Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2022
Среди книг
с Константином Львовым
Петер Надаш Пьесы: Уборка, Встреча, Похороны, Песня сирен. Перевод с венгерского Оксаны Якименко. — СПб.: Jaromír Hladík press, 2021
Выдающийся венгерский писатель Петер Надаш известен русскоязычным читателям как романист. Надаш — продолжатель модернизма. Его «Конец семейного романа» задуман, своего рода, реквиемом литературному жанру. Грандиозная «Книга воспоминаний» — это и венгерский эпос, и мистификация с рассказчиками, и исследование языков человеческого общения. Еще ждут переводческого подвига «Параллельные истории», которые насчитывают полторы тысячи страниц. Зато теперь можно оценить Надаша-драматурга. На русском языке вышли его пьесы — драмы без антрактов, поэма без конца.
Тексты Надаша — это всегда решение сверхсложных задач; автор играет по собственным, и трудным, правилам: «мир должен быть чем-то таким, о чем никто не имеет право говорить».
Сценография и постановка продуманы до мелочей, чтобы проект не сорвался в пропасть. «Медленно, с достоинством поднимается занавес… Долгое время на сцене полная тишина и никаких движений: длительность начальной паузы следует, естественно, скорректировать в зависимости от настроя публики, но так, чтобы терпение у всех обязательно закончилось». Надаш строит свои пьесы, словно музыкальные партитуры, поясняет, например, что в «Уборке» голоса актеров должны соответствовать певческим сопрано, тенору и т. д., а диалоги и монологи персонажей «Встречи» сопровождает континуо музыкантов в оркестровой яме.
Пьесы Надаша — поздний модерн, приправленный символизмом. Героиня «Уборки» встречается со Смертью, принявшей обличие молодых мужчины и женщины, которые получили освободившуюся после смерти прежней хозяйки жилплощадь. К героине «Встречи» приходит ее Боль — в образе юноши, и Боль страдает не меньше самой героини. Два персонажа «Похорон» только что умерли и теперь обживают новое измерение, в то же время они — актеры, репетирующие спектакль (аналогично построен «Крик» Теннесси Уильямса).
В сценографии пьес Надаша преобладает белый цвет, но он лишь оттеняет зловещий фон сочинений — преступный режим тоталитарного социализма в Венгрии, за которым маячил еще более крупный злодей. Вместе со смертью он находится в коалиции против людей, но и у людей есть могучая союзница — Любовь. Она не то чтобы побеждает или проигрывает — она просто есть, и ее не истребить.
Поэтическая драма «Песня сирен» посвящена Гомеру, а как известно читателям русской поэзии, у Гомера все движется любовью.
Франсуа Ожьерас Домм, или Попытка оккупации. Перевод с французского Екатерины Жирновой. — Тверь: KOLONNA Publications, 2021
Жизнь и творчество Франсуа Ожьераса невозможно рассматривать отдельно друг от друга. Силой своего дарования он превращал факты биографии в поэтические истории. Ожьерас избрал литературным ориентиром Артюра Рембо. Кстати сказать, и прожил почти столько же, сколько прожил Рембо. Был путешественником, бродячим артистом, военным, отшельником, пациентом сумасшедших домов. Родился он в США, школьные годы провел в Париже, но прославленный город ему не полюбился. Ожьераса привлекали окраины цивилизации: оазисы Сахары, горные местечки Перигора и Дордони, монастыри Афона.
Примерно в тех же местах происходит действие шести романов Ожьераса. Первые три книги выходили под псевдонимом, отчасти потому, что Ожьерас довольно откровенно описывал в них свои любовные истории — с дядей Марселем, офицером и этнографом, и с пастухами в Сахаре и Перигоре. Первым произведением, которое Ожьерас подписал своим именем, было «Отрочество в эпоху маршала и разные приключения» (1968). Это автобиографический роман о том, как жизнь в поверженной Франции, общение с Андре Жидом и художником Роже Бисьером способствовали появлению во французской литературе нового автора.
Три года назад издательство «KOLONNA Publications» и «Митин журнал» начали публикацию собрания сочинений Ожьераса, нынче проект приближается к завершению. Перед читателями последний роман Ожьераса «Домм, или Попытка оккупации», увидевший свет уже после кончины автора.
