Интервью. Перевод с английского Елены Ариан
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2013
Василь
Махно – украинский поэт, эссеист. Родился в 1964 году в
Черткове (Тернопольская область). Автор нескольких книг стихов и эссеистики.
Публикации в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Интерпоэзия» и др. С 2000
года живет в Нью-Йорке.
С американским поэтом Робертом Пински мы оказались вместе
в никарагуанском городе Гранада, в феврале, когда там проходил Международный фестиваль
поэзии. В течение фестивальных дней я познакомился с Робертом, за завтраком мы говорили
о Нью-Йорке и Бостоне, читали стихи во время карнавального шествия, когда поэты
мира провожали в небытие Невежество и Ненависть, такая символическая акция,
когда поэзия выполняла свое социальное назначение, в которое в Латинской
Америке еще верят. Вообще, поэзия в Никарагуа как-то незаметно покидала наши
книги и выходила на улицы, мы выходили за ней, отпуская ее в первоначальную
стихию жизни и музыки. Наши стихи слушали не только жители Гранады, но ее
стены, брусчатка, коричневые апельсины, брички с лошадьми, – все, что
становилось содержанием этих нескольких зеленых дней.
Роберт Пински – значительная фигура в американской
поэзии, поэт-лауреат США, автор многих поэтических сборников, книг эссе, переводов,
и даже либретто к опере. Он часто устраивает чтения с джазовыми музыкантами по
всей Америке. В автобиографическом романе «Времетрясение» Курт Воннегут
написал: «Этим летом я слушал лекцию поэта Роберта Пински, в которой он
извинялся за то, что его жизнь была намного лучше, чем у большинства. Он
говорил таким тоном, словно хотел всем показать пример». Мне подумалось, что,
наверное, поэзия несет в себе элемент прощения перед миром, – возможно, эти
неудобства, которые испытывают поэты, содержат в себе какой-то смысл.
– Роберт, Ваша литературная карьера
начиналась во времена поколения битников и Нью-Йоркской школы. Каким образом
эта поэзия повлияла на Вас или вдохновила?
– “Howl”, “Kaddish” и “On the Road” появились, когда я
был подростком. Эти произведения тронули меня, как и многих моих сверстников, и
произвели сильное впечатление. С другой стороны, уже тогда я отрицал такие
категории и термины, как «бит-поколение»,
«поэзия-исповедь» и прочие. Я открывал для себя Гинзберга тогда же, когда открывал
Эмили Дикинсон и Гарсиа Лорку. И я в одно и то же время читал Нормана Майлера и
Сола Беллоу, а также – Керуака, будучи слишком наивным и жадным до чтения,
чтобы почувствовать различие. «Портрет художника в юности» Джойса попал в ту же
компанию: пожалуй, можно сказать, что я был слишком «всеядным» и ненасытным,
чтобы в этом разобраться. Да я и поныне с предубеждением отношусь ко всяким
категориям, течениям и школам.
– Я знаю, Вы переводили стихи Чеслава Милоша. Был ли
причиной тому особый интерес к славянской поэзии? Милош – Ваш любимый
славянский поэт? Нравятся ли Вам какие-то еще?
– Истинная причина довольно
банальна: удобство и доступность. “Bells in Winter” произвели на меня глубокое впечатление, но
стимулом для начала работы над переводом явился мой переезд из Массачуссетса в Беркли,
где Чеслав оказался моим соседом и коллегой. Я не думаю, что «перевод» – это
правильное определение: Чеслав и Рената Горзински писали англоязычные «подстрочники»
его стихов по-английски (его английский превосходен), и на их основе мы с Бобом
Хассом сочиняли англоязычные версии его стихов, которые он затем рассматривал и
делал свои замечания. То есть это было нечто вроде коллективного творчества.
Милош говорил, что эти переводы – работа профессора Grisleigh Peake (вымышленный персонаж – дом
Милоша в Беркли располагался на бульваре Grisleigh Peake).
Так что, строго говоря, нас с
Бобом не следует называть «переводчиками». Мы совсем не знаем польского языка.
Однако мы проделали вполне реальную работу. Более подходящим названием для нас
было бы «консультанты в области англоязычных идиом и ритма».
Благодаря антологии “Another Republic”, изданной много лет назад под редакцией Марка Стрэнда и Чарлза Симика, мы,
американские поэты, поняли, что следут читать Збигнева Герберта, Васко Попа и
других.
– В 2005 году Вы опубликовали свой перевод “The Inferno”, первой части эпической «Божественной
комедии» Данте Алигьери, написанной в 14-м столетии. Почему именно Данте?
Продолжаете ли Вы работать над переводом «Божественной комедии»?
–
Мне хотелось придать “Inferno” быстроту итальянского языка Данте. Многие известные мне англоязычные переводы
отличаются неуклюжей медлительностью по сравнению с оригиналом. Правильно или
нет, но я использую гораздо меньше слов, чем в других вариантах перевода:
например, знаменитая первая терцина в моем переводе занимает менее двух строк.
Я
старался создать краткие, идиоматические, подлинные терцины. Иными словами, моя “Inferno” – не научный труд, а,
скорее, метрическая конструкция.
– Вы родились в Америке и выросли в окрестностях
Нью-Йорка. Как этот город повлиял на Вас и Вашу поэзию? Писали ли Вы о Нью-Йорке
в своих стихах?
