Перевод с украинского Э. Хвиловского
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2008
Строки Готфрида Бенна:
“Если после поэта что и останется,
то, быть может, восемь стихотворений”, –
лишают желанья писать.
Когда под утро в тёплом компьютере
на белом знамени футбольного поля
моргает курсора одинокая гнусь –
твоего визави – хватаешь
колючий нью-йоркский воздух
и думаешь: вдруг этот Бенн идиот
и выплеснул старую желчь
на поэзию и поэтов, помня только
своё крысиное детство.
Восемь стихотворений давно готовы.
Шёпот: ты написал куда больше чем восемь.
Может, передохнуть?
Но почему нет уверенности
и в тех восьми?..
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ПЕРЕВОДА
после Вавилонской башни все нужно переводить
либо из пустого в порожнее
либо с другого языка на другой
то бишь наряжать обнажённую красавицу в иную одежду
но не уродовать её формы: округлые ягодицы
– красноватые соски –
откупорить флакон её тела и не выветрить её запах
все (или почти все) украинские поэты (и не поэты)
которые знают польский язык
бросились переводить современную польскую поэзию
так как появилась мода на польскую поэзию в Украине
равно как и на украинскую в Польше
в конце 80-х купив в Кракове сборник Чеслава Милоша
за который выложил несколько десятков тысяч злотых
понял что за границей книги очень дороги
Милош уже был Нобелем (Нобель никогда не будет Милошем)
– какая разница –
с тонюсеньким томиком который впервые был издан в Польше
было немало проблем
так как пограничники были ещё советскими
а Милош был польским эмигрантом
и к тому же борцом с коммунизмом
надо было запрятать его “Хроники” подальше
от натренированных искателей всякой антисоветчины
Милоша удалось провезти как контрабанду
Збигнева Герберта тогда вообще невозможно было
купить в польских магазинах
не существовал он и в советском пространстве
Шимборская и Ружевич изредка переводились на русский
но Герберт был табу
со временем мне переслали несколько его книг
и я натянул струну света на украинскую скрипку
но она не может играть польские ноты – польские струны
нужно было обмотать изоляционной украинской медью
что дало повод одному из переводчиков с польской Д. размышлять
об адекватности перевода: сам он всю жизнь тщательно переводил – как ученик – прозу но теперь взялся за поэзию…
чтобы встретиться с Эшбери или О’Хара не нужно ехать в Нью-Йорк
достаточно пересечь украинско-польскую границу
и встретить Задуру или кого-то из его окружения
или же прочесть стих словена Чучника “Польским О’Харистам”
и воспринять это как евхаристию
С Янушем Шубером довелось проехать вместе с его экс-сержантом
по всей Америке
чтобы в конце объявиться там самому
и на самом деле понять как она велика!
(территориально)
потому что другие стихи Шубера пропахли сыром –
со слоем овечьего жира –
лаем овчарок
которые – словно ночные сторожа – охраняют его инвалидную коляску
каждый кто переводит поэзию встречает сопротивление другого языка
им трудно вменить статью Уголовного Кодекса об убийстве
кто ещё так детально обходится с телом стиха – сухие рёбра строф –
всякий раз операция по омоложению
грозит завершиться неудачной попыткой
а красавица топ-модель
превратиться в дебелую девку
но сегодня – так получается –
и всё чаще молоденькие девчата-стихи
с металлическими застёжками на всех частях тела
околачиваются в литературе
и вовсе не проникаются тем
что когда-нибудь их не спасёт никакая пластическая операция
с тремя синими очами
несёт надо мной несколько случайных чаек,
которые кричат кого-то оплакивая
сухой песок прилипший к мокрой шерсти
пляжный мусор
в обложках глянцевых журналов
а притворившись псом
ранит свои лапы о кости мёртвой рыбы
ну и замшелый зелёный берег песка
перехваченный высохшими стеблями
водорослей
в общем здесь ни к чему
добрался до пакета с едой
шумит и рвёт полиэтилен
