Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 4, 2007
Наиля Ямакова
Родилась в 1982 году в Ленинграде. Пишет стихи, прозу, рецензии и эссе. Работает редактором в издательстве «Геликон Плюс». Редактор лито «Пиитер». Стихи и проза публиковались в журналах «Арион» (4, 2003) «Нева» (1,2004 и 1,2005), «Сетевая поэзия», (2,2003 и 4,2004), в альманахах «Вавилон»(10,2003), «Пиитер» (2002 и 2003), в сборниках «Друзья рыбака» (СПб, 2004), «Музыка и карусель» (Кемерово, 2004), в антологиях «Братская колыбель» (М.: Поколение, 2004) и «Стихи в Петербурге, 21 век» (СПб.: Платформа, 2005). Лонг-лист премии «Дебют» в номинации «поэзия» (2004).растут города
в гостях на Поклонногорской улице
из промерзшей земли ввысь до неба растут города,
соляные столбы телеграфа, дороги; бегут провода.
глянец памяти – лба и катка – от зазубрин коньков –
весь в царапинах – наших деньков,
дорогих двойников,
дневников.
больше нет стадионов, простуд и разбитой скулы,
купола не видны из оврага – и нет похвалы.
а зато! посмотри! посмотри! всё стекло и бетон!
с колоколен тех церковок льется малиновый звон.
ты распахнут, разут, с неба льется в глаза синева,
рождество не придет, но как прежде желанна халва.
ты раздерган, растаскан, растерзан, рассмотрен, раскрыт,
на тебе три печати и даже на жительство вид.
витражи изо льда на стекле, и бутыль на столе.
только вьюга – снаружи, и два силуэта – во мгле.
это северный ветер глумливо смеется в лицо,
это я поминаю цитатами всех мертвецов.
города, рукава, рукавицы, обрывки. так страшен обряд.
с каждой рюмкой длиннее их ряд. все они говорят
об одном:
это падает снег, это так, это просто болит голова.
это я в новостройках забыла простые слова.
и не нужен пустырник, а разве что – болиголов.
современник удачлив, надёжен и бритоголов.
появились площадки, где были всегда пустыри.
это режутся зубы, это рыбьи во льду пузыри,
это сладостный зуд, это что-то несут, посмотри!
рафинад прогрызут, снег растопят, реви не реви.
для других, не для нас будет голод и холода,
из промерзшей земли ввысь до неба растут города.
это лучшие годы и лучшие дети – в барак.
под гудок заводской и под вой всех приблудных собак
просыпаются утром, по-быстрому делают брак.
допиваю полынь за двоих, ты докуривай хаш,
мне соседка сказала, что злой у меня карандаш,
что ж, найди мне поглубже и почерней полынью –
я не прыгну, но плюну – и каблуком проломлю.
это пар изо рта, это дура губа, это семеро ждут.
это я свой платок так давно уже скомкала в жгут.
и спешить стало некуда – больше уже не спешу.
мне осталось одно: мимо стройки пройти к гаражу,
и допить эту горечь до дна и просить, чтоб еще,
и глядеться бессмысленно в черные окна трущоб.
по менделеевской линии
соломинкой, льдом, леденцом отдаленным диплома
ломалась нева, замерзала, и снова ломалась.
мне нужен стакан. лошадям на дворцовке – солома.
дороге – солонка. всем надо какую-то малость
для счастья. “ментальное?” – “нет, удаленные гланды”.
молчим на морозе, слова на губах леденеют.
не буду миндальничать – старая песня о главном…
– ну ладно – монетки звенят – костенею сильнее:
до сахарной кости. с неровным пробором и рваною челкой,
с миндальным печеньем и джойсом в коричневой сумке –
я четкой походкой иду мимо маленькой ёлки.
но руки трясутся, и в горло снежок будто всунут.
в таблице ученого значатся все элементы –
и блоковский рот по-дурацки кривится улыбкой…
ты в косу девчонке врастала широкою лентой,
ты летом текла по коленям мороженым липким.
в подвале на первом уныло скулит минипьяно.
здесь капает кран непочиненный. не подчинится.
она не ложится. а завтра вставать очень рано.
мне надо учиться. а ей на дежурство в больницу.
медалька на небе. язык медальоном придавлен,
и запах миндальный как яд пропитал мои поры.
любовь проросла в стенке горла одной из миндалин:
зимою нелишней. а летом не вспомню – которой.
