Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2012
ПО ЭТУ СТОРОНУ ЛЕТЫ
БАБОЧКА
Бабочка думает, что она навсегда,
и сброс пыльцы закрывает тему,
и сладок нектар, и сегодня среда,
и все выстраивается системно,
а завтра некий умелый мороз
придержит до неопределенного срока,
а там разбудят, а там вопрос:
как спалось тебе? не одиноко?
Бабочка в воздухе оставляет пыльцу,
с нее и этого дня довольно,
слегка рассеянна – даже к лицу –
и ей не больно, не больно, не больно.
НОЯБРЬ
Доктор, пожалуйте бриться,
к свету левой щекой –
а не той, что сыщик
высмотрел для разгадки.
Не беспокоит ли, доктор:
вы другой, не такой,
вы чужой в этой пост-
колониальной схватке?
День по-местному чопорен,
по-островному сер,
мостовых подмерзших,
черезканальных бризов.
Доктор трогает галстук,
укладывает несессер.
Трость. Револьвер в карман.
Ему сегодня на вызов.
Сорт табака ли, глины,
пепел далеких стран,
ядовитых курений
ореолы над лампой,
дагерротип подковерный,
прикаминный экран,
тихой сапой злодейство,
лапой когтистой, лавой.
В газовом тусклом сиянии
погружаясь в толпу,
кэбмены и констебли,
гувернантки, маркеры
выделяют секрет
насилья, ступив на тропу
бледно-подвальных выростков,
что на расправу скоры.
Глуховата мелодия,
пал тяжелый туман
на жемчужного моря
благодатную почву.
Канифоль не поможет,
надо бы бренди стакан –
в склеротических венах
проталкивать пневмопочту
КОШЕЛЕК
Помнится, поручик Телянин обокрал весь полк,
Завел экипаж, одел любовницу в шелк,
Выехал в Баден-Баден на воды –
Прихлебнуть немного свободы.
Помнится, перед ним распахивались перспективы,
И какие бы ни озвучивали инвективы
Щелкоперы, бумагомараки, зоилы –
В Телянине необыкновенные силы.
Он в этом мире навечно в буфер обмена
Записан. Какие бы ни выкидывались колена
Исторической необходимостью,
Есть еще звезды с постоянной светимостью.
Сочти, голубчик, да сунь кошелек под подушку,
Пускай хоть какую ставят на нас прослушку,
Но по эту сторону Леты
Лишь мы прилично обуты, прилично одеты.
Так что обращайся, когда несчастен, недужен,
И, давай, заплачу за ужин.
МУЗА
Вчера мне приснилась муза, она смеялась,
И что-то между нами менялось, менялось,
Звучал ее голос – нежный, веселый, грозный,
И я касался руки ее грациозной.
Вчера мне приснилась муза, она грустила,
Она грустила – но все же она простила,
Она простила, не произнося ни звука,
И я не знал, за что мне такая мука.
Вчера мне приснилась муза, она рыдала,
О, почему, почему она так страдала,
И я бормотал ей что-то там, за плечами,
Не мог поверить: это прощанье, прощанье.
Бежала дорога. Рябины, каштан, шиповник…
Мне только бы помнить, муза, только бы помнить
Твою грациозную руку, волосы, профиль,
Пока еще час не пробил, мой час не пробил.
ПРЕДСКАЗАНИЕ
В той роще подвизался некий Как
Присяжным прорицателем. Его
Запутанные речи открывали
Судьбу, что знать желает предстоящий.
Когда сгустилась тьма, проникли двое
В обитель Кака, подняли с постели
Пророка и, мечей касаясь в ножнах,
Спросили о путях своих дальнейших.
Как бормотал вначале, как обычно,
И бормотанье, как обычно, смысла
Не проясняло. Так пойми иль этак –
Смеяться над людьми умеют боги
И их посредники. Но двое обнажили
Отточенную сталь, и острия
Придвинули поближе к горлу Кака:
Так значит, в Рим нас приведет дорога,
Ты говоришь? И он ответил: в Рим.
ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ
крепыш-комбайнер недоволен своей женой
доволен жизнью в общем доволен страной
доволен заработком домом доволен закуской
но женой недоволен дурой ситцевой русской
студенту-электрику невыносим комбайнер
вот сволочь нажрался и недуром попер
студент за спиной сжимает нетяжкий кулак
иначе с собой не совладает никак
литой комбайнер в маечке голубой
студент задохлик но уже не владеет собой
мутноглазый зверь против слепящего гнева
сбор урожая дождаться окота сева
* * *
Потолкуем о желчи седьмой сатиры,
о пергаменте, пепле, красотах строки нетленной,
о лукулловых пиршествах, грязи съемной квартиры,
Тира пурпуре, вони, ониксе, серебре, сердолике,
о портфелях ходатаев по судебным надобам,
о риторах нищих, о циркачах лоснящихся,
о пергаменте, пепле,
о нестихающем зуде красного слова.
ЭВРИДИКА
опускается в ад
из теней не заслуживающих снисхождения
кого-то приводит назад
ей везет
тренированный Цербер
издает спасительный лай
Эвридика вершит ежедневный цедек[1]
ты Орфей играй
ты играй пока не готова плаха
и пока наверх
с малышом не умеющим не кричать от страха
отсылают конверт
* * *
стая волков
в гирляндах своих белков
вырываясь из невыносимых оков
голодного леса в изумрудном снегу
о чем ты думаешь на бегу
вгрызаясь закату в окровавленный бок
вырывая еще и еще кусок
слыша вой других ненасытных стай
и тех кто от стаи отстал
неужели жирный гнилой мороз
струйку-весть за тысячу верст принес
что весь мир исполняя свой волчий долг
какой-то пометил волк
* * *
Пришлите Велизарию его
вернейших варваров. Империи идея
важнее совести и веры. Корабли
снастите, заводите лошадей;
фураж, боеприпасы, ниже – злато:
давно не плачено бунтующим войскам,
а жалованье им – важней идеи.
Здесь все прогнило, только деньги лечат
на время рану… Что же корабли
не снаряжают в золотистой бухте,
не слышно плотников, погонщики молчат,
не семенят носильщики на сходнях
и не подходят к пирсу легионы?
Письмо ушло в архив. Рукою базилевса
на нем начертано: важнее – трон.
ПАПОРОТНИКИ
молодые папоротники с лихим завитком наверху
похожи на пастырские посохи епископов
целая лужайка зеленых епископов
бредущих невидимой процессией
по какому-то важному поводу
под дубом под вязом
под ольхой
несут свои завитые посохи
это выборы главного зеленого епископа
или праздник почитаемого зеленого святого
или сожжение особо опасного зеленого еретика
нам повезло мы присутствуем при выдающемся событии истории папоротников
будет о чем порассказать
над магическим фрактальным ковром победившего лета
Рафаэль Шустерович родился в Подмосковье. До 1993 года жил в Саратове. Инженер-физик. Публикации в журналах “Волга”, “Крещатик”, “Зарубежные записки”, “Интерпоэзия”, “Иерусалимском журнале”. В настоящее время живет в Израиле.