Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2010
“МЕРТВЫЕ И ЖИВЫЕ”
Вот и всё…
Д.С.
* * *Витийствуя изо дня в день,
ты стал повторяться, лентяй.
Так нитку суровую вдень
и память свою залатай.
Там всяк – молодой и незлой,
а дружеский треп наш нелеп.
Но ветхая ткань под иглой
крошится на нити судеб.
По швам распадаясь, ползет.
Гнилой мешковиной трещит.
А там – неприкрытый позор,
шипящее внятное sheet.
Ты выжил – тебе повезло,
но в собственной малой душе
такое зияет зеро,
что стыдно ушедших уже.
И нужно прорехи латать,
один на один с наготой,
как ангелам нужно летать,
когда в них не верит никто.
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
Дом ветшает. Давно пора приступать к ремонту.
А хозяин, не зря раззора в упор,
как зегзица мужская, сзывает живых и мертвых
на ночной разговор.
Им мешают слетаться жены сторожевые,
и границы, и грань, за которой темно.
Откликаются чаще мертвые, чем живые –
но не всё ли одно?
На кухонном совете, на птичьем базаре, в застолье
спорим, как устоять супротив
энтропии всеядной с зияющей пустотою.
Живу душу спасти.
На два фронта не сахар… Галдят вразнобой перестарки
в небесах над оглохшей Москвой.
Но, прощаясь навек, на столе оставляют подарки
мертвый или живой.
Вот – заезжим славистом забытая марихуана
(жаль, Дениска ушел на покой).
Вот Бахыт написал про армию Цинь Ши Хуана,
словно Борхес какой…
ПАМЯТИ МАРСИЯ
Не дорожит любовию народа
поэта извращенная природа –
взгляните на него во всей красе.
У этого печального урода
одна отрада – тайная свобода
быть не таким как все,
не раствориться в бодрой биомассе,
мечтающей о выпивке и мясе
(не суть – постельном, или же пожрать)…
Он вечно выбивается из масти.
В его меланхолической гримасе –
мальчишества печать.
Не отвечая интересам фирмы,
как чаплинский чудак из старой фильмы,
он задницей садится в бутерброд.
Он водку пьет, в кармане носит фиги –
покуда не потребует Пифиец
и кожу не сдерет.
Сочащегося жалостью и желчью,
его легко закласть священной жертвой –
двойной свирели голос нестерпим.
Но он последним судорожным жестом
в победу обращает пораженье,
усмешкой поразив воображенье
притихшей враз толпы.
Простые потребители, и снобы –
они, неразличимы как амебы,
стекаются к нему со всех сторон…
И – посрамленный собственною злобой –
исчадие Латоновой утробы,
рыдает Аполлон.
НА СМЕРТЬ ДЕНИСА НОВИКОВА
1.
…тра-та-та тра-та-та-та-та та-та-та издалека
просочился слушок о твоей невеселой победе.
Ты приснился живым на излете своих сорока
дней положенных мытарств, которых стремился избегнуть.
Эк тебя занесла напоследок, солдат буриме,
волонтер конопли, на страну и на время обида!
Знаменитым бровям и девичьей ресниц бахроме,
светлой челке твоей истлевать под звездою Давида
будет много быстрее – у нас ведь покамест мороз.
Ты и тут поспешил, везунок, неуемыш всегдашний.
Помнишь, Саша тянул “Посошок”, доводя нас до слез?
Ты зашил свой мешок с незатейливым скарбом бумажным.
Мандельштамовско-бродским гекзаметром нынче лабать
лишь о смерти пристойно…
за плечо. Просыпаюсь. Светло и не страшно.
2.
Не водовка, не пьяный отморозок,
которого смешно страшился ты,
и даже, говорят, не передоза –
кощунства? срамоты? –
тебя убила собственная язва,
натертая о краешек стола.
Страна, что приласкала слишком явно,
да соску отняла.
И мне ли – прежде брату, после – чорту,
являвшемуся с белочкой к тебе –
судить сейчас, оправдываться в чем-то,
бессмысленно скорбеть? –
а вот скорблю. Бессмысленно. На ощупь.
В той, Дантом навещаемой стране,
тебе, исчадью, верно, нынче проще,
чем будет мне –
зануде-моралисту. Мастерица
обманок – речь – взяла тебя на фук…
Не всё, Дениска, за стишки простится.
Не всякий звук
с Последним Словом так-таки созвучен.
Но нет управы собственным устам.
Прости – мудак. Ты знаешь это лучше
сегодня. Там.
3.
