Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 2, 2007
* * *
Карабкается дождь по мелколесью,
как организм, ослабленный болезнью,
как будто бы такое существо,
которое ни живо ни мертво.
Дождь в сущности есть инопланетянин,
который был не раз опасно ранен.
Волочит лапу, поджимает хвост
посланец бесконечно дальних звезд.
* * *
От освещенья напрямую
зависит цвет речной воды.
Смывают краску золотую
в реке окрестные сады.
Что золотая середина,
как не октябрь,
когда с утра
отчаянная холодина
погреться тянет у костра.
И возникает ощущенье
в необходимости скорей
унять душевное волненье,
прижав тебя к груди своей.
* * *
Дотла сгорит подлесок редкий.
Очнувшись в положеньи бедственном,
я вдруг учую запах редкий.
Повеет чем-то сверхъестественным.
Таинственным, потусторонним –
дымком потянет от пожарища.
Гонимый гомоном вороньим,
я вспомню старого товарища.
Я вдруг почувствую, что рядом
со мною в разреженном воздухе
похрустывает каждый атом,
как ветеран труда на отдыхе.
О деформации пространства
не многое известно в точности.
Нет у Вселенной постоянства.
В ней нет ни крепости, ни прочности.
* * *
Мой соотечественник твердости
не проявляет в день получки,
и, позабыв про чувство гордости,
целует продавщице ручки.
Я не скажу, о чем он думает,
что смыслом жизни полагает,
но огурец охотно хрумает
и водку пивом запивает.
Из репродуктора разносится
чуть свет музыка по окрестности.
Не знаю точно, как относится
он к нашей нынешней словесности.
* * *
Лес рубят и щепки летят.
И, лесом груженные, баржи
осеннее небо коптят,
как бронемашины на марше.
Как будто в парадном строю
они вдоль трибуны проходят,
а я рядом с теми стою,
что нами с тобой верховодят.
На плечи ложится снежок.
Но чувствую нервную дрожь я,
когда раздается смешок
в безмолвной толпе у подножья.
* * *
Утренний кофе в постель подают.
Все это выдумки, сплошь небылицы,
разве что матушке-императрице,
ежели вдруг остановятся тут.
Действуя слажено, дружно, напористо,
нас обязательно оповестят,
фельдъегеря на весь мир раструбят
о приближении царского поезда.
* * *
Ветром сорванное объявленье
на немыслимую высоту
поднялось, и продолжил движенье
одинокий трамвай по мосту.
Он с трудом продвигался по скользким
за ночь обледеневшим путям,
то ли чешским он был, то ли польским,
появившись на свет где-то там.
Я следил за ним, глаза устройству
исключительно благодаря,
изумительно странному свойству
подниматься ни свет ни заря.
* * *
Наивно думать, что история
подвластна хоть какой-то логике.
Тут из окна профилактория
глядели прежде алкоголики.
В тумане кутались окрестности:
овражки, рытвины с ухабами.
Тут все покоилось в безвестности
у хмурых елей между лапами.
А нынче тяжелогруженые
машины месят грязь колесами,
и дачники умалишенные
знай машут вилами да косами.
* * *
Как в глухом тропическом лесу,
в предрассветных сумерках плутая,
налетишь на лесополосу,
кто ты, где ты, плохо понимая.
А куда ведет тебя Судьба
навсегда останется загадкой.
Ледяная сыпется крупа
не спеша, как будто бы украдкой.
У зимы чрезмерно длинный нос,
что она сует куда попало.
На дворе уже стоит мороз.
Раньше времени похолодало.
* * *
Есть разумная жизнь на большом
удаленьи от центра Вселенной,
где привычку шнырять нагишом
по кустам не считают растленной.
Иногда сквозь малиновый куст
пробивается слабенький лучик.
А по осени слышится хруст
чуть задеревеневших колючек.
Терн дремучий второе кольцо
образует вдоль края поляны.
Бледный свет заливает лицо
неулыбчивой девы Дианы.
* * *
Вокруг меня все источает свет.
Переполняет он любой предмет,
и всякое физическое тело
им налито как будто до предела.
Естественно рукой прикрыть глаза,
чтоб не ослепнуть,
видя, как роса
огнем горит на листьях земляники,
на стеклах пляшут солнечные блики.
* * *
Ночные кошмары преследуют нас.
