Перевод с английского Е. Ариан
Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2008
Что доставляет большинству из нас удовольствие – так это легкая искаженность нашего восприятия реальности. А вот касательно самой реальности – русская народная мудрость гласит, что это всего лишь следствие серьезного недостатка алкоголя в крови. Как семьдесят лет коммунистического режима и диалектического материализма повлияли на это леденящее душу утверждение, можно только догадываться.
Однако, большинство из нас испытывает эту искаженность благодаря наркоте, а в некоторых случаях – злоупотребляя ею. Но проходит время, и когда воздействие алкоголя всякого вида доходит до точки, приходится завязать на всю оставшуюся жизнь. Такое вот мрачное облако нависло над моей головой.
В сущности, работа была славным от этого отвлечением, но только если она сочеталась с дальнейшей искаженностью чувств: изнеможением. Я был работоголиком, но со своим планом. Сочинительство – оно как раз про это, а я
вторгался на его территорию четырежды. Но в сочинительстве невозможно сохранять успех, не будучи плодовитым до неприличия; кроме того, это – единственное преступление, которое не приносит денег.
Вот так литературный перевод вошел в мою жизнь. Моя заявка на звание переводчика имела то важное преимущество, что не поддерживалась ни единым
законным заведением. Мне приходилось самому выслеживать свою добычу – книги – и учиться этому, обитая бок о бок с писателями в их родном городе, который оказался, для начала, Нью-Йорком.
Именно во время моих многочисленных вылазок я впервые испытал некое сдвинутое состояние, рожденное необходимостью существования в ином языке. Я заторчал на этом деле немедленно. А потом начались изменения в поведении,
потому что невозможно оставаться прежним, когда сломаны все лингвистические рамки, в которых жил раньше.
Дополнительные сдвиги добавились, когда мне надо было выдать сносную французскую копию “крутого” уличного сленга, в котором я специализировался (я работал в жанре “Нуар”), поскольку это единственное, что можно освоить самостоятельно. Разумеется, это умение еще и воодушевляло, позволяя представить себя кем угодно и напоминая о давно ушедших ночах, проведенных в загуле, подозрительных личностях, прокуренных забегаловках, женщинах,
голосах, тьме. У меня было много общего с этим типом у Бэрроу, по кличке “Покупатель”, который проводил время, покупая наркоту, но никогда ее не принимал, потому что торчал уже от того, что тусовался с наркоманами. И это было жизнью. Но и это утратило остроту, как со временем приедается любая привычка.
Вскоре мне понадобилось что-то более сильное, более мощное и более сложное – нечто такое, что исказило бы реальность еще круче. Тут-то я и решил наложить язык Пушкина на звуковую дорожку моего мозга. Это было способом вновь открыть для себя сокровенные пути, на которых может случиться все что угодно и вновь ощутить эту новизну, это счастливое опьянение юности, – чувство, унесенное временем. Но это лекарство оказалось горьким. Русский язык следует изучать шаг за шагом, нелегким путем: в школе. А когда ты наконец выучишь его основы, пора начинать все с начала, самостоятельно врубаясь в язык улицы, – что и было моей целью. Я хватался за любую возможность узнать что-то еще: газеты, книги, заплутавшие туристы, спрашивающие дорогу.
Я полетел в столицу всея Руси и заточил себя в стенах университета, пока, насидевшись до одури в четырех стенах, не оказался на улице, где начал медленно постигать иной говор – тот, что страдает, проклинает и ласкает. Мой ум принялся
нащупывать скрытые связи, и отражение третьего языка начало включаться в игру зеркал, которая прежде велась между французским и английским. Во мне зародился третий персонаж, и – слава Богу или Дьяволу, – на этот раз европеец только наполовину. Говорить я стеснялся, поэтому я рычал, потом, успокоясь, ворчал, становясь то собакой, то медведем, хотя на самом-то деле я был гиеной, совой и рысью. Это было полностью созвучно напряженной атмосфере Москвы после кризиса 98-го – взрывоопасной жизненной энергии, приглушенной извечной безысходностью. Мое относительное невежество в области русского в то время породило неистовое желание разгадать проклятый язык – задача, почти невыполнимая, в которой я иногда, вопреки всему, достигал успеха, обычно когда меньше всего этого ожидал. И когда это получалось, у меня возникало ощущение физического подъема, близкое к наркотическому экстазу; короче, меня повело. Можно сказать, заторчал на Нарколингвистике.
Я покинул Москву вымотаннный и воодушевленный, увозя в чемодане несколько книг и рукописей. А потом мои переводческие дела снова привели меня в Нью-Йорк, и в один солнечный день я оказался на Брайтон-Бич, на бордвок, где грели кости старики, а у столиков татуированные типы клевали носами между кружками пива и рюмками водки, и их мобильники будили их как раз в тот момент, когда их золотая цепь готова была окунуться в тарелку с супом.
Надумав полакомиться рыбкой, я для начала попробовал обратиться к официантке по-английски. Она явно только что сошла с самолета, — может, из Крыма, хоть и блондинка, — и вид у нее был испуганный. Затем мой ломаный русский вернул ей улыбку. Лучше ломать русский, чем тарелки. Я увидел, что в ее глазах появилось доверие, будто я и впрямь проломил стену отчуждения, и ландшафты, над которыми мы пролетели вместе в эту долю секунды, были приятнее, чем тысяча наркотических взлетов, – особенно если учесть, что за дрянь нынче продают.
Между тем каждый день того визита в Нью-Йорк я программировал себя, стараясь впечатать в свои нервы рефлексы мгновенной расшифровки, которым я обучил
себя, переведя более сорока романов с английского на французский.
Впереди ждали и другие награды. В 2001-м я перевел с русского первый короткий рассказ. Озаглавленный “Киллер, который пытался стать моим другом”, он описывал столкновение бандита и молодого журналиста в московском автобусе в начале 90-х, и был до краев насыщен зарядом времени, электрифицированного Историей. Рассказ был напечатан, и волна экстаза, пульсирущего в моих венах, не уступала тем, которые порождались дьявольскими снадобьями, придуманными людьми для счастья и обреченности. Это было подобно бешеной погоне в океане смысла, пленению вымысла и реальности, – захватывающий дух экстаз в мире Нарколингвистики.
Терри Мариньяк, франзузский писатель и журналист, живет в Париже. Романы Fuyards (2003) и А QUAI (2006) получили широкую известность. Известный переводчик соврменной американской и русской литературы.
Елена Ариан, переводчик, литературный редактор и художник. Живет в Нью-Джерси.