Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2011
Александр Вейцман
МАКСВЕЛЛ И ПЕРЕВОДЫ
У русского читателя, привыкшего к англоязычному верлибру второй половины двадцатого века, поэзия Глина Максвелла может вызвать восторженное замешательство.
Максвелл не только обильно использует рифму, иногда довольно точную и музыкальную, но также не гнушается традиционными ямбом, хореем и анапестом. Его поэтика отталкивается от классического английского стиха, впускает в себя полтора века постуитменского новаторства, и вновь, уже переродившаяся и обогащенная, возвращается к классицизму. В своем роде – к неоклассицизму, в котором невероятная концентрация мысли сосредоточена в бегущей вниз по течению строке А к строке Б. Иосиф Бродский считал, что Максвелл преодолевает “большее расстояние одной строкой, чем большинство авторов – целым стихотворением”.
Концентрация мысли не обязательно приводит к конкретной фабуле, точнее – не всегда способствует ее развитию. Нередко стихотворение движется по сюжетной траектории, которая вот-вот должна перейти к кульминационной метафоре, но именно на этом месте поэт направляет слог совсем в иное русло. Как и его англоязычные предшественники Э.А. Робинсон и Р. Фрост, Максвелл часто пишет повествовательные стихи, но повествовательность их бывает отрывиста. Типичное стихотворение состоит из пяти, шести строф, где каждая последующая строфа относительно автономна от предыдущей. Хаоса не происходит, а наоборот, произведение превращается в мини-главы. Впрочем, иногда Максвелл дает волю анжамбеманам, и тогда несколько глав преображаются в одну:
Супердержав, то старенькие леди,
В них обитающие, говорили одна другой:
“Ах, эти? Они за нас”. И мы почти дружили.
Хоть воспитанье им не позволяло кивнуть в ответ.
Под Триумфальной аркой когда пойдешь,
То, сколько глаз хватает вверх, читай –
На мраморе там наши имена.
Заметь, что в нашем языке нет гласных1.
Анжамбеман является лишь одним из инструментов сложного синтаксиса в поэзии Максвелла. Задача переводчика – попытаться сохранить смысл, ритм, звук, пробравшись через архитектуру грамматических условностей:
То-то лыбятся все, точно это гном
среди мраморных статуй. Им жажду не утолить,
залетевшим в магический круг, фьюить,
им ничем не насытиться, с чудом наедине
оставаясь, сластенам. На том же кромешном дне
что ни ночь в заботах они одних:
пусть все будет или не будет, но их. Их-их2.
(“Темный цветок”, перевод В. Гандельсмана)
Сложный синтаксис сосуществует с упомянутыми традиционными размерами и рифмами. Максвелл не провозглашает: “Назад, от верлибра”. Более того, верлибр ему не чужд, хотя, вероятно, он менее “свободный”, по сравнению с употребляемым в современной поэзии; периодически он переходит в дольник. Однако классические метрикa и рифма остаются в центре поэтической философии Максвелла. “Когда ты рифмуешь, ты таким образом вступаешь в диалог с теми, кто тебя старше, с теми, кто старше твоей собственной истории, кто старше чего-либо, что ты осознаешь или испытываешь”3, – замечает Максвелл. Поэтому переводы в идеале должны отражать его технические решения, чему привыкший к классическому слогу русский язык безусловно способствует.
и в этом тоже память. В свежих думах
мне слышен голос, восходящий в вечера
ноябрьские; слышен ветер с судна.
Но, затихая, ни один из них пера
не колыхнет, не вдохновит попутно.
(“Стихотворение вспоминает поэта”, перевод А.В.)
Претит внезапность, взгляд через плечо.
Мысль – не трещотка в лапах дикаря,
Не тень, отброшенная на паркет.
Она не отвечает за того,
Кто в телефонной трубке вдруг расслышит
Ее настойчиво зовущий голос4.
