О книге Инги Кузнецовой «Внутреннее зрение»
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2010
Вадим Муратханов
В ЗРАЧКЕ ЗИМЫ
О книге Инги Кузнецовой “Внутреннее зрение”
Книга стихов Инги Кузнецовой “Внутреннее зрение” (М.: Воймега, 2010) – вторая в библиографии известного и состоявшегося поэта. При столь редком и выборочном контакте с читателем удельный вес каждого сборника закономерно повышается. И новая книга не обманывает ожиданий. По отношению к первой в ней нет революционного скачка, резкой смены палитры – но эволюция присутствует безусловно.
Если в “Снах-синицах” мир воспринимался лирической героиней едва ли не на ощупь, то здесь мы уже в большей степени имеем дело с видением, пронизанным мыслью. С тем, что приближается к классическому понятию “философская лирика”. Россыпь ощущений сменяется в некоторых текстах логически выстроенной цепью картинок. Сдержанней интонация. Взгляд – если не через зашторенное, то как минимум застекленное окно. За ним – не пляж, не льдина или другое медитативно доступное пространство – а городской, узнаваемый пейзаж, из плена которого уже так просто не вырваться.
В сумерках в комнате не отыскать
углов. Как в испорченный батискаф,
сажусь и с последнего этажа
падаю вглубь дождя.
Я и не знала, что подойти к окну
Значит остаться здесь, но пойти ко дну.
(“Испорченный батискаф”)
Если “Сны-синицы” напоминали светлое приключение, путешествие по солнечному городу с непредсказуемыми встречами при повороте улицы, то книга вторая – скорее движение по лабиринту, где “внутреннее зрение” позволяет порой предугадывать перспективу.
Характерно в этом смысле стихотворение “Горы сдвигаются…”, где “рвущаяся ткань”, “ворочающаяся твердь”, раскрывающаяся “сердцевина цветка” и другие казавшиеся абстрактными образы в финале обретают плоть, оборачиваясь таинством рождения ребенка. Развязка – последний поворот – тщательно подготовлена предшествующим текстом и именно поэтому застает нас врасплох. Но это – расплох узнавания.
В стихотворении “Утром проснешься – ветер в затылке, смутная память о саде…”, которое вполне подходит на роль программного, оппозиция “зрение – время” явлена наиболее отчетливо.
…Здесь, где текучее время тонирует зренье, что твой полароид –
пленку, и все, что увидишь, как будто под бежевым слоем песка,
ты остановишься, чтобы пройти сквозь поверхность
и медленно строить
маленький дом на окраине языка.
Избежать искажения картинки можно, только выйдя из течения времени, “пройдя сквозь поверхность”. Только такой ценой дается строительство своего, не замутненного отражениями, “дома”.
В “Январе” героиня пытается спрятаться за древесным стволом внутри картины, и здесь зрение служит той же цели, являясь средством развоплощения, преодоления тирании координат этого мира, заставляющих в каждое следующее мгновение обнаруживать, ориентировать себя в пространстве и времени, соотносить с движением окружающих фигур и предметов (“все тот же шорк и стук узкоколейки над головой”).
В другом стихотворении она стремиться увидеть и тем самым подчинить себе время:
Если бы время было песочным
в чем-то ручном и стеклянном,
был бы и опыт уроком заочным,
и не тяжелым, а странным.
(“Птиц пронесли, точно маски кабуки…”)
Субъект и объект зрения на протяжении книги часто перетекают друг в друга. Но покоя и равновесия героиня достигает не в те моменты, когда смотрит сама, а в те, когда оказывается зафиксированной внутри зрачка – своего ли собственного, зимы или “того, к кому лишь брошенный пойдет”.