– Разрешите мне внести поправку
в поставленный вопрос: я вырос не в окрестностях Нью-Йорка. Лонг-Бранч –
это курортный городок на нью-джерсийском побережье. Население – около 30 000 во
времена моего детства – летом обычно возрастало вдвое. Так что мое детство
прошло в маленьком городке, в простой рабочей семье: мои мать и отец окончили
местную школу, так же как мои сестра, брат и я сам, да и все мои родственники.
Мой дед Дэйв Пински был местной знаменитостью – владелец бара и крутой делец, «бутлеггер»
во времена «сухого закона». Правда, Нью-Йорк
находился всего в часе езды и был предметом мечты и воплощением роскоши. Но рос
я не там. К счастью или нет (отчасти – и то, и другое, я думаю), я рос в
провинции. Это была, впрочем, не обычная провинция – у Лонг-Бранч
славная история. В XIX веке, в годы
его расцвета, президенты и знаменитости вроде Джима Брэди проводили там лето. Уинслоу
Хомер писал там свои картины. В моей поэзии изображения этнических групп,
деловых районов «пропитаны» соками Лонг-Бранч.
– Я знаю, что музыка, и особенно джаз, всегда играла
важную роль в Вашей жизни и творчестве. Влияет ли джаз на Вас по-прежнему?
Какой род джаза Вы предпочитаете?
– Я надеюсь, мои вкусы разносторонни, я с удовольствием слушаю молодых музыкантов – Виджея
Айера, Бена Эллисона,
Мэтта Уилсона, Билла МакГенри… Но моя заветная любовь – это классический джаз
50-х и 60-х – Майлс Дэвис, Эм Джей Кью, Сонни Роллинс, Билл Эванс и т.д. В
последнее время я читаю свои стихи в сопровождении замечательных джазовых
исполнителей, таких как Бобби Брэдфорд, Стэн Стриклэнд, Виджей Айер, Бен Эллисон. Издательство Circumstantial Productions только что
выпустило мой совместный диск с чудесным пианистом Лоуренсом Хобгудом – “Poemjazz”. Мне он ужасно нравится!
– Чего Вы и Tod Machover надеялись
достичь в вашей совместной работе над оперой “Death and the Powers”? Создать
современный Gesamtkunstwerk (шедевр)? Какие новые
возможности дает такая специфическая форма творчества и какие ограничения она
создает для Вашей поэзии?
– Мне понравилась идея
создания языка роботов и придания ему некоторой лиричности, музыкальности: в каком-то
смысле это развитие образа робота по имени Хэл, поющего, «умирая», в фильме Кубрика.
Не совсем его стиль речи, несколько лиричней. Вот что было моим первым указанием
относительно роботов – они должны выглядеть как гигантские ангелоподобные
стрекозы.
– Что означало для Вас – быть американским поэтом-лауреатом?
Поделитесь, пожалуйста, впечатлениями о тех годах, когда Вы носили это звание.
– Я не особо уважаю титулы и премии. Что до категорий и
школ – они представляются мне фальшивыми, а где-то и глуповатыми. Но теперь мне
следует поменять свое отношение, потому
что титул дал мне возможность успешно завершить нечто, к чему я отношусь весьма
серьезно: проект «Любимый поэт». Видеофильмы на сайте www.favoritepoem.org, три
антологии, выпущенные издательством Norton, – вот что означает для меня этот титул.
Мы провели поэтические чтения по проекту «Любимый поэт» в
Белом доме: президент Клинтон прочел стихотворение Ральфа Уолдо Эмерсона,
Хиллари Клинтон – Ховарда Немерова. Кроме того, ученики школы имени Дюка
Эллингтона читали стихи Ленгстона Хьюза и Уолта Уитмена; инвалид, ветеран войны
во Вьетнаме, прочел стихотворение Фроста “Stopping by Woods on a Snowy Evening”.
– Мне кажется, что в Америке общественная роль поэзии не
так важна, как в традиции славянской или
восточных культур, где поэты зачастую представляются народными лидерами или
духовными гуру. Могли бы Вы прокомментировать роль поэзии в Америке, ее
общественные функции (если они существуют)?
– Упомянутые мною видеофильмы на favoritepoem.org, возможно, заставят Вас несколько поменять свое мнение. Но
ведь все культуры разные: в некоторых странах, включая восточно-европейские,
заниматься искусством и поэзией – весьма почетно и даже престижно. В Америке мы
все еще пытаемся создать место для поэзии в обществе. При отсутствии фольклора
– этой классовой принадлежности общества – у нас созданы другие формы:
например, программы “creative writing”. Другой
пример – проект «Любимый поэт». Все культуры разные: я не говорю, хуже или
лучше, – просто разные.
– В Никарагуа, где мы оба недавно участвовали в фестивале
поэзии, мне повезло услышать Вашу удивительную «Песню самурая». Является ли она
воплощением Вашей жизненной философии?
– В каком-то смысле – да, но с определенным уклоном. В
стихотворении я выбираю тон жесткий, самодостаточный, стремясь к идеалу… в
сущности, недостижимому идеалу.
– Что Вам известно об Украине или украинской культуре?
Планируете ли Вы посетить Украину?
– Я уже давно слышу об Украине от моего друга Аскольда
Мелнижика. Хотя я знаю недостаточно, наш никарагуанский фестиваль научил меня,
что путешествия могут быть очень полезны. Если я приеду на Украину, будет ли у
нас катафалк, гроб и похоронная процессия, чтобы мы могли с музыкой и танцами похоронить
Невежество и Ненависть?
Перевод с английского Елены Ариан