Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2023
“Еще” — поскольку это уже третьи мои прогулки[2]: Нарния — страна, в которой есть где погулять и что посмотреть.
Метаморфозы
“Хроники Нарнии” — проекция Евангелия на сказочный мир, однако, сочиняя свои сочинения, Клайв Льюис заглядывал не только в Евангелие, но и (чтобы не впасть в односторонность) — в “Золотого осла”. Усердный ученик Апулея, он трансфигурирует телесность, приводя ее в соответствие с духовностью: гадкие мальчики превращаются в свиней, Юстес — в дракона, злобная дама — в змею (все из Нарнии), злобный дух — в сороконожку (“Письма Баламута”). Но это всё вариации образа. Между тем есть эпизод, который апеллирует к Апулею прямым и наглядным (нагляднейшим) образом: магическое превращение в осла и магическая же процедура, восстанавливающая статус-кво.
Вот как описывает превращение в осла Апулей:
Волосы мои утолщаются до шерсти, нежная кожа моя грубеет до шкуры, да на конечностях моих все пальцы, потеряв разделение, соединяются в одно копыто, да из конца спинного хребта вырастает большой хвост. Уж лицо огромно, рот растягивается, и ноздри расширяются, и губы висят, к тому же и уши непомерно увеличиваются и покрываются шерстью. И ничего утешительного в злосчастном превращении моем я не видел, если не считать того, что мужское естество мое увеличилось, хотя я и был лишен возможности обладать Фотидой[3].
Как выяснится из дальнейшего, превращенный в осла Луций открывшиеся возможности поначалу недооценил.
Для тех, у кого жизнь не удалась (кто не бывал в Нарнии), — минимальная экспозиция для дальнейшего. Тархистанский принц Рабадаш предпринимает попытку покорить свободные страны — Нарнию и Орландию — и насильно взять в жены прекрасную королеву Нарнии Сьюзен. Тархистанское войско разбито, принц пленен. Король Орландии Лум собирает совет: что делать с плененным. Прочие действующие лица и реалии:
Аслан — Бог, воплотившийся во льва, создатель здешней вселенной.
Кор — мальчик, наследный принц.
Корин — близнец Кора, принц орландийский.
Люси — девочка, младшая сестра Сьюзен, вторая королева Нарнии.
Тархистан — гнусная рабовладельческая империя.
Таш — богиня смерти — ложное божество тархистанцев.
Ташбаан — столица Тархистана.
Тисрок — король Тархистана.
Итак, история превращения Рабадаша.
Рабадаша привели. Выглядел он так, словно его морили голодом, тогда как на самом деле он не притронулся за эти сутки ни к пище, ни к питью от злости и ярости. И комната у него была хорошая.
— Вы знаете сами, ваше высочество, — сказал король, — что и по справедливости, и по закону мы вправе лишить вас жизни.
По справедливости и по закону лишать пленного жизни?
Так себе представлял справедливость и право в идеальных странах Льюис?
Однако, снисходя к вашей молодости, а также к тому, что вы выросли, не ведая ни милости, ни чести, среди рабов и тиранов, мы решили отпустить вас на следующих условиях: во-первых…
— Нечестивый пес! — вскричал Рабадаш. — Легко болтать со связанным пленником! Дай мне меч, и я тебе покажу, каковы мои условия!
Мужчины вскочили, а Корин крикнул:
— Отец! Разреши, я его побью!
— Друзья мои, успокойтесь, — сказал король Лум. — Сядь, Корин, или я тебя выгоню из-за стола. Итак, ваше высочество, условия мои…
— Я не обсуждаю ничего с дикарями и чародеями! — вскричал Рабадаш. — Если вы оскорбите меня, отец мой Тисрок потопит ваши страны в крови. Убейте — и костры, казни, пытки тысячу лет не забудут в этих землях. Берегитесь! Богиня Таш разит метко…
— Куда же она смотрела, когда ты висел на крюке? — спросил Корин.
— Стыдись! — сказал король. — Не дерзи тем, кто слабее тебя. Тем, кто сильнее… как хочешь.
