Заметки с Международного русско-грузинского поэтического фестиваля
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2011
Вадим Муратханов
ПРЕОДОЛЕНИЕ ГЕОГРАФИИ
Заметки с Международного русско-грузинского поэтического фестиваля
1.
В детстве моей Грузией был фильм “Мимино” и футбольная команда “Динамо” (Тбилиси). В память врезалась черно-белая картинка: матч чемпионата мира-82 Шотландия – СССР. Гол, забитый Рамазом Шенгелия. Потом нелепая ошибка Александра Чивадзе: не попал по мячу и позволил двум шотландцам выйти на наши ворота. Но это еще не все: Чивадзе, центральный защитник, не забивавший почти никогда и никому, подключается к атаке и сравнивает счет – 2:2. “Исправил ошибку”, – резюмирует комментатор, а я в этот момент начинаю что-то понимать о грузинском характере.
Но настоящая встреча с Грузией состоялась у меня почти два десятилетия спустя: в прошлом и нынешнем году, на Международном русско-грузинском поэтическом фестивале, который с 2007 года проводят Международный культурно-просветительский союз “Русский клуб” и Международная федерация русскоязычных писателей. Когда слышишь аплодисменты, которыми встречает грузинская публика не только рассеянных по всему миру русских поэтов, но и гостей, приехавших из России, – Юлия Кима, Юрия Ряшенцева, Елену Фанайлову, – с трудом верится в реальность кровавых событий августа 2008-го. Здесь понимаешь, что великий народ – не обязательно многочисленный. Душа – важнее. Русские, до сих пор живущие в Грузии, могут это подтвердить.
2.
Первое впечатление от Грузии – ее несоветскость. В других бывших союзных республиках, где довелось побывать, бросается в глаза родство, общность травмы, в той или иной мере выраженная боль ветки, отсеченной от родного ствола. Есть ощущение, что этот не чуждый Западу в архитектуре и живописи Восток всегда держался немного особняком, сохраняя в своей крови защищенную грядами гор независимость.
Но самое несоветское в Грузии – это, конечно, растительность. Эвкалипты и мандариновые деревья – даже не советский юг, а явная экзотика и заграница.
Пальма – шершавая слоновья нога – растет посреди дороги в Кобулети, между центральной площадью и рынком. Машины аккуратно объезжают ее, словно священную корову на улице индийского города.
Батумский ботанический сад – парк Юрского периода для деревьев. После привычных, соразмерных человеку дубов, тополей, вязов – неправдоподобные, неохватные исполины. Не всякая птица долетит до вершины секвойи. Стоят, не замечая нас – насекомых наблюдателей, шелестят что-то друг другу на недоступной взгляду высоте.
В деревянной клетке невзрачное деревце с бледными пятнами по стволу. Знаменитый анчар, – представляет его экскурсовод. Прикосновение оставляет ожог. Попадание капли сока в кровь – верная смерть. Дерево выглядит безобидным, как немолодой маньяк в зале суда.
История сада – воплощение грузинской натуры. Его основатель, Андрей Краснов, долго выбирал место, способное принять и взрастить представителей мировой флоры. Выбрав, попытался выкупить землю у местного князя. Тот не соглашался продать ни за какие деньги. Узнав, что для ботанического сада, – подарил, не взяв ни копейки.
Знакомые писатели и случайные собеседники – таксисты, портье, продавцы на рынках – не жалуются на жизнь, власть и растущие цены. При достаточно скромном уровне жизни сохранить лицо и национальную гордость – дело чести для каждого.
3.
Столь же независима и самодостаточна грузинская культура. Некоторым из пасынков советской семьи Россия подарила письменность, живопись и даже поставила хореографию. Грузии же от России нужна была всегда в большей степени защита и безопасность, нежели культурная подпитка. Она и в советские годы оставалась этакой кавказской, не отделившейся вовремя Польшей. Помню, как поражали меня грузинские фильмы, в которых актеры разговаривали собственными гортанными голосами, и женский бесстрастный голос дубляжа ложился поверх иноязычного диалога, не впитываемый его тканью.
