Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2014
Михаил Блехман – прозаик, лингвист, переводчик. Редактор журнала Portfolio. Проза публиковалась в журналах «Зарубежные записки», «Интерпоэзия», «Крещатик», «Новый Берег». Живет в Монреале (Канада).
Сейчас, сейчас я сделаю выбор…
Этот мой снег – грибной, белый,
болезненно долгожданный…
– Твой снег?
Он начинается, вот он начинается, но
только – вдоволь наболевшись. Разболевшись вовсю, и растолкав мою – хочешь, и твою тоже? или лучше твою
и мою, да? – растолкав мою душу изнутри. Ему не позволяешь, не даешь, не
разрешаешь спуститься на землю, уговариваешь повременить до тех пор, пока он не
разболится всерьез, не наболится
вволю, когда нам с ним, обоим, станет невмоготу.
Ему – там, мне – здесь.
Пока клавиши, страницы, штрихи не
запахнут этой белоснежной, снежной краской, пока строки не уподобятся одна
другой – не внешне, они же у меня белые, и как же, да и зачем же им стать
похожими друг на дружку? Нет, они уподобятся одна другой
по сути – по такой белоснежной сути, которую могут выразить лишь эти, только-только
начинающие звучать штрихи, мазки, оттенки. Эти пробующие выглядеть звуки. Эти буквы,
смеющие пахнуть и умеющие прикасаться к моим пальцам и глазам, превращаясь в
слова и намеренно, белые – как одна белые – строки.
Как же много и как же больно нужно
штриху, чтобы суметь – быть увиденным.
Чтобы – смочь быть услышанным…
Как болезненно много необходимо слову
– чтобы посметь и суметь стать аккордом, клавишным или струнным, любым, только
бы – аккордом, только бы – созвучием.
Чтобы стать штрихом, чтобы прозвучать просьбой
– испрошенной у меня и мною, позволением – наконец-то, долгожданно проснуться и
просыпаться на меня и – захоти, пожалуйста – на тебя тоже…
Просто – на тебя.
На тебя – в первую очередь.
Грибным снегопадом,
чьи белоснежные снежные хлопья-лепестки кто-то бесстрастно и бесстрашно, и
методично срывает с желтеющей посреди неба сердцевины и бросает мне под ноги и в
глаза, и мне остается – да нет же, мне достается – перенести их на шуршащие в
ожидании страницы, на вздрагивающие в нетерпении клавиши, на натянутые от
неизвестности струны, на боящийся довериться мне холст.
И я – в ожидании последнего из
лепестков, в котором должен быть ответ, – аккуратно складываю в созвучия дарованные
мне остальные.
И от этого они – звучат, и пахнут, и
выглядят, и – я надеюсь на себя и на них, они – значат.
А мой, подаренный мне – хочешь, нам? –
белый свет, или белоснежный цвет – выпадает и выпадает мне, и я доверяю этому
гаданию, и хочу, чтобы оно выпало и тебе. Если нам – то ты уж сама подбери ему
имя.
– Я еще не дождался ответа… И жду я, по-моему, вовсе не его. И слова мои совсем не
холодны…
– Ты стараешься оправдаться?
– …хотя и белы, только и всего. Просто
пахнут полюбившимися мне – неужели не нам? – акварельными аккордами этих белоснежных
мазков. Белые строки, не умеющие быть холодными. Не желающие этого – ни себе,
ни тем, кому попадутся на глаза.
– Постарайся сделать выбор, даже не
дождавшись ответа. Даже если не ждешь его.
– …просто
аккорды шелестят в такт, послушный, страничный, и я стараюсь не оправдаться, а
сделать так, чтобы их белый шелест слышен был лишь мне, а услышаны и увидены
они были и тобой, и даже всеми. Так же, как я один слышу мольбы моего грибного
снега – позволить ему наконец-то выпасть, – хочешь, я позволю
и он выпадет не только мне, а – нам? И всем, ведь
правда?..
Я позволю ему, даже если ни ты, ни все
не захотите.
Ты отворачиваешься к нему и говоришь
несмело, устало, от меня:
– Намело…
Значит, ты его уже – не еще же, «еще»
остается моей надеждой, – ты его уже видишь. Слышишь – этот оживший, просящийся
на руки и веки, грибной снег, которому я причиной.
– Я проложу тебе больше чем тропинку
или лыжню, – я зачерпну моей белоснежной краски и напишу тебе – выложу для тебя
– спасительное, пусть и ничего не объясняющее содержание. Ты пойдешь по нему, и
тебе будет легко не потерять туфлю, как тогда, когда ты – помнишь, конечно? – спешила
по лестнице, лишенной содержания – еще не написанного мною…
Помнишь, те ступеньки не были свежевыкрашены выпавшими к твоим ногам строками грибного
снега…
Ты не будешь спешить от одной не
успевшей еще дозвучать строки к другой.
Ведь ты не поспешишь поднести картину
к глазам так близко, чтобы ее мазки и аккорды перестали звучать и пахнуть и
стали похожими на потерявший белизну бинт, которым незаинтересованно
перемотали ранку, словно перемотали изжеванную временем пленку старого магнитофона…
И поэтому ты позволишь мне успеть
сделать выбор..
…Но ты все-таки спешишь, и не опасаешься
за туфли. Ты спешишь, не рассчитывая и не планируя успеть.
– Ну а зачем ждать последнего
лепестка? Неужели ответ тебе все еще не ясен?
– Видишь ли, снег идет и идет, и я так
боюсь, как бы он не прошел – для меня, без меня… И из грибного не превратился
бы в неизбежно зимний. Или из снега – в неизбежно летний дождь. Хотя и грибной –
тоже…
Потому что вокруг
моей – пусть все же она будет нашей, хотя ты и поспешила уйти, не оставив даже
туфли, – вокруг моей – все же нашей? – книги, которую мне, кажется, удалось
наполнить, или хотя бы подкрепить содержанием, вокруг вверенной мне белой
краски, пропитанной, пропахшей буквами и нотами, – уже собирается в единое
целое – серая: не пахнущая, не звучащая, не просящая позволения, не
разболевшаяся ни у кого.
– Да. Но твой грибной снег все равно же
идет к тебе… Зачем тебе я?
– …к нам? Помоги
мне, даже уйдя. Убежав, сбежав по лестнице. Не оставив ни следа, ни
туфли. Не дождавшись содержания.
– Помочь? Но для этого тебе выпало
сочинить обо мне – выпавшим для меня и для нас снегом…
– …сочинить о тебе пахнущую
белоснежной краской книгу, чтобы строки-штрихи в ней были непохожи
друг на дружку. Непохожи – веди они будут белыми, как
выпавший на мою долю снег.
Вот только белой краски становится все
меньше…
– …но вся она – твоя.
– Хочешь, будет нашей?
– Хорошо, я жду.
Хорошо, я делаю выбор.