Медленно угасающий от сердечной болезни Франсуа Ожьерас в 1970 году поселяется анахоретом в Домме (Перигор), решив, что человечество деградирует. Ночует он в приюте, а днем пропадает в пейзаже. Местные обыватели встревожены: Ожьерас сложил загадочную конструкцию из камней, с гор доносится его музыка и пение, в магазине он прикупил триста метров электропроводки.
Продолжатель дела Христа и святого Франциска, троглодит и огнепоклонник, Франсуа Ожьерас задумывает восставить подземный храм Кристалла и Электромагнита, чтобы утвердить нерушимую связь меж веществом и энергией. Но истинный храм — не камни и иные материалы, а сердце человеческое. И к тихому доммскому пророку приходят две детские невинные души: Селина, дочь жестянщика, и Крисна, сын мигрантов.
Ожьерас вот-вот исчезнет с лица земли и навсегда станет подземным жителем, однако, к счастью, семена его учения не унес ветер забвения: «Люди забывают мысли и слова, но не забывают человека, которого знали и любили».
Жюльен Грин Земной странник. Перевод с французского Алексея Воинова. — М.: libra_fr, 2021
Французский писатель и американский гражданин Жюльен Грин стал известен русским читателям почти сразу после начала своей литературной карьеры. Первая его книга вышла в 1926 году, а первый русский перевод — в 1927-м. Правда, оценить масштаб дарования первого иностранца, избранного французским академиком, количество имеющихся переводов вряд ли позволяет. Вероятно, главный труд Грина — его дневник. Он вел записи с 1919 года и до самой смерти в 1998-м, частично их публиковал. На русском языке дневник не выходил. Камерное издательство Александра Филиппова-Чехова внесло посильную лепту в создание «русского Жюльена Грина», выпустив его дебютное произведение — короткий роман «Земной странник».
В этом сочинении Грин придерживается и англоязычной, и франкоязычной литературных традиций. С одной стороны, «Земной странник» — рассказ с призраком, любимый викторианцами (а действие его происходит в 1890-е годы) и их заокеанскими современниками; с другой стороны, перед читателем «клинический случай», один из тех, что описывали французские натуралисты. Юный сирота Дэниел О’Донован пишет историю своей жизни: после смерти родителей он воспитывается у родственников в Саванне; тетушка очень набожна, дядюшка — мизантроп и безбожник, старый двоюродный дед был капитаном в армии Конфедерации; вскоре после смерти тетки и ухода деда из дома Дэниел тайно уезжает в городок Фэрфакс, где рассчитывает начать учебу в университете и завязывает знакомство с вероятным сокурсником Полем, однако через несколько дней случается трагедия. Согласно очевидцам, Дэниел теряет рассудок и деньги, а его изуродованное тело находят на скалистом обрыве реки. Кроме того, оказывается, что никто в Фэрфаксе не встречал упомянутого Поля, да и вообще Дэниел пребывал в одиночестве.
Кто есть Поль — порождение больной психики Дэниела или злоумышленник? Сам автор не делает окончательных выводов, оставляя открытым вопрос о душевном здоровье своего персонажа. Заметно стремление Грина к объективному письму: он дополняет рукопись героя рядом свидетельских показаний, позволяя читателю рассмотреть события с разных сторон.
Возможно, «Земного странника» стоит причислить к множеству вариаций легенды о Фаусте. Во всяком случае, наличествуют американский университетский городок Фэрфакс и юный смятенный Фауст — искатель знаний Дэниел О’Донован. Есть и искуситель Мефистофель, на его роль подходит дядюшка героя, которому автор уделил не меньше внимания, чем главному персонажу.
Наконец, «Земного странника», историю возмужания героя-рассказчика, можно назвать полемическим откликом на «роман воспитания». Однако юный модернист Жюльен Грин резко обрывает нить повествования и нить жизни Дэниела, быть может, решив, что наделил своего героя катастрофическим опытом.
Среди книг
с Борисом Ковалевым
Испания. Книга открытий. Русский взгляд: сборник эссе. – М.: Институт перевода: Центр книги Рудомино, 2021. – 208 с.: ил.
Морфолог Н. Н. Шаратынский утверждал, что открытия бывают двух типов: откровения и раскрытия. Откровение рассказывает о парадоксальном явлении, существование которого до совершения открытия было немыслимо даже представить. Раскрытие же – это неизвестное об известном. Обычно, узнав об очередном раскрытии, человек ударяет себя по лбу и сетует, как он раньше об этом не догадался. В “Книге открытий” представлены оба типа.