— Ах, Рабадаш! — вздохнула Люси. — Какой же ты глупый!.. Не успела она кончить этой фразы, как — к удивлению Кора — отец его, дамы и двое мужчин встали, молча глядя на что-то. Встал и он. А между столом и пленником, мягко ступая, прошел огромный Лев.
— Рабадаш, — сказал Аслан, — поспеши. Судьба твоя еще не решена. Забудь о своей гордыне — чем тебе гордиться? И о злобе — кто обидел тебя? Прими по собственной воле милость добрых людей.
Рабадаш выкатил глаза, жутко ухмыльнулся и (что совсем нетрудно) зашевелил ушами. На тархистанцев все это действовало безотказно, самые смелые просто тряслись, а кто послабей — падал в обморок. Он не знал, однако, что дело тут было не столько в самих гримасах, сколько в том, что по его слову вас немедленно сварили бы живьем в кипящем масле. Здесь же эффекта не было; только сердобольная Люси испугалась, что ему плохо.
— Прочь! — закричал Рабадаш. — Я тебя знаю! Ты — гнусный демон, мерзкий северный бес, враг богов. Узнай, низменный призрак, что я — потомок великой богини, Таш-неумолимой! Она разит метко, и… Проклятье ее — на тебе. Тебя поразит молния… искусают скорпионы… здешние горы обратятся в прах…
— Тише, Рабадаш, — кротко сказал Лев. — Судьба твоя вот-вот свершится, она — у дверей, она их сейчас откроет.
— Пускай! — кричал Рабадаш. — Пускай упадут небеса! Пускай разверзнется земля! Пускай кровь зальет эти страны, огонь сожжет их! Я не сдамся, пока не притащу в свой дворец за косы эту дочь гнусных псов, эту…
— Час пробил, — сказал Лев; и Рабадаш, к своему ужасу, увидел, что все смеются.
Удержаться от смеха было трудно, ибо уши у пленника (он все еще шевелил ими) стали расти и покрываться серой шерсткой. Пока все думали, где же они видели такие уши, у него уже были копыта и на ногах, и на руках, а вскоре появился и хвост. Глаза стали больше, лицо — уже, оно как бы все превратилось в нос. Он опустился на четвереньки, одежда исчезла, а смешней (и страшнее) всего было, что последним он утратил дар слова, и успел отчаянно прокричать:
— Только не в осла! Хоть в коня… в коня-а-э-а-ио-о-о!
— Слушай меня, Рабадаш, — сказал Аслан. — Справедливость смягчится милостью. Ты не всегда будешь ослом.
Осел задвигал ушами, и все, как ни старались, захохотали снова.
— Ты поминал богиню Таш, — продолжал Аслан. — В ее храме ты обретешь человеческий облик. На осеннем празднике, в этом году, ты встанешь пред ее алтарем, и, при всем народе, с тебя спадет ослиное обличье. Но если ты когда-нибудь удалишься от этого храма больше чем на десять миль, ты опять станешь ослом, уже навсегда.
Сказав это, Аслан тихо ушел. Все как бы очнулись, но сиянье зелени, и свежесть воздуха, и радость в сердце доказывали, что это не был сон. Кроме того, осел стоял перед ними.
Король Лум был очень добрым и, увидев врага в столь плачевном положении, сразу забыл свой гнев.
— Ваше высочество, — сказал он. — Мне очень жаль, что дошло до этого. Вы сами знаете, что мы тут ни при чем. Не сомневайтесь, мы переправим вас в Ташбаан, чтобы вас там… э-э… вылечили. Сейчас вам дадут самых свежих репейников и морковки…
Неблагодарный осел дико взревел, лягнул одного из лордов, и на этом мы кончим рассказ о царевиче Рабадаше; но мне хотелось бы сообщить, что его со всей почтительностью отвезли в Ташбаан, и привели в храм богини на осенний праздник, и тут он снова обрел человеческий облик. Множество народу — тысяч пять — видели это, но что поделаешь; а когда умер Тисрок, в стране наступила вполне сносная жизнь. Произошло это по двум причинам: Рабадаш не вел никаких войн, ибо знал, что отпускать войско без себя очень опасно (полководцы нередко свергают потом царей), а, кроме того, народ помнил, что он некогда был ослом. В лицо его называли Рабадашем Миротворцем, а за глаза — Рабадашем Вислоухим. И если вы заглянете в историю его страны (спросите ее в городской библиотеке), он значится там именно так. Даже теперь в тархистанских школах говорят про глупого ученика: «Второй Рабадаш!»[4].
