Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2014
Лана Райберг (Светлана Стрелковская) родилась и выросла в Белоруссии. В 1982 году в Витебске окончила художественно-графический факультет пединститута. С 1992 года живет в Нью-Йорке, работает преподавателем. Рассказы публиковались в журналах «День и ночь», «Арена», «Панорама», «Русская Америка» и др.
СЛОВО
Жизнь души гораздо богаче жизни слов. Слова сами по себе ничего не значат. Или почти ничего. Рассыпанные на страницах словарей, они томятся в заключении и тихо скучают. Там, в плену пыли, они беззвучны и безобидны.
Душа, заключенная в решетку ребер, в забрало черепных костей (или где там она обитает), пленница теплого слабого тела, которое раб условностей и земного притяжения, робко выглядывает из прорезей глазниц. Скоро, через несколько десятков лет, она освободится из темницы, покинет своего хозяина и полетит свободно резвиться и кувыркаться в небесных эмпиреях. Пока же, ограниченная в перемещении, она может только посылать сообщения своим собратьям, закованным в чужие тела. Условный сигнал, взмах платка из узкого стрельчатого окна, рассыпчатую дробь морзянки заменяет Слово. Набор букв. Абракадабра.
Сами по себе буквы не значат ничего. Это цветочная пыльца, нотные знаки, слепые куски разобранной мозаики звуков. Складываясь в слова, пыльца превращается в цветок, ноты в музыку, звуки в понятия. Выпущенное наружу, освобожденное слово обретает плоть. Слово, ударяясь в нейрон головного мозга, вызывает реакцию. Жизнь в жизни. Сон наяву. Сон по заказу.
Тело носителя души может сидеть у окна, греть в ладонях остывающую чашку с кофе и смотреть в дряхлую книжицу, на тонкую желтоватую вязь букв. Тело неподвижно долгое время, только изредка качается носок остроносого ботинка и равномерно двигается рука, подносящая чашку к губам.
Внешне – неподвижность. Ограниченность во времени и пространстве. Адекватность поведения. Осознание себя – в городе, в кафе… Внутри – черт-те что. Шторм. Буря. Может, полет. Может, бег по цветущему лугу. Разговор с мертвыми. Путешествие во времени. Или в памяти. Что реальнее в данный момент? Видимая жизнь тела или невидимая жизнь души?
Виноваты – непропечатанные строчки на рассыпающихся страницах. Чьи-то стихи. Случайная книжица, купленная за двадцать пять центов у уличного торговца. Автора кода, ключика, открывшего секретный вход в сокровенную суть души, возможно, давно нет в живых. Или, может, он мчится сейчас в поезде. Или сидит за соседним столиком, внешне неприметный, скучный человек.
Я хочу найти свои слова, свой код к пока чужим, ненайденным душам. Неважно, если не доведется познакомиться с их хозяевами. Они тоже могут оказаться косноязычными.
Я ищу нужные слова. Хрупкие, как новорожденный птенец. Невесомые, как первые снежинки. Ускользающие, как утренний туман. Изменчивые, как осенние листья. В их поиске я ухожу рано утром и возвращаюсь вечером. В грязных ботинках, голодная, убаюканная долгой вагонной качкой. Замерзшими пальцами извлекаю из рюкзачка помятый блокнот. Спешу позвонить, кому угодно, и читаю найденные сегодня две строки.
– Ерунда, – говорят мне. – Сыро, и рифма примитивная.
БОЮСЬ
Боюсь, боюсь – обозначиться в пространстве, затерянном, забытом, не отмеченном ориентирами – дом, улица, город, страна. Написать, что ли, письмо, не поставив обратного адреса?
Тогда это будет зов в никуда, в могилу, в пустоту, а память сама пишет письма – во снах.
