Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2013
Владимир Берязев
– поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1959
году в Прокопьевске. Окончил Литературый институт им. А.М. Горького. Стихи
публиковались в журналах «Новый мир», «Зарубежные записки», «Сибирские огни»,
«Интерпоэзия» и др. Живет в Новосибирске.
СЛОВО О СЛОВО
Слово
о слово. Ладонь о ладонь.
Кремень
о кремень.
Братья
шумят во пиру молодом.
Родина
дремлет.
Братья
мои! Государи мои!
В
чем наша участь?
В
том ли, что бьем для других колеи,
Веря
и мучась?..
В
том ли, что в игры кровавые мы
Яро
играем,
Чтобы
пройти от сумы и тюрьмы
К
русскому раю?
В
том ли, что род наш – раздрай и позор?
Мерзости
мера?..
Что
же ты плачешь над талой лозой,
Враг
Агасфера?!
Снег
задыхается! Очи во рву,
Как
незабудки…
Крест
в синеве, и «Варяг» на плаву –
Вечные
сутки…
КЕНТАВР
Эй,
даурских степей кентавр!
Или
– Таврии конный скиф!
Вас
несли океаны трав,
Жгли
копыта вам лепестки
Солнцелобых
ночных костров,
Полпланеты
топтали вы –
Так
гуляла конская кровь
В
скифском вылепе головы,
Так
срослись человек и конь
На
просторах Дешт-И-Кыпчак,
Чтоб
небесной тоски огонь
На
звериных нести плечах.
О,
кентавр, кто тебя родил?
Амазонка
ли, что, любя
Конский
смех – вороной ли пыл,
Жеребцу
отдала себя?!
Чье
тавро на твоем бедре?
Не
Колхиды ли знак оно?
Знак
беды, что кален в костре
За
похищенное руно.
Та
печать и на мне видна…
Спит
княжна, и кровав калым,
Сгинул
храм…
Вам
не счесть руна,
Рим,
Царьград, Иерусалим!
Мы
Гераклом побеждены
За
безумную к ветру страсть
И
за то, что были хмельны
Перед
тем, как в могилу пасть.
Мы
растоптаны, как помет
Под
копытами битвы той.
Нас
герой лишь и помянет —
Ты
кентавром учен, герой!
Помнишь
символы той земли,
По
которой прошел с мечом?
Вновь
олень в золотой дали
Мчит
и все ему ни по чем.
Слышишь
Космоса рык и стон?
За
оленем несется барс,
Лапу
краха заносит он
И
– опять в предпоследний раз.
БУЛАВКА
Грез
завсегдатаи –
Мы
и не знали закона,
Мы заклинали судьбу о продлении сна.
Вдруг
я очнулся:
Взяла
зажигалку икона,
Газ
запылал,
она факел к глазам
поднесла.
Вспыхнули
очи.
Младенца
огнем затянуло.
Он
только крепче прижался к родимой щеке.
Пламя
по алой порфире
на грудь
соскользнуло
И
запле-
пля-
пле-плясало на белой руке.
Стой,
Богоматерь!
Отдай
мне мою зажигалку.
Господи-Боже,
ну, кто ж теперь крест
понесет?
Сон
обратился
в гнилую чадящую свалку.
Стол
задрожал
от предчувствия желчных
икот.
Звякнули
ложки.
И
рюмка скатилась под лавку.
Черную
доску
заткали в углу пауки.
Все
что нашел –
на полу золотую булавку
Да
белоснежный дымок непорочной руки.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Выстыла
печь.
За
окном одиноко и мглисто.
На
чердаке домовой непохмельно мычит.
Высохла
килька,
испортился «Завтрак туриста»,
Помер
Гефест,
продырявился ядерный
щит…
В
левом углу
сквозь экран гомункулус
плешивый
Что-то
бубнит
и пытается цифрой
замкнуть
Вечный
пожар…
Но мы живы, поганец, мы
живы!
И
сквозь огонь
наш последний
единственный путь.
Пусть
твои дьяки
навыворот Слово читают,
И
говорит о добре механический гроб.
Вот
заикнись лишь о совести,
выкормыш
стаи,
С
бранью бутылкою бросит в тебя протопоп.
Уж
Аввакуму на полке аукнулся Клюев,
С
тихим смиреньем зарей занялась купина.
Игорев
лебедь
несет землю Родины в
клюве,
чтоб
в океане ином возродилась она…
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никнет
сирень под росой.
Отсырело
полено.
Даже
две мухи уснули в стакане на дне.
Только
булавка
горит на ладони нетленно
Напоминаньем
о нашей нетленной вине.
Что
же мне делать?
Убог
я и деда не помню.
Может
быть, за море сгинуть,
а
дом подпалить?
Может,
зарыть золотинку в ограде у комля
серебристого
тополя?..
Или же проще пропить?
Справа
ломбард.
Напрямую
живет участковый.
Слева
Хазанов – известный в народе дантист.
Что
же мне делать
с булавкой твоей
лепестковой,
Капелькой
неба,
упавшей на вянущий лист?
Благодарить?
и хранить?
и с любовью
молиться?
Но
для молитвы, как минимум, надо иметь
то,
чем душа возгорится
и
умилится –
Ту
безоглядность,
которой не ведома
смерть.
Мы,
одичав,
без прививки уж не
плодоносим.
В
уши мамлюка
не дозваться родным
голосам.
О,
Матерь Божья,
обрежь свои девичьи
косы,
Мы
позабыли пути к золотым небесам.
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тихо
в избе.
Баба Поля давно на
погосте.
Серою
поступью
тронулись в утро кусты.
За
поворотом
стучат командорскою
тростью.
Тихий
скулеж
из соседской звучит
темноты.
Пса
кличут Фустом.
Он дрожит от соседского
стука.
Страшно,
кобель?
Так ползи же к хозяйским
ногам.
Как
мне знакомы
холодные руки испуга,
Лихо
глядеться
в пустые глазницы векам.
Страшно,
кобель.
Ты сегодня вдвойне
одинокий:
Не
разделю
я твоих инфернальных
скорбей.
Теплится
весть
на последнем безумном
пороге.
Катится
жизнь,
как священный
жучок-скарабей.
Бабушка
Поля приходит,
садится на лавку,
Пальцем
маячит, сквозит, улыбается мне.
И
все глазами, лицом –
про святую булавку,
И
все про деда,
чей профиль висит на
стене.
Я
посажу ту булавку
в горшок на оконце,
Охрой
полью,
купоросом и горькой
сурьмой,
Может
быть, вырастет
синего неба иконка
С
той, золотою по краю,
чеканной басмой.
* * *
Боком,
боком убегает краб.
Грудью
манит рыжая русалка…
Вру,
конечно, но безумно жалко –
Убегает
в море подлый краб.
Убегают
волны за кордон,
Каберне
из чаши вытекает,
Льется
и во мне проистекает,
Я
ж теку себе из мира вон.
Но
покуда вовсе не истек,
Я
слежу русалок златолицых
И
готов меж ними поселиться –
Отроком
средь резвых недотрог.
Вдалеке,
меж виноградных строк,
Трактора
негрозное рычанье.
Да
волны бездумное качанье.
Да
белесый облачный отрог.
Тихо-тихо
сеется песок
На
пустынный берег Киммерийский,
И
ложится тень на обелиски,
И
суда уходят на восток.