Ее выход приурочен к двадцатилетию Института Сервантеса в Москве. Всего текстов пятьдесят. Как отмечает во введении автор идеи и координатор проекта Т. Пигарева, “если учитывать, что Институту Сервантеса 30 лет, а Центру в Москве – 20, это идеально символичное число”. Отбор текстов осуществлялся редакционной коллегией, в состав которой вошли В. Е. Багно, В. А. Ведюшкин, А. Ф. Кофман и др. Всего присланных эссе было порядка ста пятидесяти, конкурс – три текста на место.
Вообще говоря, подобного рода сборники нередко грешат тем, что в них попадают работы, написанные “на сдачу” от других, более крупных проектов: фрагмент отчета по гранту, расширенная аннотация опубликованной статьи, конспект монографии и проч. Мне неизвестно, есть ли у текстов из “Книги открытий” полные или расширенные версии, но я точно знаю, что каждое эссе в сборнике – цельное, самостоятельное и самодостаточное. Тексты объединены в четыре раздела: Искусство, История и этнография, Литература и театр, Социолингвистика. Не пересказывая в деталях суть работ, освещу самые, на мой взгляд, любопытные.
Не раз приходилось слышать, что музей Прадо – абсолютный чемпион по соотношению шедевров на квадратный метр. В этом смысле раздел, посвященный искусству, можно сравнить именно с музеем Прадо. Это ряд серьезных и изящно сделанных работ. Так, Е. Афиногенова ставит очень простой вопрос: “Почему вокруг музея Прадо нет ограды?” – и дает сложный, увлекательный, исторически мотивированный ответ. Все эссе: путь от значения слова “prado” в начале текста через несколько веков истории Мадрида к лаконичному ответу в финале.
Текст С. Савватеева “Случайное открытие. Итальянская картина на испанской выставке” можно охарактеризовать как искусствоведческий детектив. Его открытие, во-первых, является отличным примером четкой и профессиональной работы искусствоведа, а во-вторых – очередным свидетельством того, что жизнь и реальная искусствоведческая практика оказываются во много раз интереснее и богаче во всех смыслах искусственных детективов А. Переса-Реверте и М. Фрейна.
В чрезвычайно многообразном историческом разделе особого внимания заслуживают эссе М. Кабицкого, посвященное конструированию образа “Чужого” в Испании и критериям его идентификации, и труд А. Кожановского “Вглядеться и понять: национальная идентичность в Испании и России”. Эти работы, кажется, ставшие особо актуальными за время верстки “Книги открытий”, показывают не только сходство исторических судеб Испании и России, но и чудовищную неизменность воспроизведения культурных, бытовых и социальных процессов в разные периоды на разных территориях. Открытие из разряда раскрытий – но почему-то всякий раз в нашей истории это оказывается откровением. Как замечает А. Кожановский, “глубинное историческое сходство наших стран оказывается больше, чем можно подумать, глядя на то, какие мы разные внешне”.
Раздел “Литература и театр” пронизан общим настроением парадоксальности. Обнаруживаются действительно неожиданные связи и аналогии. Практически каждый текст содержит не только открытие, но и своего рода парадокс, контраст. Таков очерк В. Е. Багно – текст, несомненно, станет настольным для всякого, кто захочет начать изучение фигуры Рамона Льюля и феномен русского люллианства. Такова работа Е. Зерновой, проливающая свет на галисийский перифраз “Забытой деревни” Н. Некрасова. В ином смысле парадоксален текст К. Корконосенко. Его стиль контрастирует с “героем” эссе – Масиасом Влюбленным. К. Корконосенко излагает материал ясно, сухо и лапидарно. Мне видится здесь, в том числе, влияние прозы Х. Л. Борхеса, переводом которой К. Корконосенко занимается последние годы. Автор задает интонацию в самом начале: “В названии эссе заключена вся важная информация о Масиасе как литераторе: Сантьяго Масиас был трубадур, и он был влюбленный”, – и в той же манере доводит строгое и точное исследование до завершения.
