко,
как пузырь, соломинка и лапоть,
как мотив, к примеру, «Сулико»…
Вот буфет. Средь киселя и творога,
всякой прочей шатии съестной
нет-нет да и вдруг потянет моргом,
хлоркой, непросушенной сосной…
Или вот, придя прощаться с трупом,
чувствуешь, принюхавшись едва,
странно, возле морга пахнет супом,
светит солнце, шелестит листва…
* * *
Идя вглубь метрополитена,
всяк хочет, «7» чтоб была цифра,
и, глядь, уж в недра полетело
какой-то, блядь, подобье цирка.
Какая-то, память освежим,
«заправленная салом каша»:
она и мертвым, и сухим,
она живым и мокрым – наша.
Физических стеченье лиц,
лахудры, пентюхи, жлобины,
глаза в затылок катят вниз
сплошной волной гемоглобина.
Поползновения орда,
подошвой мыслящий лишайник
то сохнет пеною у рта,
то хлещет, как из фильма Shining.
Утробное свеченье лиц,
след несмываемого ГОСТа…
Уверен, что еще б нашлись
черты разительного сходства,
чтоб все узнали: в том строю
есть промежуток, и не малый…
Но сам-то где я с’час стою
купцом, продавцем и менялой?
* * *
…Ну а потом все пойдут на салют,
шеи набычат и бельма зальют,
сходятся стенка со стенкой –
Кутузовский с Верхней Студенкой.
Только салют этот не для меня.
Я рядом с папой трушу, семеня.
– Все, никакого салюта, –
и улыбается люто.
Горе мне, если домой мы идем.
Мама ушла на дежурство в роддом.
Что за семейные драмы
зреют в отсутствие мамы!
Нужно заранее выстроить план:
или за кресло… или в чулан…
не избежать наказанья…
неотвратимы касанья…
А вот подробности лучше замнем.
Скажем лишь только, что папа ремнем
так препояшет мне чресла,
что и не сесть в это кресло.
Это, конечно, плохой вариант.
Я все забыл. Только шкаф да сервант
помнят, что в них отражалось…
сколько оно продолжалось…
Я на него гляжу снизу вверх…
Он на меня косит сверху вниз…
Но нет… мы идем в кинотеатр «Пионер»!
Рассыпается свет… надрывается сквер…
это сразу за домом, где раньше был ЗАГС…
то ли плач, то ли смех…
то ли хрип, то ли свист…
Лезет в форточку худенький Оливер Твист.
Позади – бультерьер и Билл Сайкс.