Перевод с польского Игоря Белова
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2010
СТИХИ ИЗ ЧЕТЫРЕХ КНИГ
М. – В ДОРОГЕ
Это место – нейтральная территория.
Эта кровать ни моя, ни твоя.
Нечего вспомнить об этом месте
ни тебе, ни мне. Невозможно
обозначить здесь наше присутствие.
Следы на простынях будут отстираны,
мусор – выброшен.
Это место – нейтральная территория.
Сложный рельеф, так что никакие военные действия
нам здесь не светят. Отбой
на сегодня и на завтра. Временное
прекращение огня. Что дальше? Дальше остается
заниматься любовью, иначе не продержаться нам
ни эту ночь, ни следующую.
У нас ментальность гостиничных постояльцев,
и вроде бы легко привыкаешь
к случайной мебели, к случайным телам.
Однако я выбрал именно твое тело,
и это все, что можно отыскать, пройдя сквозь него
(я сейчас говорю за себя, я не имею права знать,
что ты в эту минуту…) – пройдя с силой, но без отчаянья.
У нас ментальность гостиничных постояльцев,
но у нас есть при себе и персональные
мелочи: зажигалки, пачки сигарет,
ключи и карточки с номерами каких-то
нездешних телефонов, билеты, деньги,
у тебя свои женские предметы первой необходимости,
у меня – крошки табака в карманах. И хотя
часто мы похожи друг на друга,
все-таки мы очень разные, разные в смысле пола,
смерти и мелочей. Съезжаем завтра.
Забываю забыть.
ВНЕ ГРАФИКА
Около трех ночи – сразу после скандала
с хватанием за воротник, нанесением царапин
и синяков, обычное дело – как всегда,
по его вине, а по чьей же еще, никого здесь нет,
кроме него, эх, бесконечно виноватого – внезапно
он обнаруживает себя идущим по каким-то железнодорожным
путям.
Бродяжья злая кровь, грязь, лицемерие, измена,
отвращение, ненависть, конечно, это всегда
было с ним, потому что он не умел любить, говорил люблю, а
не умел любить, пришел год назад с рюкзаком
и уходит с рюкзаком, ничего не оставив,
кроме пустоты, пустота переносима,
можно поставить ее в угол, потом вынести, оставить на железнодорожных
путях.
Короче, он сам себя находит на рельсах,
никаких, абсолютно никаких
намеков на самоубийство, ночь, оранжевые
огни, в тот момент он почувствовал себя поездом
с сотней вагонов, эшелоном, что
идет вне графика, лириком-извращенцем,
который не может без трагедии, и, если
ее нет, он спровоцирует ее, придумает –
вне графика.
ИЗ КНИГИ “СЛОМАВШИЙСЯ”
ТАК ГОВОРИЛ АЛКОГОЛЬ
Ночью я разошелся в разные стороны,
чтобы проснуться в разных кроватях
чтобы не помнить, что умер. С недавних пор
я ношу при себе запасную пару
носков и сменную футболку, зубную
щетку, все для того, чтобы не помнить,
что умер, чтобы везде быть, как дома.
Она вдруг обняла меня сквозь сон,
дважды произнесла чужое имя,
так нежно, что я не решился
взять себе это имя, принять эту нежность.
Но умер и вышел оттуда
и дальше иду сквозь пустоту, полную ветра.
Но умер – и когда нахожу
себе место поспать – то крепко вжимаюсь в подушку,
кричу подушке свое мертвое имя,
кричу подушке свое мертвое имя.
38-Я ПЕСНЯ О ВОДКЕ
В моей квартире нет проблем
с алкоголем, поскольку
я пью в городе.
Пью в городе. Пью от страха,
пью на радостях.
Пью в городе. Пью в сумерках.
И в дни карнавала, и во время поста.
Пью в городе. Пью на свои.
Пью за чужой счет. Вслепую.
Внимание! Внимание!
Внимание, я иду!
Это я, несу
свой сороковник. Мне не страшно,
ведь я,
скорее всего, здесь не живу.
ВСТУПЛЕНИЕ К НОЧИ
По земле бродят тени
– серые, они светлее, чем земля,
которая безвозвратно темнеет,
угли костра,
минута, когда мужчины
встают, чтобы его погасить,
женщины отворачиваются,
угли шипят,
что-то движется по земле, днем и ночью,
это последний очаг сопротивления,
который остыл,
удерживая свет.
ИЗ КНИГИ “МУЗЫКА СЕРДЦЕВИНЫ”
РЕСТОРАННЫЙ ДЕКАДАНС
Ну да, это ресторанный декаданс,
жуткие колыбельные вгоняют меня
в ступор – это моя работа,
мое счастье,
моя надежда.
И пока не появился румяный охотник,
зацикленный на уничтожении
моей расы
(так я всегда представлял себе смерть),
пока он в меня не прицелился,
я буду мурлыкать
жуткие колыбельные,
чтобы мир наконец заснул,
замолчал,
потерял сознание
и больше не причинял боль.
МУЗЫКА СЕРДЦЕВИНЫ
Какой душевный покой, мои дорогие, нужен,
чтобы написать о страданиях животных
или детей? Какой покой, мои дорогие, нужен,
чтобы воспеть с помощью простого, понятного
на любом языке, парадокса то,
о чем написали все газеты
на первых полосах? Из какого нужно быть
материала? Наверное,
не из крови, желчи и кости?
Нет
покоя, только
кулак в горле. Только
холодный пот.
ИЗ КНИГИ “ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ”
ЛОВУШКА
Снег. Дождь.
Псы окружают.
Узнаю некоторых из них.
СОВРАЩЕНИЕ
В сто раз, наверное, было бы проще,
если бы я ошибался. Но я прав:
ты – самое лучшее место в этом городе,
его центральный пункт.
Когда возвращаюсь в город – возвращаюсь к тебе.
Города просто нет, если
здесь нет тебя. Падают
декорации. Остается пепелище. Руины.
Ночью тебя можно найти на мосту потерянных
ключей, перьевых ручек и документов.
Город останется, если захочешь.
Город исчезнет, если захочешь.
Перевод с польского Игоря Белова
Мартин Светлицкий родился в 1961 году. Польский поэт, прозаик, вокалист рок-группы “Świetliki” (“Светлячки”). Принадлежит к дебютировавшему в конце 80-х годов “поколению бруЛьона” (по названию литературного журнала). Автор книг стихов “Холодные страны”, “Берлин”, “Третья половина”, “Песни профана”, “49 стихотворений о водке и сигаретах”, “Музыка сердцевины”, “Сломавшийся”, “Избранные стихотворения”, “Неочевидное”, “Низменные позывы”, книг прозы “Двенадцать”, “Тринадцать”, “Одиннадцать” и др. С группой “Świetliki” выпустил пять долгоиграющих альбомов. Лауреат многих литературных премий, в том числе премии “Гдыня”, премии им. Георга Тракля. Живет в Кракове.
Игорь Белов родился в 1975 году. Поэт, переводчик. Стихи публиковались в журналах “Знамя”, “Новый мир”, “Октябрь”, “Континент”, “Воздух”, “День и ночь”, “Север”, “ШО” и др., переводы из польской, украинской и белорусской поэзии – в журналах “Новый мир”, “Дружба народов”, “Воздух”, “Сибирские огни”, “Интерпоэзия”, “Новая Польша”, “ШО”, “TextOnly” и др. Автор книг стихов “Весь этот джаз”, “Mузыка не для толстых”. Лауреат всероссийской литературной премии “Эврика!”. Живет в Калининграде.