Как и апулеевский Луций, Рабадаш облекается в ослиную плоть, поскольку, в сущности, уже был ослом. Оба возвращаются в человеческое состояние на празднике богини: Луций — на празднике Изиды, Рабадаш — на празднике Таш.
Дидактика этого текста, как обычно у Льюиса, растворена в занимательности, а здесь еще и в улыбке.
Превращение в общем и целом списано у античного классика, хотя и в слегка адаптированном виде. Кардинальное литературное отличие — смена субъектности: то, что Льюис описывает со стороны, у Апулея (то бишь у Луция) — внутреннее переживание, поэтому и в состоянии отчаяния он не мог не сказать “Ого!”, почувствовав единственно приятную метаморфозу — органа, столь украшавшего доселе его жизнь. Льюис по понятным причинам не обратил на нее внимания: во-первых, дети, во-вторых, манифестация животного сладострастия была ему, независимо от детей, глубоко неприятна.
Что касается Рабадаша, то хотя триггером его авантюры и была экзотическая северная красота Сьюзен, но на первом месте все-таки чудовищная гордыня, и — чтобы все было по-моему, и — не смейте перечить, и — властвуя, причинять боль, и — душа его влечется не к Эросу, а к Танатосу.
Пускай упадут небеса! Пускай разверзнется земля! Пускай кровь зальет эти страны, огонь сожжет их! Я не сдамся, пока не притащу в свой дворец за косы эту дочь гнусных псов, эту…
Пусть упадут небеса — а чтоб мне чай пить.
Прав здесь оказывается не Фрейд (стремление к власти есть превращенная форма стремления к сексу), а Адлер (стремление к сексу есть превращенная форма стремления к власти). Все это Льюис искусно показывает.
Настоятельный совет читателям: последуйте рекомендации Льюиса — загляните в историю этой страны (откройте книжку онлайн или спросите в районной библиотеке): поучительное и душеполезное чтение.
Пара необязательных замечаний.
Льюис прав: шевелить ушами совсем нетрудно, я тоже умею, и время от времени шевелю, когда хочу произвести впечатление на какого-нибудь ребенка, но все-таки для того чтобы его развеселить, а не напугать.
И крик превратившегося в осла принца: “Только не в осла! Хоть в коня… в коня-а-э-а-ио-о-о!” — приводит на ум другую жертву метаморфоз, воскликнувшую после превращения: “Неприличными словами не выражаться!”.
Орки и тархистанцы
“Мордор” и “орк” — слова, запущенные в культурный оборот Джоном Руэлом Толкином. “Орка” придумал не он, но он извлек слово из научной маргинальности, придал ему новый смысл, и оно стало всеобщим мемом. В силу известных обстоятельств гуляющие по Википедии за последний год навещали статьи “Мордор” и “Орки” в пятнадцать раз чаще, чем раньше, — между тем интерес к другим специфическим толкиновским народам (эльфы, хоббиты, гномы, энты и пр.) и топонимам остался на прежнем уровне.
Мордор и орки — у Толкина город и народ зла.
У Толкиновского приятеля Льюиса ту же роль играют Тархистан и тархистанцы — страна рабов, страна господ, страна чудовищной религии, требующей человеческих жертвоприношений.
Орки хотят покорить свободные народы Средиземья, тархистанцы — покорить свободные народы Нарнии. И орки, и тархистанцы стремятся к мировому господству.
Тут полное сходство.
Теперь о принципиальных отличиях.
Мордор — обитель абсолютного зла. Орки — существа, до предела наполненные злом, зло — их сущность. Они лишены свободы воли, раскаяние закрыто для них, у них нет возможности стать иными. Они нравственно невменяемы. Они обречены на проклятье. В духе кальвинистской доктрины предопределения.
Поэтому как мемы “орки” — идеальные орудия риторики ненависти, стремящейся к дегуманизации и демонизации идеологических, политических, военных противников. Единственно, что доброго можно сделать с орками, — уничтожить: это хорошо, это морально, это оправданно.