Боюсь потревожить свой покой. Только-только наклюнулся, вылупился – чистый оазис, расчищенный, отвоеванный, выстраданный, долгожданный. Отгородить – стенами, диваном, нашла на помойке, совсем новый, кожаный, лампу тоже там, на длинной ноге, за подушкой ездила в «Айкию» – цветовая поддержка, ансамбль, что еще?
Стеклянные кружки – синие, с ручками, чай гаснет в них, теряет цвет, зато ломтик лимона на поверхности – желтое с синим. Как луна на ночном небе, век бы смотрела, завороженная луной.
Луна в окне. Смотрю на нее, смотрю, протягиваю тонкие серебряные нити от фотографий в альбоме туда, за Луну, где живут мои подруги. Я знаю, где они живут. Квартира, дом, город, страна.
Как же послать письмо без обратного адреса? Стыдно.
Был чемодан. Один. Даже нет – мягкая сумка. Внутри – две фотографии, две книжки, любимые. «Какие книги вы возьмете с собой на необитаемый остров?» Две смены белья. Одно платье, одни брюки. Где те дома, квартиры, города, под кроватями которых стояла эта сумка? Забыла. Когда хочу вспомнить, лезу в коробку, вытаскиваю письма от подруг, посланные туда, где меня больше нет.
Майами, Нью-Джерси, Филадельфия, в одном Нью-Йорке семь адресов. Переезжала, в последний раз, надеюсь, еле-еле впихала в грузовик новую жизнь. Вещи выпадали, сыпались, ломались, гнулись и рвались. Их мяли, вжимали, втюхивали, втискивали, нагромождали, складывали, утрамбовывали, организовывали.
Организовываю. Расставляю. Обживаю. Боже мой, неужели – навсегда? Впервые слово «навсегда» не пугает. Хотя боялась, боялась этого слова – железного, необратимого, без надежды. Меняла, ломала, все с нуля, сначала, снова, опять – жить. К солнцу, через разруху, условность, картонность бытия. Через мосты, через небо и океан. Через привязанности, любови-ненависти, судьбы.
И с собой – коробку с письмами. Цветку нужна почва, солнце и вода.
Сейчас «навсегда» значит покой. Защита. Загончик. Ячейка.
Вселенная – это огромный шкаф. Ящичек – континент. В нем много других, поменьше, помельче. Каждый ящичек мечен – квартира, дом, город, страна. Латунная на двери цифра. Номер, по которому можно найти мою душу.
Я спрячусь здесь, как улитка. Мой дом больше не будет переезжать. Хватит! Мне нужна почва. Буду ее удобрять, поливать, холить и лелеять. Лампа с улицы, подушка из «Айкии».
Синяя кружка с отраженной на поверхности чая луной. Покой и одиночество.
Боюсь, что серебряная ниточка может привести тени из прошлого. Постаревшая подруга, чужая, незнакомая, поставит свой чемодан на мой пол. Здравствуй, дорогая, можно пожить, у нас нет работы, покажи мне город, фи, какой у вас грязный подъезд. И дверь исцарапана.
Нет! Я не вынесу этого! Дверь не крашу, и даже коврик не кладу, чтобы чужой глаз не заметил норку, не заинтересовался, не захотел войти. Так звери пачкают свой след – оторваться от врага, от погони, жить.
Буду перечитывать письма, десятилетней давности. Как хочется постучать в давно закрытые двери, но не буду, удержусь. Найдут. А они ведь другие, другие, тех уж нет, как нет и той меня. Ту жизнь не прожить. Она плавает, как туман, как дымка над озером, стелется низко-низко, но не ухватить, да зачем?
На пальцах остается лишь влага. Росинка, дождинка, снежинка, слезинка – все суть одно. Даже количество букв одно, восемь. Только росинка выбилась из правила, в ней семь.
Лишь в тумане сна встречаю
своих молодых подруг. Да и то – издалека. И во сне, будучи рядом, не
перепрыгнуть океана. Смотрю на них издалека. Милые!