Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2007
Андреева Виктория Алексеевна выросла в Москве. Окончила филологический факультет МГУ (1960–1965). В 1974 эмигрировала в США; училась в Нью-Йоркском университете на кафедре сравнительной литературы. Была одним из двух редакторов журнала “Гнозис” (совместно с Аркадием Ровнером) и одним из четырёх редакторов “Антологии Гнозиса современной русской и американской литературы и искусства” (Нью-Йорк, 1982). Стихи начала писать с 1960-х годов. Примыкала к подпольным, неофициальным литературным кругам Москвы 1960-х и 1970-х годов. Стихи публиковались во многих эмигрантских сборниках и журналах, а с 1989 и в российских журналах. Автор поэтического сборника “Сон тверди” (1987, Нью-Йорк, “Гнозис пресс”). Автор многих статей о литературе и религиозной философии (Вл. Соловьёв, Блок и Белый, Бердяев, Киреевский и Чаадаев, Толстой и Фет), которые публиковались в эмигрантских журналах, а с 1989 и в российских. В 1985–1991 написала “Телефонный роман” – новаторский роман, состоящий из телефонных монологов одинокой русской писательницы в Нью-Йорке (напечатан в 1997 в Литве). С 1994 жила в Москве.
* * *
Имя Виктории Андреевой ассоциируется с двуязычным журналом Гнозис, с Антологией современной американской и русской литературы, графики и живописи, со статьями о современной русской и западной литературе, со стихами, прозой, переводами современных западных поэтов. Ее эстетическая и поэтическая позиции – метареализм, творческий прорыв в область трансцендентного. В своих стихах она прекрасно демонстрирует умение заглянуть за пределы явленного и передать это в своих прозрачных, “настроенных по ветру снов” стихах. Виктория Андреева – поэт искушенный и ненавязчивый. Ей присущи собранность, такт и рефлексия. Культурно освоенное пространство ее стиха органично впускает диссонанс, перебои дыхания и ритма модернизма. Она – поэт глубоко индивидуальный. Ее стихи не спутаешь ни с чьими другими “лица не общим выраженьем”. Ее называют герметическим поэтом, хотя на первый взгляд они и могут показаться обманчиво доступными. И в этом смысле они очень московские. Она была не громким, но полноправным участником московского литературного подполья, будучи дружески или опосредованно, через друзей, связанной со многими литературными активистами того легендарного периода. Она была одной из первых, кто заявил о существовании нового поэтического пространства. Ее статья о московской и питерской поэзии “В малом круге поэзии” была опубликована в нью-йоркском “Новом русском слове” уже в 1978 году. Имена Станислава Красовицкого, Леонида Аронзона, Генриха Худякова, Анри Волохонского, прозвучали в ней с полным уважением, которого достойны эти поэты.
Она выросла в Замоскворечии под мерный гулкий перезвон часов Спасской башни, под “куполами-облаками” Пятницких церквей. Московский университет был ее alma mater. Она училась в докторской программе Нью-Йоркского университета.
Ее стихи, проза и эссеистика печатались в периодической печати в Москве, Париже, Нью-Йорке, Лос Анжелесе, Филадельфии. Среди других ее публикаций – двуязычная книга ее стихотворений в переводе замечательного английского поэта и переводчика Ричарда Маккейна.
Аркадий Ровнер
* * *
настигает осень-зверь
по небесно голубому
и по городу больному
холод рыщет – ищет дверь
размеряя шаг неверный
над распластанною бездной
ясностью поверен день
звонко падают минуты
и стремительно запутан
и размерен
ритм ветвей
слышу смысл чередованья
чуть замедлено дыханье
дня
здесь паденье
там шуршанье
и страданье
шевелится серебрится
нежной тайной засыпанья
запоздалая змея
дней осенних верея
* * *
средь моря посреди земли
средь неба, гор и Среди –
земноморья
сухой стрекочущий мотив
и ветер пряно теребит
зеленые макушки лета
и речь французская стрижом
стрижет опушки поднебесья
и эхо
празднечным холмом сбегает
в каменное буролесье
Сезанна
коричневая светотень
орнамент щедро-праздных мыслей
у виска
волокна облака повисли
и волны света катит день
* * *
прожив чужую жизнь
и побывав однажды
в чужом раю-краю
на час на два
попав чужою дверью
в парадиз случайный
в мир обручивший
моры небо горы
трезубцем солнца
отраженным в волнах
узнав размеренный баланс
воды огня и камня
и диссонанс дворца
испуганно печальный
увидев горний свет
рассеянный над морем
и продолженье улиц
в коридорах гор
размытую границу
неба и воды
и встречу Галии и Рима
во дворце Монако
где ветвь чужой династии
упорно стелется
отважно тщится
между игорным домом в Монте-Карло
и вокзалом в Ниццу
* * *
лаванды терпкая печаль
сухая прелесть иммортелей
растрескавшиеся пленеры
Прованса –
неба
сиреневая пастораль
* * *
стрекочущий мотив судьбы
часы из лавки антиквара
то хриплой сухостью скрипит
то всхлипнет то вдруг замолчит
вновь монотонно зазвучит
собьется с ритма – все сначала
а на другом отлоге гор – ребенка плач
и женский гомон
и петуха полудний говор
рассыпанные по холмам
два желто-бежевых крыла
замолкли в трепетном покое
и тихие уколы хвои
лениво брошенной к ногам
так между небом и землей
таинственный творится сговор
движенье вверх и вниз схожденье
встречают линию скольженья
и замирают в летнем зное
в изнемогающем покое
* * *
тот человек со взглядом серым
сей человек
сей вестник смелый
вошел к нам в дом
и вышел в сон
и мы стоим пред бездной немо
и вопрошаем неумело
свеча вытягивает жало
струится в зале кафедрала
мигает плачет и дрожит
а в центре человек лежит
шотландский шарф на крышке гроба
церковных витражей разводы
ряды скамей молчанье плит
и узкострельчатые своды
сонм праведников сторожит
се человек лежит
* * *
ритмичное дыханье гор
их закругление туманно
явленье их отчасти странно
для жителя равнин и дол
их гобеленная печаль
плывет заплаканно и строго
мечтательным подножьем Бога
в холодную как бездна даль
и в этом долгая услада
для вечереющего взгляда
но в приближении другое:
в зеленом – светло-голубое
и продолжение холмов
в ленивой праздности цветов
улыбка горькая левкоя
ромашек деланный испуг
искусно завершенный круг
следы германского покоя
довольство с горечью
и в ряд
на полке мистики стоят