но у него нет хозяина
потому никто не кричит на него
и не дёргает поводок его ошейника
пёс светит мне издалека
тремя синими очами
как товарищ зажигалкой
огонь которой обжигает его пальцы
(так ветрено)
но – как настоящий товарищ – он всё-таки хочет
зажечь мне сигарету
и сегодня возле океана ветрено
и я вижу как один глаз у пса слезится
и изменяет цвет
а за его правым ухом монотонно мигает
свет маяка
это мой приятель хочет зачечь мне сигарету
и подаёт какой-то знак
СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА С ПОЛКОВНИКОМ
АУРЕЛИАНО БУЭНДИА
я был уверен, что “Сто лет одиночества”
могут скрасить несколько недель моего одиночества
поэтому книжка лежала на столе открытой на первой странице
когда полковник Аурелиано Буэндиа роясь в металлической банке
готовит себе кофе
ты тоже каждое утро помешивал ячменный кофе
ибо другого в наших местах не пили
дальше первой странички ты не продвинулся
полковник так и застыл откупоривая металлическую банку
и ты мог бы только представить какой запах и вкус должен был быть у этого колумбийского кофе
а ещё тебе хотелось запомнить рецепт по которому полковник каждое утро варил свой кофе
а ещё – удвоенные – испанско-латиноамериканские фамилии – скреплённые испанской традицией и встречающиеся на страницах книги:
первое – отца второе – матери: придавали вкус заваренному ячменю
ты мог бы спросить полковника где купить хорошие сигареты но не успел – ибо милый сосед который всю жизнь курил самокрутки – принёс тебе несколько листов высушенного табаку прошлогоднего урожая и тонкий рулон сигаретной бумаги – сам он чаще употреблял газетную: ибо говорил что сигареты со шрифтом крепче
так прошло несколько дней:
я тянул время среди наспех разбросанных рукописей – муравьиных записей на поверхности рассыпанного ячменного кофе
подумалось – неплохо быть полковником и каждое утро пить настоящий кофе
но дальше читать не захотел:
поэтому
полковник только успел нагреть воду
однажды сосед спросил про книгу: не дал бы я ему несколько ненужных страничек для самокруток
я ответил: не могу – только начал её читать но что-то мешает мне двигаться дальше
тем временем полковник Аурелиано Буэндиа куда-то исчез да и сосед не приходил
мне оставалось: 1) кофе на несколько заварок и 2) несколько дней до отъезда
как раз за день до отъезда снова наведался сосед с пачкой газет и читал мне новости
в одной из статей он вычитал про Колумбию и её наркосиндикаты
я сказал ему – что писатель книгу которого он хотел раскурить – колумбиец и курит кубинские сигары
сосед вспомнил что однажды он видел в городском магазине такие сигары но не купил их потому что они были дорогими и ещё добавил: над ним бы смеялись если бы он их начал курить
мы распрощались
в конце концов он неловко спросил не мог бы я выслать ему из города таких сигар – и оставить книгу
до моего следующего приезда
обещая что он её прочтёт и не пустит на курево
я знал что больше сюда не приеду но чтобы не разочаровывать его дал
“Сто лет одиночества” – со следами ячменного кофе и запахом отсыревшего табака
полковник Аурелиано Буэндиа наконец допил свой кофе и посмотрел в окно
он не помнил года своего рождения но точно знал что кофе осталось только на одну заварку
НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ОТКРЫТКА БОГДАНУ ЗАДУРЕ
хотел послать тебе открытку с видом Бруклинского моста
но не нашёл ей в киоске
в Америке тоже не всё есть
вместо неё нашёл открытку с Джоном Эшбери из 60-х
и невольно сравнил его с тем которого видел на 22-й улице в его жилище
когда Джон до конца не понял откуда на Украине берутся поэты
заплатив 70 центов
удивлённому продавцу у которого никто никогда не покупал открытки с фотографиями поэтов
спрятал её во внутренний карман пиджака
и пошёл в направлении Бродвея
потом повернул и увидел Бруклинский мост
тебя интересует топография Нью-Йорка?
