Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2010
СМЕРТЬ АКУШЕРКИ
* * *
Дебора в лаборатории Денвера
обрабатывает примата,
прививает примату “сибирку”,
конечно, тут не без мата.
Но дело bla-bla благое, и какое Деборе дело,
что у примата покрывается язвами здоровое тело?
Что сделает Дебора для людей?
Она вырвет обезьянье сердце,
выйдя из кровавого бокса,
захлопнет герметичную дверцу,
снимет халат и бахиллы,
хвала Деборе, хвала.
По Дарвину, Дебора могла бы bla-bla
спасти человечество, если бы примата спасла.
Но у нее ни одно животное не может дожить до утра.
И вообще, у нее ничего не получается,
у этой бабы со скальпелем,
а она все режет и режет,
и лицо у нее все реже и реже,
а все рожа и рожа.
* * *
Дед Ганса говорил: “Каждый баран
должен висеть за свою ногу”.
Ганс знает, как работает портовый кран,
он и сам поднимает тяжести понемногу.
Жена Ганса никогда не стоит под стрелой,
очень возбуждается, когда наблюдает активность микроба
или чувствительность бактерии, смешивает жиры с золой
для получения мыла. Мылом пользуются оба.
На стройке с гастарбайтером из бывшего СССР
Ганс затопил буржуйку и, немецким языком папироску склеив,
выпустил из рыжей ноздри дым, выпустил изо рта пар
и сказал, указав на дрова: “Подкинь-ка пару евреев”.
Гастарбайтер подкинул дров, разве так говорят, Ганс?
Так говорил мой дед, ответил Ганс. Есть много других поговорок.
Жена Ганса постоянно возбуждена.
Это от грязи, объясняет Ганс, она
стерильна, но надо использовать любой шанс.
Ей уже сейчас далеко за сорок.
Город, в котором живет Ганс, немногозверен и многолюден.
Дед говорил: “Haust du meinen Juden, hau ich deinen Juden”* .
* * *
Ей неудобно, Боже, как же ей неудобно,
какая-то мутная жизнь говорит о себе подробно,
а она думает, даже жизнь смерти подобна,
в запотевших линзах все кратно вокруг, все дробно,
какая-то смерть улыбается широко и утробно.
Ей неудобно сидеть среди всех через одного за общим столом,
где через одного она одна за столом на всех,
кажется, что все косятся, думают, поделом,
теперь, когда она отовсюду высоким челом,
они через одного отворачиваются, потому что грех это, грех
смотреть на чужое горе из-за стола,
а ей неудобно, что у нее горе среди гостей,
и она угощает. Ешьте. Рыба, говорит. Без костей.
И пирог, говорит. Берите. Только что испекла.
МЕБИУС
Приходите, говорит Белла, обязательно приходите,
будет сюрприз, бу-бу-бу, говорит Белла.
Белла надела блузу и белые бусы,
мертвые бусы, у которых перекручена нитка.
На голове у Беллы белое облако пыли,
Белла долго лежала в шкафу с поломанной дверцей.
Вместо микрофона она держит бутылку Клейна,
я покажу любовную лирику, ку-ку, обещает Белла,
достает изо рта стихи, надкусанные фарфоровыми зубами,
и выкладывает надкусанное в ленту, отступая от края.
Если перевернуть эти листы, объясняет Белла,
любовная лирика свяжется с дополнительной субъединицей –
так действует прегабалин. Белла поправляет бусы и зубы,
с ней вот-вот случится очередной припадок.
ДЕВОЧКА И СОБАКА
Девочка, у которой оттопырены уши,
заинтересована играть с собакой.
Собаке нет дела до чебурашки и прочей чуши,
игра не выходит за уши, не переходит на собачьи уши,
игра девочки и собаки никогда не заканчивается дракой.
У девочки короткая стрижка – так велела парикмахеру мама,
маме нет дела до девочки с ее ушами.
Девочка укусила парикмахера не потому, что упряма,
а потому, что играла с собакой, а собака, если ее обидеть, кусает.
СМЕРТЬ АКУШЕРКИ
У любого народа может родиться урод.
Не любого урода назовут униженный мой народ.
Ибо даже один пегий с шакальей пастью
не может унизить народа своею мастью.
Еще в роддоме, чтобы выжил урод,
ему начали делать дыхание рот в рот,
но вместо рта обнаружилась черная пасть,
и акушерка схватилась за сердце, чтоб не упасть.
Дома акушерка долго пила молоко,
много курила, затягивалась глубоко,
говорила, на работу больше не пойду, хоть убей,
замкнулась, стала разводить белых голубей.
Урод, пока рос, неоднократно поднимал шкурный вопрос,
один старенький школьный учитель принял его всерьез,
но этому учителю как раз откусили нос.
По окончании школы уроду выдали шакалий билет,
выпустили темного в свет, направили в культпросвет.
Он перестрелял из рогатки акушеркиных голубей –
та узнала его в морду: Полюбуйтесь, возвышенный ваш плебей
сколько всего крылатого убил, сколько растворил!
А урод еще только скалился, еще толком и не сорил.
Потом старенькую акушерку нашли под мостом
с аккуратно вспоротым животом.
Допросили случившееся рядом рыло,
мол, не оно ли убило,
рыло изобразило дыхание перегаром в рот,
то ли это был урод, то ли рыло наоборот.
После такого случая вежливые люди говорили уроду “Вы”,
как бы не замечая шакальей его головы,
как бы чего не вышло, как бы чего не вы…
* Поговорка «Как ты бьешь моих евреев, так я бью твоих» имеет политкорректный вариант перевода: «Как аукнется, так и откликнется».