Поговори со мной. Не в том примочка,
что сочинять ни сил, ни смысла нам
никто не даст взаймы. Табак подмочен,
а воздух выпел Мандельштам.
На стол – разнокалиберную утварь!
О бабах! – и ни слова про режим
больной страны, которая под утро
проснется с именем чужим.
Ты жив еще, и ты еще не в ссоре
как будто ни с Тимуром, ни со мной,
и ни с самим собой. Рыдают “sorry”
над Англией смешной
раскормленные чайки. “Против наших,
чай, этим нипочем не устоять –
расслабились под скипетром монаршим,
япона мать,
нюх потеряли!..” Я тебя по нюху,
по дури отыщу в дурном былом –
в той комнате, где ставили порнуху,
но был облом
и на двоих давать ломалась краля –
не то, что некогда в Москве…
Наш воздух был, и он был честно скраден,
взаправду отворован у СВ.
Когда ж он стал похабней дихлофоса
и поэтесс, лихих на передок? –
в Москве, в Москве начала девяноста-
чумных годов,
где я над диссертацией трудился,
где ты вдыхал насмешливый дымок…
Наш воздух никому не пригодился
и никого не уберег.
4.
Мшистые стены крошащегося плитняка
леской из омута памяти извлеку.
Шмыгаешь в прошлое, дабы наверняка
утяжелить достоверной деталью строку.
Вот мы сидим, стопарь держа на весу
(рыба понтийская жарится на костерке),
до хрипоты обсуждая словесный сюр:
правильнее “в параднике”? “в парадняке”?
Ты, исхитрявшийся сызмальства делать спорт
и из любви, и из текста, утешься мздой –
вьюноша, взятый мной на Эвксинский Понт;
самый талантливый, наглый и молодой.
Вот мы тостуем: поручик и ушлый корнет.
Эмили Мортимер шепчет тебе “I love you”.
“Я ж за Жоржа Иванова, – ты в ответ
брякаешь, – в рот беру и в жопу даю!..”
Хряпаем с локтя или – как бишь? – с локтя…
Дщерь Альбиона ответствует, превозмогая крен:
“Денья, ти очень кароший… – а чуть спустя
и еле слышно, – …но ты не gentleman”.
Где же была пирушка? Несебрский пляж?
Стены общаги? Лондон? Московский флэт?
Шамбала? Амстердам? – где хмельной кураж
ты променял на вдумчивый марафет?
Так-таки важно?.. Впрочем, заведено
чтобы оставшийся кореш чтил календарь.
Ты раздаешь ножи – ну а мне вино
лить новогодней полночью в твой стопарь.
МИШЕ ПОЗДНЯЕВУ
Да что он, вконец одурел,
фанат филологии? Словно
и вправду объявлен отстрел
на помнящих Слово,
на тщащихся пробормотать
его в караоке мучачей,
что празднуют свой пубертат.
Все чаще – молчащих
брезгливо. Теперь вот и ты,
упорствуя в праведном бунте,
напился летейской воды.
Похмелья не будет.
В отстойнике, где предстоит
платить за реченное нами,
ты встретишься – истый пиит –
с иными тенями.
Каков там спартанский уют,
в преддверьи дурного колодца?
Однако же лапу пришьют,
ключица срастется.
Для вплавь пересекших поток
есть место в прозрачном спецназе.
Неважно – в цивильном пальто,
в потрёпанной рясе.
Когда же (покамест: молчок!)
при встрече обнимемся снова –
ты будешь со светлым мечом
разящего Слова.
НА МОТИВ ВОЛОХОНСКОГО
По эльфийскому лучу,
по стволу корявому,
то ли все же долечу,
то ли докарабкаюсь
в край свободы от судьбы,
разума и возраста,
где над небом голубым
бродят звери вольные.
Мне туда еще не срок.
Просыпаюсь в свой мирок,
чувствуя через плечо –
горячее, горячо –
как прозрачные друзья,
смертной легкостью дразня,
смотрят на земную жесть.
Отвяжитесь! Я уже…
Виктор Куллэ – поэт и переводчик, родился в г. Кирово-Чепецк, окончил Литинститут (1991) и аспирантуру (1995). Работал заведующим. отделом издательства “Миф” (1989–1991), референтом ИЧП “Ибрис” (1991–1997). С 1997 г. главный редактор журнала “ЛО”. Кандидат филологических наук. Дебютировал как поэт в 1981 г. Автор книги стихов: “Палимпсест” (М., 2001). Стихи печатались в журналах “Родник”, “Новый журнал”, “Грани”, “Звезда” и др. Переводит англоязычную и болгарскую поэзию. Член СП Москвы (с 1999 г.). Живет в Москве.