Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2013
ПОЭЗИЯ И “ДУХОВНЫЙ” ОВИР
Казалось бы, что общего между поэзией, стихосложением и Отделом Виз и Регистраций? Оказывается, тема вполне актуальна. Данные заметки ни в коем случае не являются прямым ответом на какие-либо публикации или выступления в Сети. Однако появилось ощущение, что необходимо прояснить и определить позицию журнала “Интерпоэзия” и ее редактора по вопросам – что такое русский поэт, поэтическое творчество вне географической и политической территории современной России и положение русской поэзии и поэта по отношению – да, как это ни странно (!), – к мировой поэзии и мировой культуре. Не буду скрывать, что в какой-то степени отправными точками явилось интервью поэта (теперь – нью-йоркского) Алексея Цветкова в “Новой газете” в феврале 2013 года и дискуссия в “Литературной газете”, открывшаяся недавней статьей поэта и издателя Алексея Ивантера. В последнее время эти темы уже поднимались в разных публикациях, интервью, дискуссиях и т.п.: поэзия в России и в диаспоре, пресловутая “эмигрантская” поэзия, диаспора и метрополия и т.д. Какое-то время нам казалось, что темы эти устарели и все давно ясно, однако же по какой-то причине оказалось, что это не так.
Причина возобновления и оживления этой дискуссии и ужесточения позиции имеет внешние и внутренние стороны. С одной стороны, усиление в России ощущения некой “особости”, своего, не европейского, пути и исторической духовно-социальной миссии. Надо сказать, данное явление развивается как снизу, так и сверху, как попытка создания новой идеологии, взамен старой, заржавевшей и потерпевшей фиаско (советская, национальная по форме, социалистическая по содержанию, и т.д. и т.п.) Естественно, нет ничего дурного или предосудительного в развитии современной национальной культуры, использовании богатств языка и открытии все новых его глубин в применении к каждой отдельной судьбе талантливого художника и к судьбе, скажем, поколения.
С другой стороны, создание некой особой культуры, противопоставляющей себя как западной, иудео-христианской, так и многочисленным соотечественникам, которые пишут, создают свои произведения на родном русском языке вне территории России, создает нездоровую и, с моей точки зрения, искусственную ситуацию. Даже в какой-то степени странно, что об этом идет речь сейчас, на данном этапе развития мировой культуры, открытости границ и глобализации.
В связи с этим все шире используется не совсем понятный термин “русская духовность”. Или обязательные определения – “наш великий русский язык”, “наша великая русская культура”. Возникает вопрос – а почему не французская духовность или, скажем, фламандская, и не великий испанский язык или, например, немецкий? И на том, и на другом написано немало великих и значительных произведений, повлиявших и на русскую литературу и культурную ментальность. Создается ощущение, что идет какая-то политическая игра, не имеющая прямого отношения к созданию стихов или прозы талантливыми авторами на своем родном языке, где бы они ни жили. Русская литература именно потому и имеет такое огромное значение для мировой культуры и развития цивилизации, что она является важной частью мировой культуры, то есть движение происходит не центробежное, а центростремительное. Поэтому-то наши Достоевский, Толстой, Чехов, Гоголь, Набоков, Бродский являются “домашними именами” для любого образованного, думающего и читающего человека на Западе, а уж, тем более, писателя.
Проблема поэтического перевода является серьезным препятствием к передаче очарования поэзии или художественной прозы на другом языке, и вот на этом надо было бы концентрировать свои усилия, а не на бесплодных попытках группового самокопания и отторжения “безродных космополитов”, инородцев и т.п. При возможности хорошего, адекватного перевода, замечательная философская пейзажная лирика Федора Тютчева (в основном, сознательно или подсознательно, отражающего пейзажи южной Германии), чудная прозрачная пейзажная лирика родного Подмосковья Владимира Салимона, или родной Новой Англии – Роберта Фроста, – имеют отношение, прежде всего, к мировой культуре, и принадлежат ей, а не являются обязательно выражением южно-германской, ново-английской или русской подмосковной “духовности”.
