Содержание Журнальный зал

Феликс Чечик

Знак бесконечности

Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2007

* * *

Стриж подстригал макушки сосен –
то вверх, то вниз.
Не радуйся, что скоро осень,
не торопись.

Ещё дождём и ветром будешь
по горло сыт.
Она в кармане прячет кукиш,
что твой Дин Рид.

Пугает, лезет вон из кожи,
на понт берёт.
В запасниках одно и то же
из года в год.

А мы не лохи. На мякине
не проведёшь.
И неба полог тёмно-синий –
ещё не дождь,

но репетиция, где август,
как в клетке стриж,
уже не вызывает радость,
а горечь лишь.

 
* * *

Стало по Соколову,
Соколову В. Н., –
птица певчая слову
прилетела взамен.

И уселась на ветку
и поёт, как в раю.
А художника в клетку
посадила свою.

 
* * *

“Спокойной ночи, малыши”
и тётя Валя
годами нам от всей души
любовь внушали.

Мы полюбили изо всех
и даже больше,
как не любил, быть может, Лех
несчастной Польши.

Как не любил родную топь
Иван Сусанин…
Но что любовь загонит в гроб,
не знали сами.

И мы рыдаем от любви
и от восторга,
по горло в собственной крови,
да и не только.

 
* * *

Лежать, по сторонам глазея,
в коляске светло-голубой,
затылком чувствуя, что фея
простёрла крылья над тобой.

И делать ручкою прохожим
и улыбаться им в ответ.
И днём весенним, днём погожим
не лишним будет этот свет.

А то, что набежали тучи
и дождь заморосил опять,
так это даже лучше – лучше
под шум дождя младенцу спать.

Чуть набок съехала панама.
И слышится сквозь сон и гам,
как выговаривает мама
не в меру шумным воробьям.

 
* * *

Я боюсь, что я назад
не вернусь.
Все, кому не лень, кричат:
“Подлый трус”.

Я не трус. Мне скоро семь.
Через год.
Я сажусь на карусель –
и вперёд.

Подо мной луга, леса
и моря.
Надо мною небеса
и заря.

Издевался кто хотел,
а теперь
горько плачут: –Улетел.
Улетел.

Мы назад берём слова.
Не дури.
– Так и быть, дня через два
или три.

 
* * *

Да мало ли, что остановит.
Да мало ли, что тормознёт.
Портфель в сугроб.
Смотреть, как ловит
рыбак, и видеть рыб сквозь лёд.

Успеть к уроку, еле-еле,
на парту грохнуться без сил,
вытряхивая из портфеля,
снег, посиневший от чернил.

И сочинить отмазку – типа
что встретил инопланетян.
И плавать у доски, как рыба,
в правописании -ан- (-ян-).

 
* * *

Скользить на одной, про другую
забыть насовсем , навсегда,
вычерчивая и рисуя
фигуры на ватмане льда.

Чтоб взмыв в небеса в пируэте,
со скоростью сверхзвуковой,
откупорить пробку бессмертья
садовой своей головой.

И в том далеке распрекрасном
“канадки” повесить на гвоздь,
где знак бесконечности красным
тебе начертать удалось.

 
* * *

Ничегошеньки кроме
и нисколечко сверх:
зимний сад в полудрёме
и заброшенный сквер,

двухколёсный “Орлёнок”,
песню “Ванька-холуй”,
горько-сладкий спросонок
на губах поцелуй,

краснопёрки неслышный
замороженный стон,
перезревшие вишни
на десерт у ворон.

Вот и всё из поклажи.
Только то, что любил.
Втайне радуясь даже,
если что-то забыл.

Как турист-кээспэшник
я блуждаю в ночи,
где горит семисвечник
без единой свечи.

 
* * *
А. Алешковскому
Исповедуясь перед
тонкой книжкой стихов,
мальчик искренне верит
в отпущенье грехов.
И тяжёлая лира
сквозь забвенье и тьму
от больного кумира
переходит к нему.

 
* * *

Оттоптали ноги,
чёрт возьми,
на лесной дороге
муравьи.

Оттоптали ноги.
Звон в ушах.
Больше из берлоги
ни на шаг.

 
* * *

Мне ветер рот законопатил
и выколол глаза песок.
Но я от ужаса не спятил –
я просто говорить не мог.

Лечу, не думая о стропах
и не завидуя живым.
Я сам хотел – я не прохлопал
воспользоваться запасным.

Лечу, раскинув крылья-руки,
как небо бледно-голубой,
и не нарадуюсь разлуке
с самим собой, с самим собой.

 
* * *
А.Лобачевскому
Что нам Рим, если Рига под боком.
Поспешим – начинается рано
старый спор человечества с Богом
при посредничестве Иоганна.
Жизнь проходит от оха до аха.
Бах умолк. Только спор не закончен.
Не смиряет гордыню рубаха,
плаха – лечит, но тоже не очень.

Мой товарищ, до смертного мига
будем жить беспечально и бражно.
Рим сегодня стал ближе, чем Рига
и дешевле, но это неважно.
Важно то, что январскую вьюгу
и разлуку, и радость, и горе,
мы сыграем, как если бы фугу
Е. Лисицина в Домском соборе.

 
* * *

То ли снег, то ли пух тополиный.
Мягко стелет, да холодно спать.
Приползу на карачках с повинной.
Нет прощения. Мне ли не знать.

Снег растаял со скоростью пуха.
Отчего же не стало теплей?
Затянулась моя невезуха,
затянулась на шее твоей.

 
* * *

На две тысячи первом
африканском слоне,
как спасение нервам,
сон спустился ко мне.

Я во сне улыбался,
я блаженствовал, но
кто-то вдруг постучался
и вломился в окно.

И от этого грома
улетучился сон.
Надо мною огромный
и рассерженный слон.

“Я тот самый, две тыщи,
но не первый – второй,
о котором, дружище,
забыват порой.

Не надеялся встретить,
ухмылялся в душе.
А две тысячи третий
на подходе уже.

И четвёртый и пятый,
и шестой, и седьмой”.
Я проснулся помятый,
слава Богу, – живой.

Со слонами водиться
зарекаюсь теперь.
В крайнем случае – птицы,
воробьи, например.

 
* * *

Бьёт копытом прямо в темя
и как сивый мерин ржёт
необузданное время:
миг, минута, месяц, год.

Где-то там уже маячит
и стращает пустота.
Время мчится. Время скачет.
Два аллюра. Три креста.

Всё старо. Ничто не ново.
Слёзы глупые утри.
И вздыхаю, что подкова
заржавела на двери.

 
Чечик Феликс Михайлович родился в 1961 г. в Пинске. Закончил Литературный институт. Стажировался в институте славистики Кёльнского университета (проф. В. Казак). Автор двух поэтических книг. Стихи печатались в журналах “Знамя”, “Арион”, “Зарубежные записки” и др.
Следующий материал

Отпуск в середине июля

Камеру, ты знаешь, установили на колесо хоппера, под вращающимся, отлакированным ящиком, под этой экзотической собственностью просвещенного мира, вряд ли подходящей для съемок с панорамы. Закрытое окно, обрывающее линию прямого взгляда,...