содержимое моей сумки
египетский кошелёк без пуговицы но с деньгами
ключи в футлярчике на двух брелоках:
с куском папируса, запаянным в стекло
и маленькой эйфелевой башней
серебристого цвета мобильник
футляр от карточки
карточка у сирийца по имени мазен
жетоны и мелкие монеты, выпавшие из кошелька
который без пуговицы
фляжка – подарок ренаты на день рожденья
блестящая изящная с выгравированным орнаментом
пудреница блокнот записная книжка
ещё органайзер
множество авторучек
три неоплаченных счёта за интернет
один – за телефон
паспорт
студенческий и библиотечный билеты
чьи-то чужие стихи – плохие
пакетик персиковых леденцов
всё это я вывалила на стол
прямо в кафе
потому что искала бумажку с номером
твоего телефона
люди проходят мимо
красивые
а мне не нужно ничего
кроме последовательности из семи цифр
и твоего голоса
завтра не встретимся
торговка орехами
я всегда возвращаюсь домой одним маршрутом:
проходя мимо торговки орехами и ее лотка
ассортимент не очень широк
жареный арахис нежареный
миндаль фундук грецкие орехи
кешью фисташки
тыквенные и подсолнечные семечки
я покупаю полиэтиленовый пакетик
жареного миндаля
или бумажный кулек нечищеного фундука
это старуха, похожая на индейца
с дубленой кожей
с растрепанными седыми волосами
по вечерам, она, может быть, выпивает
или отдает всю выручку семье сына
глаза ее серые
руки обветренные и грубые
она мне необходима
как ориентир
вчера
не найдя торговки орехами и ее лотка
я подумала – а туда ли я приехала?
озерки – спальный район
блочные дома одинаковы
Из цикла “ПЕТЕРБУРГ И ДРУГИЕ”
сомнамбулы
желтки огней, кружки жетонов,
рельеф витрин, резьба морщин.
среди ментов и почтальонов,
снегоуборочных машин
покажется, что ты – один,
пока что пусто и морозно,
и снег как соль, и соль как смерть –
внизу – по жилам пульс венозный,
внизу – вертушки круговерть.
диджей шалит, лимон в текиле,
как перед смертью на танцпол.
уже шампанское разлили,
уже разгрызли димедрол.
не рожи – греческие маски,
не оправдания – отмазки,
и соль, как смерть, манерно, лысо,
по стенам кошки и нарциссы.
мне месяц, будто финский ножик,
смешно упёрся под ребро.
сомнамбулы бредут тревожно
из клубов к первому метро.
Ниеншанц
Играть – в деревянные нарды.
Лежать – на железные нары.
На карте искать лисьи норы
Твоих обмороженных нарний.
Накаркать ненастье и насморк.
Придешь на свиданье на кронверк?
Придешь на свиданье на паперть?
В гостиницах спят иностранцы.
В гостиных сопят иждивенцы.
В притонах сипят оборванцы.
А мне как обычно не спится,
И падает снег на ресницы,
Как пепел твоей папиросы
На улицу зодчего Росси.
Куда же зимою деваться
От их гонорей и молочниц –
курсисток, уборщиц, заочниц –
Нахмуренных их переносиц,
Обкусанных их заусениц,
Натруженных их поясниц?
Ну как же с тобою мириться
Под стенами Ниеншанца?
Ну как же с озимой пшеницей?
Ну как же с родимой столицей?
Ну как же с тобой расставаться,
Сцепившись мизинцами…
А в Летнем саду немезиды,
И роды идут Мнемозины.
Ты спи, я не буду мешаться.
И странно вернуться в то детство,
Где можно обжечь меня взглядом,
Но йодом не надо, не надо.
Бидончики, марли, петлицы,
Как сладенько туточки спится,
Где девочки, выточки, шлицы,
Где ситцы и крепдешины.
Ну прыгай как бог из машины,
Но в спину теперь не дыши нам…
Как нас по-дурацки надули…
Мое ленинградское небо.
Мое ленинградское небо.
Тугие молочные груди
Дырявят свинцовые пули.
свадьба
Ты в “Шестнадцать тонн” не придешь.
Подари алтын, холостой патрон,
Серебристую мышь да вошь.
Не заря горит, это я горю,
Это я по тебе горю.
Напиши букварь.
Напиши словарь.
Тогда, может, поговорю.
…И готовы гости, и готов алтарь.
Я в “Шестнадцать тонн” не приду.
Подарю простуду, судьбу, дуду,
Лисью шубу и худобу.
У меня будет корь, у тебя янтарь.
Ты все ноги себе сотрешь.
Я сменяю Коран на ломаный грош.
Я совру тебе, а ты мне соврешь.
Я тебя возьму, ты меня возьмешь.
Потому что такой закон.