Из “Литературной газеты”: “Жил бы в России – стал бы хорошим поэтом”. Не имеет, наверное, смысла подробно разбирать и перечислять всех замечательных русских и нерусских поэтов и писателей, которые создали важнейшие произведения на родном языке, живя вне страны языка. “Мертвые души” Гоголя – в Риме, Тютчев в Мюнхене, Набоков в Берлине и в Монтре, Мишель Уэльбек, который давно живет в Ирландии, Пауль Целан, создавший свои основные произведения, живя в Париже, Михаил Шишкин (Швейцария) и т.д. Ни к чему, да и утомительно продолжать – настолько это очевидно. Никто не станет спорить, что эти авторы внесли свой вклад в национальные литературы стран своего происхождения. Я, кстати, специально обошел вопрос: поэт – прозаик – не поэт и т.п. Потому что это не имеет особого значения. Чем стихи дальше от риторики и декларативности в утверждении “родного”, тем они ближе к мировой поэзии. Лучшие страницы прозаика ближе всего по звучанию и глубине к поэзии (на родном языке, черт возьми!), тема не важна.
Вернемся к Отделу Виз и Регистраций. Странна, вредна и даже чудовищна эта тенденция – разграничивать русскую поэзию на “настоящую” (развивающуюся в метрополии) и некую “вторичную”, “эмигрантскую”, вне России. Вот тут-то и вкрадывается понятие виз и регистраций: кому давать свидетельство “русского поэта”, кому – не давать. У кого вообще есть такое право? И какое это имеет значение, если стихи хорошие и проза – крепкая.
Вышеупомянутый Алексей Цветков определяет себя как родившегося на Украине (а на самом деле – на территории бывшей Австро-Венгерской империи), много лет жившего в Европе, а ныне живущего в Америке поэта, пишущего на русском языке. Последнее – самое главное, и дальше это вопрос скучной интерпретации: русский поэт, поэт пишущий по-русски и т.п. Кстати, чем больше Цветкова критикуют по разным, чаще “мутным”, причинам, и попутно цитируют, тем больше тянет искать в Сети его стихотворение полностью, настолько интересно дочитать, перечитать и подумать.
Из письма Марины Цветаевой Рильке (Сен-Жиль-сюр-Ви, 6 июля 1926 года): “Милый Райнер, сочинение стихов – уже перевод, с родного языка – на все другие, будь то французский или немецкий, все равно. Ни один язык – не есть родной язык. Сочинять стихи – значит перелагать их. Поэтому я не понимаю, когда говорят о французских или русских и т.д. поэтах. Поэт может писать по-французски, но он не может быть французским поэтом. Это смешно.
Я вовсе не русский поэт, и всегда удивляюсь, когда меня таковым считают и рассматривают. Поэтому и становятся поэтом (если вообще этим можно стать, если бы этим не являлись отродясь!), чтобы не быть французом, русским и т.д., но чтобы быть всем. Или: являешься поэтом, ибо не являешься французом. Национальность – замкнутость и закрытость… Но в каждом языке есть нечто, лишь ему свойственное, что и является, собственно, языком”.
Нина Берберова писала в своей известной книге “Курсив – мой”, что Набоков был единственным русским автором – и для России, и для эмиграции, – который принадлежал всему миру (или миру в целом): для художника такой природы принадлежность к одной национальной культуре или к одному языку не играет значительной роли. Для Кафки, Джойса, Ионеско, Беккета, Борхеса, Набокова язык перестал существовать в узком смысле национальной индентификации, как это было 80 или 100 лет назад до них.
