Опубликовано в журнале Интерпоэзия, номер 1, 2007
Бесстрашный мир до дерзких десяти
с лишайной кошкой, мучимой под лавкой,
когда не больно говорить “прости”
и бабочку прокалывать булавкой.
Где фольговые “золотца” конфет
на пять мгновений делали “богачкой”.
И сразу было ясно – смерти нет,
и боль всегда становится – болячкой.
Где с каждой тварью Божьею на “ты”
(помимо взрослых – им родства не надо).
Когда боялась только темноты,
как юный Дант, ещё не знавший ада.
* * *
Где крона вековая высока –
я, как – дитя, как – девочка простая, –
стою, к стволу спиною прирастая,
отряхивая стопы от песка.
Корявый ствол – изранен и дуплист –
из тел и лиц сплетается, пока я,
во тьму ветвей руками проникая,
из каждой пясти испуская лист,
всё поднимаюсь лествицею той –
ни девочка, ни взрослая – иная, –
расту – простоволосая, сквозная –
и дерево сплетаю с высотой.
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
1.
По склону дней безропотно скользя, –
союзник всем, сдающимся без бою, –
я поняла, что просто так нельзя
по мелочам беседовать с Тобою.
Мерило всех вещей и всех мерил,
я – сон, перо гусиное, а вроде ж
и с Моисеем ангел говорил.
Но Ты в обличьи ангела приходишь.
Разжаты руки, сны пережиты,
и я с Тобою говорю во все дни.
Быть может, я – немного тоже Ты –
местоименье, мнимый собеседник.
2.
Уже за каждый вдох даю отчёт,
уже приходят лёгкие ответы.
А эта жизнь течёт притоком Леты.
(И так безостановочно течёт.)
Очнёшься на плаву, как на бегу,
не понимая – где на самом деле:
на левом побережье – асфодели
и очередь на правом берегу.
И с той воды, пока не унесло,
меня возьмёт по родственному праву,
харонову минуя переправу,
клин лебедей, встающий на крыло.
* * *
Бедствуя в будке, долго ль приноровить
тело к цепи, и цепь по земле возя,
можно ходить по струнке, почти не выть,
но заслужить – увы! – ничего нельзя.
Благо хозяин добрый, пока не пьёт
(псине всё радость: был бы хотя живой):
кормит почти исправно, нечасто бьёт, –
много ли надо дуре сторожевой.
А пришибёт бывало – так не слабак.
Тут бы в бега, да праздновать свой побег!
Но испокон не цепи держат собак.
Холодно в будке, и падает с неба – снег.
* * *
“О, девочка моя неродная
с пометой смерти на запястьи…”
Татьяна Бек
Одеттою одета, вечной дичью,
я стану с ней смятением единым,
и пальцы сложатся головкой птичьей,
запястье станет горлом лебединым.
И тело неповинно в том, что голо,
я знаю эту плоть почти повенно.
О, как же это резаное горло
несказочно, обычно, откровенно.
И белизна, кровящая с изнанки,
ни имени не носит, ни названья.
Но ты поймёшь, что вырезаны знаки
для узнаванья.
* * *
Падёшь и не поднимешься с лопаток,
узнаешь, выживающий едва,
как рвутся узы кровного родства.
А хлеб гордыни – скуден и несладок.
Тебе уже не будет всё равно,
когда Медея увезёт руно
и обречёт Колхиду на упадок.
* * *
С.
Я не помню – зачем-то просили плясать Саломею.
Вот и я доплясалась, и – непоправимо стара.
Я, наверно, останусь одна, потому что любить не умею,
только сытое сердце умею тревожить вожжою пера.
Я, порой, прихожу на веселье к чужому застолью.
Я умею – собакой, забавой, рабою – ложиться к ногам.
Я такое люблю, что любому покажется болью,
я такое желаю, чего не желают врагам.
И со мною не сладить – я сладкая, жаркая, злая.
Я тебя заморю, заморочу, оплачу, но выпью до дна.
Я живу ожиданьем, всерьёз ничего не желая.
Я тебя пощажу, потому и останусь одна.
* * *
Слепо плывущей на рокот обрыва –
до водопада –
Чая чешуйную скинуть кольчугу.
Радуйся, радужный рыбий народ,
неводу на водах –
тонких сетей –
просто
в иной –