Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 3, 2008
* * *
Если ты, забытый Богом,
Здесь, на стыке двух веков,
Сам забыл уже о многом,
Это жизнь без дураков.
В темноте дымок табачный
Голубые кольца вьёт.
Тихий переулок дачный
Сниться не перестаёт.
Жизнь, тебе приёмом старым
Боль к трюизму не свести.
И коньячным перегаром
Пахнет – Господи прости.
* * *
Тяжеловесный свет на части землю режет,
морщинами изрыт со всех сторон курган.
Таинственная жизнь, я узнаю твой скрежет,
в который иногда вплетается орган
Уходят в высоту стволы глухонемые,
в чешуйчатую зыбь оделся чёрный пруд.
Всё то, что я люблю, сейчас беру взаймы я,
но страшно оттого, что завтра отберут.
Сияющий Эдем, дворец из паутины,
горбатый коридор, как каменный подвал.
А в узеньком окне лишь контур бригантины,
плывущей в те края, где я не побывал.
* * *
Оскалило время клыки
с коричнево-желтым налетом.
Над пропастью и над болотом
машин раздаются гудки.
И бельма уставив во тьму,
слепцы собираются в стадо,
и пена незрячего взгляда
ползет по лицу моему.
Задвигались: гомон и крик,
я чувствую тел колыханье,
горячее слышу дыханье:
мужчина, ребенок, старик.
Как будто другой Моисей
связал их веревкой свободы.
Как плевел, изъят из народа,
один я средь Родины Всей.
* * *
Если что-то есть во мне,
то оно пришло оттуда,
где узоры на окне
или детская простуда.
Где еще живой мой дед,
мерно досточку строгает,
и косой, блестящий свет
ночь на блики разлагает.
Там где утро, первый класс,
материнский взгляд вдогонку.
Все, что по закону масс,
разом ухнуло в воронку.
И стоишь как Гулливер,
персонаж из детской книжки,
Бывший юный пионер,
задыхаясь от одышки.
Если ты, забытый Богом,
Здесь, на стыке двух веков,
Сам забыл уже о многом,
Это жизнь без дураков.
В темноте дымок табачный
Голубые кольца вьёт.
Тихий переулок дачный
Сниться не перестаёт.
Жизнь, тебе приёмом старым
Боль к трюизму не свести.
И коньячным перегаром
Пахнет – Господи прости.
* * *
Тяжеловесный свет на части землю режет,
морщинами изрыт со всех сторон курган.
Таинственная жизнь, я узнаю твой скрежет,
в который иногда вплетается орган
Уходят в высоту стволы глухонемые,
в чешуйчатую зыбь оделся чёрный пруд.
Всё то, что я люблю, сейчас беру взаймы я,
но страшно оттого, что завтра отберут.
Сияющий Эдем, дворец из паутины,
горбатый коридор, как каменный подвал.
А в узеньком окне лишь контур бригантины,
плывущей в те края, где я не побывал.
* * *
Оскалило время клыки
с коричнево-желтым налетом.
Над пропастью и над болотом
машин раздаются гудки.
И бельма уставив во тьму,
слепцы собираются в стадо,
и пена незрячего взгляда
ползет по лицу моему.
Задвигались: гомон и крик,
я чувствую тел колыханье,
горячее слышу дыханье:
мужчина, ребенок, старик.
Как будто другой Моисей
связал их веревкой свободы.
Как плевел, изъят из народа,
один я средь Родины Всей.
* * *
Если что-то есть во мне,
то оно пришло оттуда,
где узоры на окне
или детская простуда.
Где еще живой мой дед,
мерно досточку строгает,
и косой, блестящий свет
ночь на блики разлагает.
Там где утро, первый класс,
материнский взгляд вдогонку.
Все, что по закону масс,
разом ухнуло в воронку.
И стоишь как Гулливер,
персонаж из детской книжки,
Бывший юный пионер,
задыхаясь от одышки.
Стихи Виктора Голкова публиковались в журналах “Кодры”, “Студенческий меридиан”, “Крещатик”, “Алеф”, “22”, альманахах “Свет двуединый – евреи и Россия в современной поэзии”, “Всемирный день поэзии”, “Тутэйшия”. Живет в Израиле.