Предтечей литературы современной диаспоры, в том числе и русской, является акмеизм, или в наше время, если хотите, постакмеизм, сыгравший огромную роль как идея слияния русской культуры с мировой (Мандельштам: “тоска по мировой культуре”), а именно – с западно-христианской. Идея такой “мировой литературы” была высказана еще Гёте (цитирую по статье Милана Кундеры в журнале “Нью-Йоркер”): “Национальная литература в наше время больше не имеет такого значения, мы вступаем в эру Weltliteratur, и это дело каждого из нас – ускорить этот процесс”.
Поэзия особенно “экуменична”, о чем свидетельствует эмоциональное и эстетическое сближение поэтов совершенно разного происхождения и культурного существования; это особо проявляется в наше время безграничного электронного “воздушного” пространства.
Вернемся к конфликту между метрополией и диаспорой. Одним из неоспоримых явлений стало возникновение за последнюю пару десятков лет относительно нового мощного явления – русской литературы, особенно поэзии, – в диаспоре. Создалась “критическая масса” сильных, оригинальных авторов, многие годы и десятки лет живущих вне России, но создающих важные вещи на русском языке: Северная Америка (особенно Нью-Йорк), Израиль, Западная Европа и, безусловно, горячие точки русской культуры в бывших республиках (странах СНГ), где она, мягко говоря, часто не приветствуется. Это явление более невозможно ни игнорировать, ни пренебрежительно отталкивать знакомым советским брезгливым жестом – “эмигрантское”! Об этом мы много писали и раньше: об израильской русской поэзии, русской поэзии в Америке и т.д. Создались журналы, сообщества, личные связи крупных авторов и т.п. Сегодня вне России живут миллионы русскоговорящих людей. Поэтому удивительным и печальным фактом является по-прежнему “советское”, шовинистское отторжение метрополией этого важного развития русской культуры за пределами России.
Что же касается “особой роли” русского поэта, так лучшими представителями национальной поэзии являются не те, кто декларируют, что представляет и выражают народ, национальную культуру и т.п., а те, кто представляет только себя (то есть свою душу и личный опыт) и создают сильные, истинные произведения на родном языке. Вот тогда они и представляют лучшее в своей культуре. “Поэт в России больше, чем поэт!” (Е.Евтушенко), “Поэт в России меньше, чем поэт” (Вероника Долина, песня “Алло, Оклахома? Евтушенко дома?”)
Попутно замечу еще одно явление, характерное и печально закономерное по отношению к русской культуре за рубежом – отсутствие центров русской культуры и какой-либо спонсорской помощи как отдельным авторам, так и культурным организациям и писательским сообществам за рубежом. В Нью-Йорке, где я живу около 30 лет, так и нет русского культурного центра, и русские поэты, писатели, художники, почти как в советские андерграундные времена, собираются по ресторанчикам, квартирам, маленьким книжным магазинам и т.п. Для контраста хочется с горечью и завистью упомянуть большой, солидный French Institute Alliance в Нью-Йорке, польский культурный центр с газетой “Nowyi Dziennik”, огромный румынский культурный центр, где проходит презентация книг, выставки художников и т.п., не говоря уже об украинском культурном центре с целым Институтом культуры им. Тараса Шевченко. Ничего подобного не существует для такой, казалось бы, важной мировой культуры, как русская. Один за другим закрываются русские журналы, поскольку нет спонсорской помощи – государственной или частных лиц. “Новое русское слово”, в свое время крупнейшая русская газета, превратилась практически в интернетный информационный “ресурс”. Закрылся в Германии замечательный журнал “Зарубежные записки”, несколько журналов в США, Европе, Израиле. Постоянно висит на волоске “Новый журнал” – старейший, известнейший русский журнал в диаспоре, основанный еще при участии Бунина и Набокова. Надо ли дальше развивать эту тему?
