Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2015
Сергей Надеев – поэт, переводчик. Родился в 1956 году в Кировской области. Окончил Волгоградский политехнический институт. Автор нескольких поэтических книг. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Арион», «Интерпоэзия» и др. Живет в Москве.
* * *
Дочитал до конца – и забыл.
Пролистал наобум – и забылся.
И опять, и опять – словно ил,
Отступающий день расслоился.
Неужели на круги своя
Обреченно стекается время
И затянется сном полынья,
Воздух прошлого будущим пеня?
Эта хрупкая явь – не нова.
Сколько помнит душа, сколько плачет, –
Не отыщет простые слова,
Не утешит, не взвалит, не спрячет.
И тогда, принимая в упрек
Неповинную эту улыбку,
Будешь помнить, что скроет парок
Или злой папиросный дымок
И вот эту шальную попытку…
* * *
А знаешь, не так нестерпимо
Вскипают уже небеса –
Несутся стремительно мимо,
Как память в 4 часа.
Бессонница.
Только и живы –
Киприды капризный рожок
Да мелкие бурые сливы
В июле. Так метит ожог.
Зачем-то остались сомненья,
И ночи лоскутный платок,
И лопнувший от напряженья
Горячей полоской восток.
* * *
Стрекозы слюдяное лекало
в неумелой тиши камыша
еле-еле и мало-помалу
тихомолком висит, как душа.
Если б только вовек не студиться
синевой обрусевших небес
и печально, как вольная птица,
кинуть пух, чтоб над Летой исчез…
Утешенья не жди, и не надо,
левый берег еще не остыл.
Языкастых цикад эскапады
разноречней небесных чернил.
* * *
Настанет черной ночи,
Скорбя, удушливая твердь.
Я понимаю, сердцем усмиряясь,
Что и теперь мне больно умирать.
На ялике, когда тоска пылает,
Накормишь свору мышц
Проникновением усталости, позора,
И все равно не обратишь,
Как ни гоняйся по волне,
К себе луны лицо.
Лишь темные иголки с плавников
Полночных рыб плеснут и в одночасье
Поймешь, что кровь жидка и холодна…
А все-таки на ялике, скользящем…
ВЕРЛИ-БР-Р
1.
Только рыжее лезвие в полумолочной кальке
да затхлый запах парадного,
да поземка листвы из-за угла –
это все, что досталось
от полуприличного слова «Питер».
Лингвистический казус или логика?
Каламбур или шпилька?
(Господи, до чего это пошло!)
Давай лучше в воду глядеть
и щелкать дорогие окурки в волну.
Ничего, все пройдет –
и тоска, и желание плыть по Неве
под потрескавшимся небосводом –
под горбатым летейским мостом.
2.
Почему-то верлибр
безотчетно печальнее, чем стихи.
Наверное, оттого,
что в нем и на йоту нет гармонии.
Ничто его не держит –
ни ритм, ни рифма, ни мысль:
так, болтовня,
происки Дигитайзера
или еще какого красавца…
И все-таки – подвиг…
3.
Я не умею писать верлибры.
И стихи писать я тоже разучился.
Так зачем мне тогда грамота
(не «Почетная», нет – такая)?
Зализняк не помог – кто утешит?
Логорея – удел закаленных,
знающих слову цену:
знай нижи словарный запас,
покуда леска не лопнет.
«Нанизывает будто бы бруснику
жена для бус на медную иглу».
Это ленивые японцы скукой блещут
и выдают пустоту за многодумность.
А, плевать!
Пусть скребутся себе картонкой
над зловонной ямой с рисовой кашей,
а нам, писателям, ни в чем нет угомону.
4.
Со своей нежной полицейской любовью
ты меня не путай, –
не так я и прост.
Подумаешь, слёзы на подушке
да сыновий синяк!
Месть! Вот что трогает сердце.
Лярва – мужское имя,
но и оно уходит. В песок.
И ревность наскучит.
Но не бойся ты, ради бога,
наедине остаться с болью под языком,
словно с таблеткой рвотной. Мне тоже не надо
вот такого простого итога –
слишком вычурно и не втиснуть в слова.
А хотелось бы солнца и утреннего чая
из бледно-голубых блюдец.
Бездумная, безответственная трескотня.