Перевод с венгерского и вступление Юрия Гусева
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2023
Пушкин, Лермонтов рисовали на полях черновиков женские головки, то, се… Маяковский делал неплохие плакаты в окнах РОСТА… Можно привести много примеров того, как талант поэта, писателя прорывался протуберанцем в сфере изобразительного искусства или, наоборот, как дар живописца давал яркие сполохи в области художественного слова. (В связи с этим уместно вспомнить, что «ИЛ» поднимал эту тему в нескольких номерах 2015 года и что при этом было выявлено немало интересных фактов.)
Но чтобы кто-то занимал в сфере искусства одно из ведущих мест одновременно и как художник (живописец, график), и как писатель (поэт, прозаик) — такого, кажется, не было (ну, разве что в какой-нибудь далекой древности, куда моя скромная эрудиция не дотягивается).
И вот такой феномен обнаруживается в наши дни, причем совсем рядом, в Венгрии. Художник-график Иштван Орос (р.1951) давно завоевал всемирную известность — в частности, благодаря своему специфическому стилю, который называют то оптическим искусством, то «атакой на глаза». Одна из его излюбленных форм в живописи — так называемая анаморфоза (рисунок, суть которого можно увидеть лишь в зеркальном цилиндре, поставленном в центре полотна).
Стоит, наверное, сказать: к подобным приемам (трюкам) иногда обращаются люди, которые просто не очень хорошо умеют рисовать. Иштван Орос — в этом легко убедиться — не только обладает огромными знаниями в области изобразительного искусства, но и виртуозно владеет всем классическим и современным инструментарием живописи и графики. И к тому же он наделен (чуть не сказал: нечеловеческой) невероятной трудоспособностью. Кроме основной своей «специальности», он много и успешно работает в анимационном кино, иллюстрирует книги и т. д. Анаморфозы его выполнены на высочайшем уровне графического искусства. Он удостоен многих престижных международных наград и премий; города, где проходили его выставки, невозможно перечислить, — были они и в России, от Санкт-Петербурга до Тюмени.
Словом, я был очень удивлен, увидев его стихи, которые по качеству ничуть не ниже творчества самых известных поэтов современности. Пожалуй, больше всего меня подкупило то, что почти все его стихотворения — это поэзия в классическом смысле слова, то есть стихи, в которых есть не только свежая, яркая образность, не только мысль и чувство, но и размер, и рифма. (Принимая все доводы, я тем не менее не очень могу понять, почему адепты «свободного стиха» требуют отбросить все те элементы формы, которые языковая культура человечества вырабатывала и отшлифовывала тысячелетиями. Попросту говоря, не могу понять, чем верлибр лучше классического, или правильного, стиха.)
Однако Орос остается самим собой и в поэзии: многие его стихи — вещи с загадкой, с секретом, он не упускает случая поиграть с материалом, со смыслом, любит и визуальные эффекты.
Конечно, показать в журнальной подборке все богатство его палитры (здесь имеется в виду только поэзия) невозможно. Я пытался это сделать хоть в какой-то мере…
Нельзя не упомянуть и о третьей ипостаси Ороса — об Оросе как прозаике. Он и тут — на высоком уровне. Об этом свидетельствует уже переведенный на русский язык его роман «Шахматы на острове» (зерно сюжета — шахматная партия, сыгранная Лениным и Богдановым на Капри, в гостях у Горького, в 1908 году). Я только что прочел новый его роман, «Патерностер» (имеется в виду не молитва, а лифт), опубликованный в 2021 году и рассказывающий, голосами разных героев, о самых невероятных и трагических (но и трагикомических также) перипетиях венгерской истории после Второй мировой войны. Есть у Ороса и книги рассказов. Надеюсь, в обозримом будущем читатели журнала смогут познакомиться с этой прекрасной прозой.
В общем, мне льстит, что Иштван Орос носит такую фамилию («орос» — по-венгерски «русский»).
Молитва
Отче наш,
в листьях и травах сущий,
солнечный свет и тепло на поля несущий,
пташек певчих пославший в небо весеннее голубое,
в раковину вселивший эхо морского прибоя,
ты — и в глади озерной, и в горном потоке бурном,
в кольцах на пне столетнем и в кольцах вокруг Сатурна,
ты — в замирании душ перед зрелищем кручи могучей
и перед строчкой стиха, поражающей чудом созвучий,
ты — в сладкой дрожи, когда
явится в памяти вдруг, сквозь несчитанные года,
запах, касание, вкус — вроде пустяк, ерунда,
но пустяком этим мирозданье согрето, —
Отче наш,
как ты делаешь это?