И ветер в листве шевелится,
и слышится мне, как в полуночный час
червяк земляной копошится.
Он в узкую нору с трудом забрался,
почувствовав похолоданье,
а яблонька вскоре осыпалась вся,
как будто бы нам в назиданье.
Мы прежде всего не должны забывать,
кто подлинный в доме хозяин,
не охать, не ахать, не ныть, не стонать,
чтоб наш не прогневался барин.
* * *
Мне застит свет листва, шумящая
за окнами с утра до ночи,
а штора, на ветру парящая,
одновременно застит очи.
Как будто мы немного выпили,
но до сих пор я, как в тумане.
Не может быть, чтоб зубы выбили
вороне местные крестьяне.
Я, слыша речь ее невнятную,
не понимаю ни полслова,
так словно в темень непроглядную
напрасно вглядываюсь снова.
* * *
Эпитет подбирать приходится
порой мучительно и долго,
но тем не менее, как водится,
отыщется в стогу иголка.
Химическим соединениям
подобны словосочетания.
Не справившийся с уравнением,
считай, не выполнил задания.
Он не нашел пути к решению
довольно простенькой задачи.
День светел – по определению.
Лес темен – и никак иначе.
* * *
Хотя Отечество в опасности,
да и на личном фронте худо,
желание вдаваться в частности
берется вдруг невесть откуда.
Какая-нибудь пустяковина
внезапно привлечет вниманье,
глядишь, вещица ладно скроена,
знать, кто-то приложил старанье.
И на душе не то чтоб весело
становится, но как-то легче:
и грусть-тоска не перевесила,
и на ногах держусь все крепче.
* * *
Со свистом, как поезд курьерский,
летит нам навстречу зима,
ее машинист богомерзкий
сошел, очевидно, с ума.
Загадкой для нас остается
его непомерная спесь,
когда он в тумане несется,
отдавшись движению весь.
Дым режет глаза нестерпимо.
Сечет ледяная крупа.
Крушение неотвратимо.
Судьба безусловно слепа.
* * *
Неподходящее время для поисков смысла
жизни, которая столь драгоценна.
Смотришь и видишь – дорога не просто раскисла,
но превратилась в болото мгновенно.
В липкой грязи утопает фургон продуктовый.
На бок свалился, гудки подавая.
И щегольски на водителе бледно-лиловой
выглядит куртка его штормовая.
Ветер и дождь проникают в незримые щели.
Холодно в домике дачном без печки.
А на закате могучие, древние ели
сами собой догорают, как свечки.
* * *
Положение звезд таково,
что могло бы свободным, как птица,
человеческое существо
шестикрылым на свет появиться.
На земле и на небе должны
вскоре произойти беспорядки,
и Отечества злые сыны
непрестанно твердят об упадке.
Но сюда не доносятся их
заунывно звучащие речи.
Снег улегся и ветер затих.
Будто Бог меня обнял за плечи.
* * *
Хочется просить, чтоб не скучали
и друг дружку крепко берегли,
чтобы дело было на причале,
где стоят большие корабли.
Над водой густой туман клубится.
Первый снег ложится на песок.
Возвратясь из-за моря, жар-птица
подает писклявый голосок.
Словно, не теряя время даром,
всех вокруг уведомить спешит,
что истосковалась по амбарам,
где зерно жемчужное лежит.
* * *
Мне представляется значительным
все, вплоть до местоположенья,
в пейзаже маловыразительном –
наличье силы притяженья.
Предпочитая по отдельности
разнообразные детали,
я не утратил чувства цельности,
не усомнился в идеале.
Я ощущаю чувство близости
с сосной, растущей подле дачи,
противящейся всякой низости
упорно, так или иначе.
Владимир Салимон – поэт, литературный критик. Родился в Москве в 1952 г. Окончил географо-биологический ф-т МГПИ. Гл. редактор ж-ла “Золотой век” (1991-2001). зам. гл. редактора ж-ла “Вестник Европы” (с 2001). Автор множества поэтических книг и публикаций в ведущих отечественных и зарубежных литературных изданиях. Лауреат премий ж-лов “Золотой век” (1994), “Октябрь” (2001), Европейской премии Римской академии им. Антоньетты Драга за лучшую поэтическую кн. года (1995). Стихи переведены на многие иностранные языки.