Толкин написал сложный роман, Льюис — простой и прозрачный. Один писал в существенной степени для взрослых, другой — для детей. Но в истории с орками и тархистанцами, по-видимому единственный раз, Льюис сложнее. Тархистанцы, как и орки, наполнены злом, но это зло не абсолютно, потому что в мире Льюиса (и, соответственно, в мире Нарнии) зло не может быть абсолютным, — это чрезвычайно важная мировоззренческая и богословская предпосылка автора “Хроник”.
Тархистанцы создали социум и культуру зла, воспроизводимые каждым новым поколением. Орландийский король находит для тархистанского принца смягчающее обстоятельство: “снисходя… к тому, что вы выросли, не ведая ни милости, ни чести, среди рабов и тиранов”. Так выросли все тархистанцы — от короля до раба. Впитали эту субкультуру с молоком матери, тем не менее, в отличие от орков, у них есть свобода воли, они способны преодолеть мертвящее влияние своего социума и пересмотреть картину мира — во всяком случае, некоторые.
Аслан предлагает Рабадашу раскаяться. Рабадаш эту возможность не принимает, но теоретически мог бы — иначе предложение было бы лишено смысла.
Орк — нет.
Мордор как большой исторический, культурный, религиозный проект был сокрушен.
Тархистан в пределах истории восторжествовал, но это временное торжество обернулось метафизическим крахом.
Тархистану как царству зла нет места в царстве Аслана.
Отдельным тархистанцам — есть, и Льюис рассказывает их истории.
Аслан иТаш
Аслан, воплотившийся во льва Бог, творит вселенную Нарнии. Все существа, живущие в ней (и их потомки), либо сотворены Асланом, либо занесены сюда магическим ветром из других миров.
Боги Тархистана к этим обитателям Нарнии определенно не относятся. О них упоминается, но сами они, в отличие от Аслана, свое присутствие в мире никак не обнаруживают. Так что естественно сделать вывод, хотя ни Льюис, ни его персонажи нигде этого прямо не утверждают, что существует один только Бог — Аслан, прочие боги — плоды человеческой фантазии.
Однако в конце романа богиня Таш является и действует сокрушительным образом. Ее существование несомненно и наглядно — не только тем, кто верит в нее, но и тем, кто в нее не верит, то есть не верил до встречи, которая для некоторых неверующих заканчивается плачевно.
Стало быть, Таш существует? Аслан — самый главный, самый могущественный, самый прекрасный бог, бог богов, но гадкая Таш все-таки существует? Как это согласовать с принятой в романе концепцией единобожия?
Льюис пишет роман, а не философско-богословский трактат. У него первичен образ, а не дискурс, фавн с зонтиком у него первичен — Льюис может ничего не согласовывать: в образный строй романа вдруг проснувшаяся Таш отлично вписывается. С другой стороны, он же профессор, у него систематический склад ума, у него научный метод, нестыковки он не мог не заметить, а заметив — одобрить: они ему как гвоздь в башмаке.
Как Льюис это противоречие снимал и снимал ли, не знаю.
Можно предположить, что Таш вызвана к жизни волей, психической и духовной энергией людей. Даниил Андреев назвал бы это эгрегором.
Таш возглавляет тархистанский пантеон. Она богиня смерти, на ее алтаре приносятся человеческие жертвы. Взглянувший ей в глаза умирает.
Интересно амбивалентное отношение к культу Таш и вере в нее.
С одной стороны, мерзость, конечно, — это ожидаемо, это по-библейски.
С другой стороны, превращенный в осла Рабадаш обретает вновь человеческий облик на празднике богини Таш и перед ее алтарем. То есть перед тархистанским народом Таш демонстрирует свое могущество, милосердие, попечение о своих, — посрамляя тем самым магические проделки северного демона. И все это делается по воле Аслана. Как это можно понять?
Вот история встречи одного тархистанца с Асланом, рассказанная самим тархистанцем. Он честный, мужественный, достойный человек, посвятивший свою жизнь служению Таш. Оказывается, и такое бывает. Может существовать подобный орк? Пустой вопрос. Далее монолог тархистанца.