К сожалению, есть ощущение, что все это не случайно, что это звенья одной цепи. Русская культура, литература, поэзия за рубежом поддерживаются в основном теми самыми (по “Литературной газете”) изменниками, “выродками русской культуры”, духовности, русского слова. Достаточно упомянуть активную организационную, творческую деятельность замечательного поэта Александра Кабанова и его товарищей в Киеве, создавшего, пожалуй, лучший фестиваль русской поэзии; деятельность нашей группы в Нью-Йорке; энтузиазм создателей “Зарубежных записок” Даниила Чкония и Ларисы Щиголь в Германии; создателей русских журналов в Дании и Германии. Поразителен энтузиазм молодых ребят, по сути выросших за рубежом, пишущих на русском языке, которые за свои деньги путешествуют по миру для того, чтобы почитать стихи по-русски, встретиться с соратниками и коллегами из других стран мира и из России, выпускают поэтические альманахи.
В нашу эпоху глобализации и частых перемещений основным способом духовного и культурного общения является язык русской поэзии. Несмотря на пресловутую “геополитическую катастрофу” – распад империи Советского Союза, постепенно создалась новая империя – незримая империя русского языка. Таким образом, хотят апологеты “русской исконной духовности” или не хотят, но русский стал одним из основных языков мира поверх барьеров – так называемым lingua franca мировой культуры, наряду с американским английским, французским, испанским, мандарин (китайским) и арабским. Это – естественный процесс развития культуры языка в XXI веке, и остановить, локализовать его невозможно. Он существует уже над границами, над культурами.
Наш журнал “Интерпоэзия”, упомянутый “русскими духовниками” как “до рождения выхолощенный” журнал “бренда” “безродных космополитов”, видит свою роль именно в создании журнального, виртуального и печатного пространства для русского слова, создания дома, если хотите, литературного пространства русской поэзии и русского языка над границами: от Урала и Сибири, через Москву, – в Европу, Америку, Австралию. Кроме того, в работе наведения мостов между поэтическими культурами разных языков – переводами стихов, эссеистики иноязычных коллег, а порой и собратьев.
К слову сказать, еще и ранее, до недавнего, все более нарастающего, политического антиамериканизма в современной России, существовало отрицание и принижение американской поэзии, как российскими литераторами, так и эмигрантами, гордыми своей великой русской литературой и силлабо-тонической поэзией, на которой выросли, и которую, надо сказать, только и воспринимают. В “Литгазете” об эмигрантской поэзии: “…бессмысленно тратят силы на заурядное стихописание – чистописание, на американскую поэзию на русском языке”. (Я упоминаю “Литгазету” несколько раз лишь потому, что там сформулирована позиция.) Это удивительно – как можно голословно и категорично судить о том, чего не знаешь: языка, просодии, исторического контекста, различных течений и школ, – и не учитывая того, что англоязычная поэзия на несколько сот лет старше, чем русская. Само по себе это не хорошо и не плохо, но просто не может не учитываться, если придерживаться научно корректного метода в сравнении явлений.
Что же касается пресловутой духовности, уместно вспомнить, что читаем-то мы всю жизнь одну и ту же Книгу, не всегда одни и те же части ее, но тем не менее одну и ту же. Из которой все и происходит и которая является первым величайшим поэтическим произведением, написанным не на русском, не на английском или французском языках. Но на древнем иврите, на арамейском и на греческом того исторического периода. А между тем – это и есть корень и исток нашего поэтического творчества.
Существовал язык поэзии до Вавилона. “И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать; сойдем же и смешаем там язык их, чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей Земле; и они перестали строить Город”. Это был момент рождения национальных поэзий и литератур. “На горе Синай Всевышний открыл Моисею семьдесят ликов Торы на семидесяти языках”.
Поэт, по определению, создает свои произведения “в ссылке”. Дом поэта – это его язык, или, точнее и выше, язык поэзии, тот эмоционально-звуковой сгусток, существующий в “духовной” сфере, если это – настоящая поэзия.
Поэтому – хорошо, полезно и здорово было бы прекратить раздачу виз и регистраций через печально известное окошко с надписью “Закрыто на обед” и начать говорить на одном языке поэзии, без оглядки на полосатый пограничный столб и держиморду-будочника.
Андрей Грицман (Нью-Йорк)