У Грузии были Руставели, Бараташвили и Табидзе – достойные собеседники для Лермонтова, Мандельштама и Пастернака. И Грузия никогда об этом не забывала. Она и нашего Пушкина видела своим, незаемным взглядом. Пройдите до конца по проспекту Руставели и убедитесь сами: у тбилисского памятника классику знакомыми кажутся одни бакенбарды. (Если бы Пушкин был грузин, здесь его до сих пор называли бы Сашей. Так же, как Чавчавадзе грузины зовут Ильей, а Церетели – Акакием. По имени, не по фамилии. Поэт, словно близкий родственник, покидая соотечественников, уходит не в бронзу, а в соседнюю комнату.)
Непереведенное поколение грузинских авторов, выросших в глухие 90-е, поражает своеобразием, стилистической независимостью от российских и западных собратьев по цеху. Вот Шалва Бакурадзе поднимается на сцену и, закрыв глаза, выпевает а капелла свои долгие медитации. После аплодисментов голос из зала: “А перевод?” – “Я думаю, этому стихотворению он не нужен, все понятно и так”. Ничего не понятно, но автор в чем-то прав. Эти стихи не поддаются переводу и не нуждаются в нем.
4.
У поющих фонтанов в Батуми звучaт Doors, Pink Floyd. Попса здесь, видимо, не в чести. С бутылками грузинского пива в руках садимся на скамейку, вдыхаем морской воздух, выдыхаем чад и суету своих оставленных на полторы недели столиц. Подошедшая к нам женщина заговаривает без акцента. Представляется: Альфия, татарка, жила в Москве, училась на журналиста. Потом вышла замуж за батумского грузина.
– Когда-то у меня была мечта: иметь четверых детей и большой дом, чтобы можно было всех родственников принимать. Недавно стою на балконе, муж подходит ко мне, обнимает, спрашивает: “Ну что, Альфия, сбылась твоя мечта?” Вон там мои дети катаются, – указывает она в сторону фонтанов, и в подтверждение зовет сначала старшую дочь, потом среднюю, потом маленького сына… По очереди подкатывают на роликах, смущенно здороваются.
– Я никогда не жалела, что сюда переехала. Вот только по-русски в последнее время поговорить не с кем. Вы туристы? Откуда?
По очереди представляемся, называя свои страны и города. Приглашаем в театр на наше завтрашнее выступление.
– Поэты? Фестиваль? Это здорово. – Задумывается ненадолго. – Я завтра приду, тоже стихи почитаю.
Растерянно киваем.
На обратном пути в гостиницу поэт из Москвы, проникшись неторопливым батумским временем, рассуждает о том, что неправильно мы живем в нашей столице, зарываясь носом в бесконечные дела и проблемы. Не чувствуем жизни, пока она утекает сквозь пальцы. То ли дело купить домик где-нибудь здесь или в Черногории, сдать московскую квартиру…
Приморского наркоза хватит еще дней на пять. Потом поэт начнет роптать: нет, нельзя же так расслабляться – дела стоят, все меня ищут, в ящике тридцать непрочитанных сообщений за один день.
5.
Проницаемость, прозрачность любых стен и дверей присуща Грузии. Здесь нет азиатских дувалов – напротив, открытые балконы вынесены до половины улицы. Пожилая женщина стоит на балконе и во весь голос обсуждает что-то по телефону. Трое мужчин пьют чай за столиком, выдвинутым на тротуар. Улица – продолжение дома; дом – продолжение улицы.
Утром открываю глаза в гостиничном номере – вижу склонившееся надо мной морщинистое лицо в обрамлении седых прядей. Несколько секунд молча изучаем друг друга, потом в номере появляется молодой мужчина. Обнимает старушку за плечи, что-то внушает ей, мягко выводит в коридор. Чуть поодаль – мой сосед: “Я боялся, что ты испугаешься”.
Открыт и распахнут, несмотря на горы, а, скорее, благодаря им, и грузинский пейзаж. Многоярусный Тбилиси напоминает слоеный пирог, румяный, с надрезами в поджаристой корке. Оказавшись на краю надреза, видишь далеко вокруг. Множество складок, населенных людьми площадок и уступов словно увеличивают площадь маленькой уютной страны.