Он был велик, как слон, с гривой, как чистое золото, и, как золото, расплавленное в печи, сверкали его глаза. Он был страшнее, чем огнедышащая гора Лагур, и красота его превосходила все в этом мире, как роза перед прахом пустыни. Я пал к его ногам с единственной мыслью: “Пришел мой последний час, ибо Лев, достойный всяческих почестей, узнает, что я всю жизнь служил Таш, а не ему. И все-таки лучше видеть Льва и умереть, чем быть Тисроком всего мира и не видеть его”. Но Славный коснулся языком моего лба, склонив золотую голову, и сказал: “Радуйся, сын”. Я же ответил: “Увы, повелитель, я не сын тебе, но слуга Таш”. И он сказал мне: “Дитя, все, что ты сделал для Таш, я зачту в службу мне”. Тогда ради моей великой мечты о мудрости и знании я преодолел свой страх и спросил Славного, и сказал: “Владыка, правду ли говорил Обезьян, что ты и Таш — одно?” Лев зарычал так, что земля содрогнулась, но гневался он не на меня и сказал: “Это ложь. И не потому я принял твое служение, что мы — одно, а потому, что мы — противоположны; я и она столь различны, что если служение мерзко, оно не может быть мне, а если служение не мерзко — не может быть ей. Итак, если кто-то клянется именем Таш и держит клятву правды ради, мной он клянется не ведая, и я вознагражу его. Если же кто совершит злое во имя мое, пусть говорит он: “Аслан”, — Таш он служит и Таш примет его служение. Понял ли ты, дитя?” И я ответил: “Владыка, тебе ведомо, сколько я понял”. И еще я сказал, как побуждала меня истина: “Я ведь искал Таш во все дни мои”. “Возлюбленный сын мой, — сказал мне Славный, — если б не ко мне ты стремился, ты не искал бы так долго и верно. Каждый находит то, что ищет на самом деле”[5].
Слова Аслана — прямая аллюзия на два евангельских фрагмента: Мф. 7:21-23 и Мф. 25:31-46. Первый из них начинается словами:
Не всякий, говорящий Мне: “Господи! Господи!”, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного.
Однако в Евангелии речь в обоих фрагментах идет о делах. У Льюиса все-таки о большем: о том, что при бескорыстном и всепоглощающем религиозном искании в условиях жесткого социального контроля и фальсификации информации даже мерзкий культ может иметь относительную ценность как ступень истинного богопознания, ибо “каждый находит то, что ищет на самом деле”.
Конь-докет
“Хроники Нарнии” — в сущности богословский роман, своего рода Summa theologiae для детей и подростков, и в таком качестве апеллирует не только к Евангелиям, но и к святоотеческой и более поздней богословской рефлексии. В качестве примера — христологический спор, в котором говорящий нарнийский конь Игого, в детстве похищенный, а ныне возвращающийся в Нарнию, делится своими соображениями о природе Божества: идея воплощения представляется ему смехотворной. У его богословия большой культурный бэкграунд, уходящий корнями в гностицизм II века: Бог не может стать плотью. Игого не имеет об этом бэкграунде ни малейшего представления: он одинокий мыслитель и додумался до своих идей совершенно самостоятельно. Ответ дается ему асимметричный: не в умозрении, а в откровении.
Скажи, Игого, — спросила Аравита, — почему ты часто поминаешь льва? Я думала, ты их не любишь.
— Да, не люблю, — отвечал Игого. — Но поминаю я не каких-то львов, а самого Аслана, освободившего Нарнию от злой Колдуньи. Здесь все так клянутся.
— А он лев? — спросила Аравита.
— Конечно нет, — возмутился Игого.
— В Ташбаане говорят, что лев, — сказала Аравита. — Но если он не лев, почему ты зовешь его львом?
— Тебе еще этого не понять, — сказал Игого. — Да и сам я был жеребенком, когда покинул Нарнию, и не совсем хорошо это понимаю.
Говоря так, Игого стоял задом к зеленой стене, а Уинни и Аравита стояли к ней (значит — и к нему) лицом. Для пущей важности он прикрыл глаза и не заметил, как изменились вдруг и девочка, и лошадь. Они просто окаменели и разинули рот, ибо на стене появился преогромный ослепительно-золотистый лев. Мягко спрыгнув на траву, лев стал приближаться сзади к коню, беззвучно ступая. Уинни и Аравита не могли издать ни звука от ужаса и удивления.