(“Мысль”, перевод Г. Стариковского)
Другая особенность Максвелла, которую иной перевод стремится передать, – тенденция к интертекстам и стилизациям. Подобная тенденция неизбежна для поэта, чей взгляд обращен в прошлое с литературным благоговением. Когда Максвелл продуманно выбирает
terzа rima для романа в стихах “Time‘s Fool” как аллюзию на “Божественную комедию”, то при переводе строка “When the train stopped I started and woke up” невольно вызывает в памяти слог из перевода Михаила Лозинского. В итоге, это уже другая terzа rima, лишенная окончаний а-ля “творенье-веленье”, но связь с Данте неизбежна, напоминая поэму В. Гандельсмана “Там нa Неве дом”. Или возьмем максвелловское “The Tale of the Chocolate Egg” – сам поэт говорит о метрике, позаимствованной из “Похищения локона” Александра Поупа. При переводе на русский это подразумевает пятистопный ямб и мужскую рифму, которые использовал Владимир Микушевич, переводчик Поупа. Не имитация – традиция движeт переводчиком стихов Максвелла, ибо он, при другом наборе синонимов и звуков, представляет некоторое alter ego поэта, не только принимающего, но и культивирующего влияние того или иного предтечи на свои cтихи.Максвеллу близки и Оден, и Элиот, и Фрост. Не без участия Фроста – Эдвард Томас.
Удивительны строки Максвелла о Мандельштаме: “Without a word of his I embrace his every / word. His work in mine and our lives only / words”. Совершенно особенную роль для него играет поэзия Бродского. Последний является одним из немногих, кого Максвелл переводит на английский (по подстрочнику):across the city’s gloomy sea,
there floating by, your New Year’s Eve –
as if life could restart, could be
a thing of light with each day lived
successfully, and food to eat,
– as if, life having rolled to left,
it could roll to right.5
(“Рождественский романс”)
Максвелл-переводчик сохраняет здесь и рифму, и размер. Если большинству англоязычных поэтов Бродский известен стихами американского периода, то Максвелла не меньше интересуют его ранние стихотворения, написанные до 1972 года. Отголоски из раннего поэтического корпуса Бродского, где преобладающим размером являлся пятистопный ямб, можно найти в некоторых строках Максвелла:
У Бродского:Some future night you will appear again.
You’ll come to me, worn out and thin now, after
things in between, and I’ll see son or daughter
not named as yet.6
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь, усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных…7
You be watched over now, and, to that end,
Exacerbates the wind and whipping rains,
Or amplifies the howls of animals
Спасти тебя, но этим прежний рев
Животный, как и ветер, хлыст дождя
Лишь нагнетаются, покой мой теребя…
(“Храня тебя”, перевод А.В.)
Помимо “Рождественского романса” Максвелл перевел на английский “Речь о пролитом молоке”, таким образом больше погружаясь в бытовые рождественские стихи Бродского, нежели в вифлеемские. Бытовая тематика, где младенец, Мария, волхвы условно перенесены в наше время и позволяют автору вновь пережить главное рождение последних двух тысячeлетий, находит место и в поэзии Максвелла:
Town of a hundred thousand hands
Locks in for snow. The sky goes somehow
Orange and green, orange and green
As the animals go where animals go:
Away, behind, due south, below.8
Город этот в сто тысяч голов
Запирается на зиму. Небо
Превращается в нечисть цветов.
Звери бродят повсюду, и где бы
Ни бродили – им нет пастухов.
(“Рождество”, перевод А.В.)
В данном случае Максвелл применяет трехстопный анапест, которым Бродский написал “24 декабря, 1971 года”. Если торжественный амфибрахий, нередко появляющийся у Ахматовой, Пастернака и Бродского, отсылает нас именно к библейскому пейзажу – к жене Лота, к путешествию из Вифании в Ерусалим, к святому Симеону с младенцем на руках, то музыкальный и быстротечный анапест погружает читателя в рождественскую суету современных событий:
В рождество все немного волхвы.
В продовольственной слякоть и давка.
Из-за банки кофейной халвы
совершает осаду прилавка
грудой свертков навьюченный люд:
каждый сам себе царь и верблюд.