Проект
Сделай так, чтоб от века до века,
сколько длится жизнь человека,
даже если в грядущих эрах
снова будет он жить в пещерах,
про науку, искусство забудет,
к примитивным вернется орудиям,
или, еще на какой-нибудь стадии,
мимикой будет общаться в стаде,
или звуки, что изо рта вылетают,
выразят что-то, понятное стае, —
о, я бы орал, воздев к небу руки,
чтоб до всех долетели те звуки,
бередя и за сердце хватая,
чтобы молча, ошеломленная, слушала стая,
я бы в ночь слепую, беззвездную
выкрикнул просьбу последнюю, слезную,
вырыл бы в глине, выцарапал на скалах,
если ж и этого окажется мало,
новые выдумал бы письмена,
увековечил на вечные времена,
в каждый компьютер велел бы внести,
пусть висит постоянно в сети,
чтоб любой, как только захочет,
мог открыть на столе рабочем, —
но и тогда ты, Господи, не пропуская ни дня,
напоминай мне, а если не станет меня,
всем и каждому:
да пребудет вовек
Твой проект незаконченный — Человек.
Ars poetica
Моя мечта на диво прихотлива:
хочу, в согласии с законом перспективы,
чтобы луна — иль блик луны зеркальный —
с вином смешалась бы в моем стакане.
Еще хочу, глоток изрядный сделав,
сиянием луны наполнив тело,
поэтом стать…
В конце концов
махну рукой устало:
вон сколько в небе звезд еще осталось.
***
Прощаясь со мной, дорогая, не плачь,
накинь мне на плечи невидимый плащ
с невидимой вышивкой: горы в снегу,
долина, дорога, цветы на лугу,
в цветах-незабудках — надежда и грусть.
И верь: я к тебе непременно вернусь.
Волхвы
Поля укрыты пеленою снежной,
сидит на голой ветке воробей.
Сижу и я перед холстом и грежу:
закончить надо завтра, хоть убей.
Кто победит в неравной схватке этой:
картину — я, или меня — она?
В бескрайней белизне, ау, найдется где-то
та краска, что сейчас мне позарез нужна?..
Нетронут снежный холст, и все же вижу:
бредут в снегу волхвы, и думается мне:
ища младенца, подходя все ближе,
меня они — заметили в окне?
Фильм
Памяти Андрея Тарковского
В стеклянном свете райского полудня,
подобно мошке в капле янтаря,
весь мир лежит, недвижно и безлюдно,
в извечном лете золотом горя.
Ни шороха, ни тени. В вертикальном
потоке света, в полной тишине,
не то приснившимся, не то реальным,
является ландшафт с экрана мне.
И вот в тяжелой кроне, где-то с краю
один-единственный листок затрепетал.
Струей промчался ветерок, играя,
по глади озера, блестящей, как металл.
Кругами радужными волны разбежались,
от центра к берегам, литую гладь дробя.
Хрустальный диск, массивный, как скрижали,
глядит с небес на самого себя.
Дерзнет ли кто-то в паузе безветрий,
почуяв вечности космическую жуть,
в волшебный, бесконечный мир симметрий
с благоговейной дрожью заглянуть?
И, заглянув, кто после согласится,
заговорив или с трудом смолчав,
с небес упасть, как раненая птица,
на острие сверкнувшего луча?
Но — гаснут краски, словно выцветая,
и сквозь сегодняшние мрак и пыль
просвечивает древняя, седая,
косноязычная, святая быль.
И окоем становится просторен:
леса, поля, и вновь леса окрест…
И — чу! — с кривых, убогих колоколен
доносится пасхальный благовест.
Попытка повернуть время вспять
Точно таким же был раньше этот бумажный лист,
только был он бел, пуст и девственно чист.
Представь, что нет на нем совсем, совсем ничего,
просто-напросто удали эти восемь строчек с него,
сотри ластиком, потом что осталось, сдуй или стряхни,
будто не было этих шестидесяти семи слов, будто они
не были здесь написаны, будто ты и не думал писать
эти триста тридцать девять символов — и время вернется вспять.
Стихотворение
Я
сочиняю
стихотворение.
Оно перед тобою, в этой
книге. Книга стоит на полке, в
комнате с венецианскими окнами.
Комната находится в городе, а города
уже нет нигде, его сотрут с лица земли во
время войны, о которой говорится в этом самом
стихотворении. На этой войне убьют того поэта, что
пишет стихи в этой вот комнате с венецианскими окнами.
Я
напишу
стихотворение.
Оно будет напечатано
в книге, книга будет стоять на
полке, в комнате с плотными шторами
на окнах. Комната будет находиться в городе,
а города не будет нигде, он будет стерт с лица земли
во время войны, о которой говорится в этом стихотворении.
Войны, на которой убьют того самого поэта, что будет сочинять
стихи здесь, в этой комнате со шторами на венецианских окнах.
Я
написал
стихотворение.
Оно было напечатано
в книге, которая стояла на
полке, в комнате с плотными шторами
на больших окнах. Комната находилась в городе,
а города уже не было нигде, он был стерт с лица земли во
время войны, о которой говорится в этом самом стихотворении.
Войны, на которой убьют того самого поэта, что будет сочинять свои
стихи здесь, в этой комнате со шторами на высоких венецианских окнах.
[1] © Orosz István, 2022
© Юрий Гусев. Перевод, вступление. 2023
Стихи и рисунки публикуются с любезного разрешения автора.