— Несомненно, — говорил Игого, — называя его львом, хотят сказать, что он силен, как лев, или жесток, как лев, — конечно, со своими врагами. Даже в твои годы, Аравита, можно понять, как нелепо считать его настоящим львом. Более того, это непочтительно. Если бы он был львом, он был бы животным, как мы. — Игого засмеялся. — У него были бы четыре лапы, и хвост, и усы… Ой-ой-ой-ой!
Дело в том, что при слове “усы” один ус Аслана коснулся его уха. Игого отскочил в сторону и обернулся. Примерно с секунду все четверо стояли неподвижно. Потом Уинни робкой рысью подбежала ко льву.
— Дорогая моя дочь, — сказал Аслан, касаясь носом ее бархатистой морды. — Я знал, что тебя мне ждать недолго. Радуйся.
Он поднял голову и заговорил громче.
— А ты, Игого, — сказал он, — ты, бедный и гордый конь, подойди ближе. Потрогай меня. Понюхай. Вот мои лапы, вот хвост, вот усы. Я, как и ты, — животное.
— Аслан, — проговорил Игого, — мне кажется, я глуп.
— Счастлив тот зверь, — отвечал Аслан, — который понял это в молодости. И человек тоже. Подойди, дочь моя Аравита.
Помимо всего прочего, история эта апеллирует к неверию Фомы (Ин. 20:24-28).
Игого раскаивается: он сознает, что есть грань, за которой умозрение бессильно.
Смиренная и далекая от рефлексии лошадка Уинни принимает Аслана быстрее, чем бедный и гордый конь. Что Аслан от нее и ожидал: “Бог гордым противится, а смиренным дает благодать” (Иак. 4:6).
Льюис и Маркион
Маркион Синопский (85?-160?) — философ, богослов, ересиарх. Замечателен, в частности, тем, что ему первому пришла в голову идея новозаветного канона. Придерживался доктрины докетизма, так что Игого до своего обращения, возможно, был маркионитом.
Одна из центральных идей Маркиона: Ветхий Завет — откровение “плохого” бога, поэтому ему нет места в христианском каноне. Маркион со всей решительностью отвергал связь Ветхого Завета с Новым. Он полагал, что достаточно одного Евангелия, но только исправленного. Так, кстати, считал и Толстой. Маркион взял за основу Евангелие от Луки, изъяв из него первые две главы.
Льюис был, несомненно, богословски образованный человек, но не думаю, что над ним летала тень Маркиона, когда он писал свое нарнийское “Евангелие”, в котором принципиально не было места своему (адаптированному к местности) “Ветхому Завету”. Маркион бы это одобрил. А воплощение во льва — нет, не одобрил бы.
В отличие от Маркиона и Толстого, несовпадение с церковной парадигмой не носит у Льюиса идеологического характера. Принятая им художественная форма диктует свои ограничения, которым он и следует. В отличие от Маркиона и Толстого, Льюис не был полемичен по отношению к каноническим Евангелиям — напротив, хотел рассказать о них детям, правда, в сказочной форме.
И преуспел.
Все же благовестие от Льюиса дает возможность понимания, при котором укорененность евангельского рассказа в реальном хронотопе с конкретным (узнаваемым) пейзажем, историческими лицами, событиями, нравами, бытом, идеями, с духом места и времени не имеет особого значения: все это лишь легко заменимые декорации, так что действие может быть без потери смысла перенесено, в сущности, куда угодно: в некоторое царство, в некоторое государство или на другую планету.
Как сам Льюис это понимал — не знаю.
[1] © Михаил Горелик, 2023
[2] Первые прогулки см в: “Новый мир”, 2018, № 2; вторые – в: “ИЛ”, 2020, № 7.
[3] Перевод М. Кузмина.
[4] Здесь и далее “Хроники Нарнии” цитируются в переводе Н. Трауберг.
[5] К. С. Льюис «Последняя битва». Перевод Е. Доброхотовой-Майковой.