Возможно, что с поэзией Бродского Максвелла познакомил Дерек Уолкотт, у которого он учился в Бостонском университете. Максвелл пришел к нему в двадцать с чем-то лет, уже имея за спиной публикации в ведущих журналах. Уолкотт посмотрел на одно из напечатанных стихотворений и раскритиковал его от первой до последней строки. Назвал Максвелла настоящим поэтом, который ничего не ведает о поэзии. Писать стихи, вероятно, научить нельзя, но Уолкотт попытался научить молодого поэта их читать. А главное – он заразил Максвелла любовью к театру и познакомил со своей драматургией9.
Начав с азов,
Найдет для строк
Прозрачный слог,
Пока театр
Куда как прост:
Не до кулис,
Где мир – помост10.
Под влиянием своего учителя Максвелл тоже начал писать пьесы. Традиционные, пятиактные, насыщенные пятистопным ямбом. Критики упрекали его за чрезмерное увлечение этой метрикой но Максвелл парировал, что старый ямб – “метафора времени”11. В одной из пьес – пересказ истории Орфея и Эвридики. В другой – судьба жертвы Джека Потрошителя. Самой удачной, на мой взгляд, является “Кровь жизни” – пьеса о последних днях Марии Стюарт. О королеве шотландской писали Шиллер и Цвейг, сочиняли музыку Доницетти и Слонимский, слагал в сонетной форме Бродский. Максвелл оттолкнулся от пьесы Шиллера, сократил количество героев процентов на восемьдесят и оставил Марию наедине с самой собой. Сам сюжет пьесы малозначителен; главные акценты – на внутреннем состоянии Марии, надрывные монологи которой раскрываются через ямбическую ткань. Порой произведение даже больше напоминает поэму, нежели драматургический опус. Тем не менее, дух “Марии Стюарт” Шиллера неизбежно витает над Максвеллом в “Крови жизни”, и особенно это заметно в строфике, что в свою очередь побуждает иного русского переводчика задуматься над пастернаковским переводом “Марии Стюарт”:
И в грязь какую б гнусные министры
меня ни втаптывали в лондонских беседах,
с каким бы рвеньем ни спускали Вас с цепи,
не забывайте никогда: мои глаза
на Вас глядят глазами поколений.
(“Кровь жизни”, перевод А.В.)
Глазами поколений когда-нибудь можно будет посмотреть и на поэзию Глина Максвелла. Завуалированную, волшебную, притягивающую рифмой и знакомым размером. Которую нелегко, но хочется переводить. И, вероятно, – необходимо.
______________________________
Автор сердечно благодарит Любовь Краснопольскую и Марину Эскину за помощь в редактуре этой статьи.
1 Максвелл, Глин. Публикация переводов М. Эскиной и Г. Стариковского. Санкт-Петербург: журнал “Звезда”, № 4, 2005.
2 http://www.stosvet.net/union/Gand/translations.html
3 Interview with Glyn Maxwell. Atlantic Unbound, Poetry Pages, 06/14/2001.
4 Максвелл, Глин. Публикация переводов М. Эскиной и Г. Стариковского. Санкт—Петербург: журнал “Звезда”, № 4, 2005.
5 Brodsky, Joseph. Nativity Poems. New York: Farrar, Straus, and Giroux, 2001, p.5.
волне средь моря городского
плывет в тоске необьяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.
7 Сочинения Иосифа Бродского (СИБ). Том II. Санкт Петербург: Пушкинский фонд, 1992-2001, с. 265.
8 Maxwell, Glyn. The Boys at Twilight. Poems 1990-1995. Boston: Houghton Mifflin Company, 2000.
9 http://www.phoenixtheatreensemble.org/press/Maxwell_Guardian.html
10 Максвелл, Глин. Публикация переводов М. Эскиной и Г. Стариковского. Санкт-Петербург: журнал “Звезда”, № 4, 2005.
11 http://www.phoenixtheatreensemble.org/press/Maxwell_Guardian.html
Александр Вейцман родился в Москвe в 1979 году. Закончил Гарвардский и Йельский университеты. Пишет стихи, прозу, эссе. Переводит на русский и английский (стихи И. Бродского, Н. Гумилева, К. Кавафиса, Г. Максвелла и др.) Живет в Нью-Йорке.
Адрес оригинальной публикации в журнале “Стороны света”:
http://www.stosvet.net/9/veytsman/