ибо в Нью-Йорке никогда не затеряешься
но найдёшь ли себя?
что за лабиринты они здесь понастроили?
эти каналы прорыты бульдозерами – скалы подорваны динамитом
тут хватает
певцов – матросов – шлюх – евреев – афроамериканцев которые
в каждой строчке Поэта в Нью-Йорке Лорки
который искал здесь сексуальных приключений
в то время когда всё пошло наперекосяк
в 1929 когда обвалилась биржа
может поэтому он отплыл в итоге на Кубу
а может потому что не выучив английский чувствовал себя
всякий раз более грустным и одиноким чем прежде?
я хотел послать тебе Бруклинский мост: ибо он как жест полинявшей девки – Статуи Свободы – позеленевшей от океанской влаги которую воткнули на искусственном острове и которая стольких обманула
разве можно верить продажным девкам?
Иногда на Гринвич-Виллидж собираются поэты в каком-нибудь кафе
чтобы почитать стихи
однако делают это как-то однообразно словно жуют жвачку
говорят: все здесь эмигранты
и путушественники
и искатели приключений:
как Гомбрович который оставил больше автографов в Буэнос-Айресе
на квитанциях Банка Польского чем написал текстов
как Виткаци – вечный турист и житель Закопане – который неизвестно
для чего когда началась война поехал в Перемышль (или куда-то в те места)
и там наложил на себя руки
как Бруно Шульц с простреленным на одной из улиц Дрогобыча возле коричных лавок затылком который не успел выполнить приказ немецкого вояки – оставил рисунки и фрески – работы учителя гимназии и свои эротические мечты
почему мы все эмигранты?
Господи – когда-то воскликнул Збигнев Герберт – насколько удивительно разнообразен этот мир
и я всякий раз удивляюсь когда встречаю этих доходяг-хиппи – разукрашенных панков – местных алкоголиков которые ссут на будки
и которых не арестовывает полиция
наблюдаю:
ночные огни большого города – они горят мехом небесной лисицы
Подземки которые сотрясаются от своих локомотивов
и звучат музыкой разных этносов которая стекает вместе с канализационными водами
этих голодных карибских женщин которые трясут сиськами и бёдрами –
этих сухих и выцветших англосаксонок которые словно жерди воткнутые на улицах вместо деревьев как фонари и светофоры
тебе интересны эти ньюйоркцы?
эти ритмы – эти звуки?
помнишь ли ты что существуют ещё провинциальные городки построенные по Магдебургскому праву
с центральной площадью всегда называемой Рынок
церквями и костёлами – разрушенными синагогами
напоминают ли они – в зажатой ладони Бруно Шульца – поселение ласточек?
успел ли он тогда запечатлеть тень их перьев?
на память приходят склоны улиц Бучача:
на центральной ещё есть магазины с коваными дверьми
и старинными замками работы местных кузнецов
еврейское кладбище на котором плиты с надписями на иврите – словно родовая книга галицийских евреев –
и не об этом ли Бучаче писал Шмуэль Агнон?
и не тот ли Бучач я искал вместе с его дочерью Эммой Ярон на уцелевших оградах еврейского кладбища в Тернополе
а французское телевидение снимало когда она протирала пальцем поблекшие и позеленевшие буквы на могильной плите одного из своих далёких предков?
и прижавшись к ней долго ещё что-то шептала
почему Бруклинский мост такой короткий и почему на нём нельзя доехать до Европы?
почему память такая долгая и длина её измеряется бесконечностью?
я конечно найду эту открытку – а ты когда купишь машину выезжай на Бруклинский мост возле Пулав
и оттуда прямо на Нью-Йорк
посидим на Гринвич-Виллидж
и почитаем один другому стихи
так как их миг (и наш тоже) как у ночных мотыльков
и оттого что посветишь кому-то не становится легче
Эдуард Хвиловский, поэт, переводчик, родился в Одессе. Автор нескольких поэтических сборников. Живет в США.