Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2008
“Ты” –
это то, что я выносил,
нечего больше сказать.
Остается вымысел,
раскадрованная тетрадь.
Значки,
пунктиры,
Распахнутой настежь земле.
Это – первая жажда звонка,
смерть страшна, как близка.
Долгий выбор венка.
Неработающая строка,
чтобы бросить издалека
бессмысленное “пока”.
2.
Это проза. А в прозе
говорят на своем.
Вся роса и все слезы –
пустота под стеклом
циферблатного права
под блатной интерес,
чтобы слева направо
расходился надрез…
* * *
но заканчивается обязательно.
Это мы вынесли в трех зеркалах,
что разбили с нашим приятелем.
Этот приятель был глух, слеп,
пьян, то есть в лучшем виде,
он был последним из тех,
кто “не такое” видел.
Эхо смерти – кранный всхлип,
НеПьющаяся вода,
Но кто сказал, что ты возник
оттуда и досюда!
До опустошения,
желтизны луча,
принесшего в воскресенье
дать подышать.
С труппой теней под манишкой:
суслик и кто-то черный…
Это разум или уже не разум?
“А ты соберешь нас разве?
Нас и там-то, как грязи.
как мошкары на празднике…”
Спирт, разведенный краской.
Растянутое “сейчас”.
Ярмарки, сны, “Алкоголи” –
Работает все, что вкололи.
Если свет погас.
* * *
Поэзия –
Начиняется грифель, а затем
появляется тот, кто кощунствует –
хор и шорох строф – остальное враки –
как агонию волшебства,
распустившегося во мраке.
Детское
Это вТорчество мое,
благодати не лишенное вовсе –
лицом не отсюда.
Никогда я о читателе не думал.
Говорю – ну: как бы, между прочим…
Говорю, мол, продолжается лето:
выгул запаха и цвета.
Продолжается объяснененье
Черте-с кем, но с кем-то важным.
Он глядит и не понимает:
“Ты не траться, а заработай.
Смени рубашку и смени ботинки,
разберись, что такое мода,
журналы “Веселые картинки”
пора отдать племянникам из народа.
Ты такой же, как все,
и не надо из себя строить!
подумай лучше о том, как жену пристроить”.
Я иду понурый, неинтересный
и пою свою любимую песню.
От нее, как в сказке, все оживает.
И гремят, как консервные банки, на поворотах красивые красные трамваи.
* * *
Старушечий сумрак в углу,
Светящийся нерв разговора,
Солому, слюну и смолу.
Весна наступает мазками,
Пульсируя все горячей,
Так вязью сквозь вязкую память
Сочится точильщик-ручей.
Коробится воспоминанье,
И краска вспухает, сочна,
Я все отдаю за незнанье,
За запахи детского сна,
За преданный рокот арыка
В каком-то другом измере…,
Примеривший обморок мрака
По этой блаженной поре.
* * *
как бессмертен Сэсэсээр,
опаляющий воздух Ташкента,
что сюда влажный голос простер.
————————————-
Между строк:
трудно быть человеком,
разрываясь меж этим и тем,
быть ребенком любимого века,
отложенного насовсем,
отличать свою правду от прочих,
говорить, как не говорят;
обреченный на выход досрочно,
вспоминать пионеротряд.
————————————
Выходили при первом слове,
а потом гоняли до темноты;
И глаголы летали внове
высшей речи, а не понты.
Мы решили свою задачу,
мы сыграли в свою игру,
открываясь на пас незрячий
в отступающую жару
под отчаянный крик: беру!
Здесь срубали! А поутру
отводили курить к костру.
Типа: счет ничего не значит.
Виталий Науменко, московский поэт, журналист и сценарист, приехавший из Иркутска. В Интерпоэзии опубликованы его статьи о поэтах Восточной Сибири и о молодых поэтах России.