Совершенно иной стиль для своего культурологического эссе избрал П. Грушко. Его манера, скорее, созвучна барочной стилистике Гонгоры, а точнее, тому, как ее видит сам Грушко в собственном переводе на русский язык. Греясь в лучах темного стиля “Поэмы Уединений”, Грушко комментирует собственный перевод и в очередной раз доказывает правоту собственных решений, не скупясь цитировать хвалебные рецензии на свою работу: “Правильность моей позиции подтвердила рецензия А. Серебренникова ‘Четыреста лет одиночества’ в журнале ‘Prosodia’ (2020, No 13): ‘Ни в коем случае не упрощая подлинника, целенаправленно отвергая соблазн сделать его ‘ближе и понятнее современному читателю’, переводчик становится для русского читателя надежным проводником в причудливом и поражающем воображение поэтическом мире Гонгоры’”. Так построены рассуждения переводчика о методе передачи, как он сам формулирует, “пресловутого вычурного ‘темного стиля’” Гонгоры. Не берусь судить, насколько уместным выглядит эпитет “вычурный” по отношению к “Поэме Уединений”, хотя я читал текст в оригинале, но переводу Грушко “вычурность” вполне присуща.
Однако позиции “старейшего российского испаниста” можно только позавидовать: он уже давно находится на высоте, сопоставимой разве что со смотровой площадкой Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке, в одном из районов которого живет сам мэтр. Текст Грушко проходит по категории самораскрытия. Он разговаривает с Богом и читателями сборника о себе самом, своих переводах и своем методе. Может себе позволить. У составителей “Книги открытий” не было ни шанса не включить его текст в сборник.
Завершает сборник четвертый, социолингвистический раздел. Несмотря на малое количество текстов (пять), без этого блока сборник был бы неполным. Лингвистическая проблематика существенно обогащает гипертекст книги, придает ему дополнительное измерение, насыщает воздухом живого языкового материала. Отрадно, что в “Книге открытий” уделяется внимание ономастике, проблематике номинаций – это можно обнаружить и в историческом разделе (к примеру, в тексте Кабицкого), и, разумеется, в лингвистическом блоке. М. Киеня-Мякинен рассказывает об именах собственных в испанских пословицах и поговорках: приводится генезис таких оборотов, как “No se ganó Zamora en una hora”, “Averígüelo Vargas” и “Llevar hierro a Vizcaya” – при этом столь разные по смыслу и типу используемой номинации фразы соединены очень тонкими и изящными нитями. Текст выстроен не сухо и схематично, как нередко бывает в лингвистических работах, а последовательно и, в известном смысле, мелодично. Тему городов и их названий продолжает Ю. Шашков, выделяющий несколько групп перифрастических имен испанских городов. Несмотря на вынужденную лаконичность эссе, Ю. Шашкову удалось показать многообразие ономастических перифраз: от малоупотребительных “la capital onubense” (столица провинции Уэльва) и “la capital pacense” (город Бадахос) до более частотных “la сiudad Сondal” (Барселона) и “la ciudad de los Califas” (Кордоба).
Именно на материале лингвистических эссе легче всего заметить главный, на мой взгляд, недостаток “Книги открытий” – малый объем текстов. Конечно, это объясняется еще на уровне концепции: уместить в одной книге пятьдесят крупных статей попросту невозможно. Как замечает во введении координатор проекта Т. Пигарева, “’Книга открытий’ – не энциклопедия российской испанистики, а лишь антология текстов определенного жанра”, и этот жанр – краткое культурологическое эссе, небольшой наукоемкий очерк. Впрочем, претензия рискует обернуться комплиментом: что может быть более лестным для авторов сборника, чем читательская неудовлетворенность объемом и количеством работ, желание получить еще больше материала? Быть может, в будущем при составлении такого рода книг имело бы смысл сопровождать тексты ссылками на более крупные работы соответствующих авторов на обозначенные в эссе темы (при наличии подобных “расширенных версий”). Я бы сравнил тексты “Книги открытий” с прологами Х. Л. Борхеса из его “Личной библиотеки” – с поправкой на тематику работ и количество авторов.
И хотя в сборнике, по разным причинам, не представлены работы таких заметных (оставим это нейтральное слово, чтобы не наводить табель о рангах) испанистов, как М. В. Зеликов, А. Ю. Миролюбова, Д. И. Синицына, А. П. Жуков, Н. А. Пастушкова и пр., с выбором редакционной коллегии сложно не согласиться. Пятьдесят чрезвычайно емких эссе действительно образуют заявленный в аннотации гипертекст, создают объемную, целостную картину.
В сущности, “Книга открытий”, будучи результатом уже проделанных трудов и одновременно подспорьем для будущих исследований, оказывается своего рода “Книгой при-открытий”, которая, среди прочего, приоткрывает глаза читателя на состояние нынешней русскоязычной испанистики. И оно представляется весьма оптимистичным.
Впрочем, едва ли для потенциальных читателей “Книги” это станет открытием.