6.
Одно из самых сильных тбилисских впечатлений – знаменитые турецкие бани. На входе табличка с цитатой из пушкинского “Путешествия в Арзурум”, где поэт отзывается о них с восторгом. Сколько серной воды, казалось бы, утекло, но каждый турист норовит попасть в номер, где мылся классик.
Массажист Махмуд – не меньшая достопримечательность тбилисских бань, чем пушкинский номер. Он представитель династии: около трехсот лет назад его предки уже занимались здесь нелегким ремеслом. После работы с каждым клиентом в пропитанном серными испарениями воздухе человек-гора Махмуд делает несколько глубоких вдохов-выдохов, приводящих на память расхожее сравнение с кузнечными мехами. “Сейчас лучше, чем год назад”, – говорит о моих суставах Махмуд, завязывая узлом распаренное в бассейне тело.
Вернувшись в воду, запрокидываешь голову и видишь ничем не забранную синеву неба на том конце трубы.
7.
Здесь, в Грузии, задумываешься о том, что человек потенциально шире своей географии. В нем заложено больше, чем проявлено местом его проживания. Новое солнце высвечивает новые грани характера и темперамента. За две фестивальные декады я наблюдал примеры этого преодоления географии. Кто-то из знакомых неожиданно для себя начинает блистать остроумием и покорять окружающих женщин. Другой за обедом подсаживается с улыбкой к столу, где сидят его непримиримые литературные оппоненты. Третий высказывает тебе в глаза обиду, которая, случись в обжитом, привычном пространстве, наверняка осталась бы, не облеченная в слова, тлеть в глубине сердца. Через несколько дней, проведенных здесь, все мы уже немного грузины.
В последний вечер участники, остающиеся в гостинице до утра, выходят к автобусам, чтобы проводить первую партию отъезжающих. У некоторых на глазах слезы: люди привязались друг к другу и не считают нужным это скрывать. И что с того, что через несколько дней они снова будут злословить и язвить литературных противников виртуальными стрелами, – каждое мгновение драгоценно вне зависимости от его места в общей цепи, и эти объятия у автобуса с заведенным мотором уже ничто не отменит.
8.
Ни одна официальная часть на русско-грузинском фестивале не обходится без умных и уместных слов о пользе народной дипломатии и ее преимуществах перед дипломатией политиков. Но до подробностей и развернутых дискуссий дело доходит редко. Слишком по-разному освещался в Грузии и России югоосетинский конфликт. Найти точки соприкосновения в литературных оценках порой гораздо легче, чем в политических. Однако все приглашенные, думаю, понимали, что стихи – не единственная причина их присутствия на форуме.
Грузинский поэт рассказал мне, почему среди приглашенных не оказалось известного российского автора, завсегдатая фестиваля. В прошлом году россиянин отправился в Абхазию, чтобы по просьбе грузинского поэта сфотографировать покинутый им много лет назад дом. Посещение Абхазии расценивается Грузией как нарушение пограничного режима, и отныне дорога в эту страну россиянину, видимо, заказана.
Я не склонен переоценивать возможности народной дипломатии. Для того чтобы народы не шли на поводу у политиков, недостаточно подружить несколько граждан одной страны с гражданами другой. Необходимо мыслящее и сильное общество, волю которого политики будут воспринимать – и выполнять. И все же после 2008 года приезд в Грузию каждого россиянина – это личный, осознанный выбор в пользу разума и диалога.
Три года назад мы воевали не с живыми людьми, а со своими мифами. Но гибли – с обеих сторон – живые люди. Чтобы осознать это, достаточно посмотреть в глаза тем, кто пережил конфликт. Я не прочел в этих глазах ненависти – только обиду. А значит, не все потеряно.
Тбилиси – Кобулети – Батуми, 2010–2011
Вадим Муратханов
– поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1974 году во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1996 году окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Стихи, переводы, проза, эссе публиковались в журналах “Звезда Востока”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Дружба народов”, “Звезда”, “Арион” и др. Автор шести книг стихов. С 2006 года живет в Московской области.