Перевод с французского, вступление и послесловие Алины Поповой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2022
От переводчика
Вступление
«Грамматика — тихая песня» Эрика Орсенна — очень известная книга. Она вышла во Франции в 2001 году и уже трижды переиздана. Успех был так велик, что автору пришлось написать четыре тома продолжения. Читатели и критики сравнивают эту книгу с «Алисой» и «Маленьким принцем», а из более современного — с педагогическим бестселлером Даниэля Пеннака «Как роман». Некоторые считают, что эта книга — про французский язык. И поэтому ее невозможно перевести. Но при этом она уже переведена на пятнадцать языков, в том числе на китайский.Взрослая это книга или детская, сказать трудно. Взрослая — не только потому, что она нравится учителям, которые преподают язык и литературу, родителям и всем, кто любит читать и радуется хорошо написанному тексту. Не только потому, что начинается с пародии на формализованные до предела методики школьного образования. А еще и потому, что это волшебная и грустная сказка, в том числе и для взрослых. Кто же пишет детские сказки про развод родителей, про то, как близкие не понимают друг друга, но все равно им приходится уживаться вместе, про то, что бывают люди, более чуткие к словам, а бывают — к музыке, и наконец, про то, как сложно живется школьным учителям?Орсенна объяснял, что написал эту книгу потому, что, при всем уважении к сегодняшним преподавателям, он не понимает вопросов и заданий, которые должны выполнять в школе его собственные дети. По его мнению, литературе и особенно языку в сегодняшней школе учат скучновато, детей перегружают научными терминами и сложными схемами, а для воображения и радости просто не остается места. Впрочем, каждый из нас, вероятно, сталкивался с бесконечными дискуссиями о том, почему дети нынче не читают и неграмотно пишут, так что убеждать в актуальности этой темы не приходится.Взрослые, вероятно, оценят и такое неожиданное обстоятельство. Орсенна — член Французской академии и политический деятель, он был советником по культуре при президенте Франсуа Миттеране, потом — членом Госсовета Франции. Однако чтобы выразить свое критическое отношение к тому, как учат языку и литературе в сегодняшних французских школах, он написал не статью, не циркуляр и не речь, а сказку, которая помогает взрослым и детям вспомнить, что язык — это живое существо, что с ним можно играть и любить его.Причем совершенно неважно, какой язык, французский или русский, — ведь творческий, игровой подход, конечно же, возможен к любому человеческому языку. Одна из героинь нашей сказки, мадемуазель Лорансен, — молоденькая учительница, которая страшно любит Лафонтена, но при этом не боится объяснить детям на уроке, что значит слово «экскремент» — говорит своим ученикам: «…вам достался один из самых прекрасных языков на земле. Язык и есть ваша родина. Разбирайтесь, как он устроен, придумывайте свой собственный. И всю жизнь он будет вам самым близким другом».Во время кораблекрушения Жанна и Тома теряют дар речи, а на волшебном острове постепенно обретают его заново. Жанна учится играть со словами-бабочками, они садятся на бумагу — получаются фразы. Случайно она открывает запретную дверь — и знакомится с тремя французскими писателями. Она украдкой заглядывает в их тексты, чтобы понять, как же они пишут, в чем разница. Дальше происходит несколько коротких и немудрящих диалога — но это разговор о сути литературы, о связи формы и содержания. Вот Жанна встречает Марселя Пруста (а про него любому французу полагается знать, что он писал очень длинными предложениями и мучился приступами астмы):
«Тут я догадалась, почему он задыхался. Наверно, это длинные предложения обматывались вокруг шеи и мешали ему дышать.
— Почему ты пишешь такими длинными фразами?
— Если хочешь поймать рыбу, которая плавает у самой поверхности, можно ловить на короткую леску с одним крючком. А для других, глубоководных рыб нужны очень длинные снасти.
— Как твои предложения?
— Да, ты все правильно поняла. Теперь, пожалуйста, дай мне поработать. Когда я отвлекаюсь от своих фраз, мне еще труднее дышать.
— Мне так тебя жалко. Я буду тебя защищать, всегда.
— Спасибо, Жанна».Об этой книге пишут, что она подходит всем детям от 9 до 99 лет. Собственно, всем, кто любит играть.Орсенна рассказывал, что перед первым изданием книги его уговаривали убрать из названия слово «грамматика» — дескать, оно навевает на французских читателей такую тоску, что книга не будет продаваться. Писатель отстоял свое название — и вот: во Франции продано около 500 000 экземпляров этой сказки. Взрослые, которые хоть немного интересуются книгоизданием, поймут, насколько это фантастические цифры. В этой сказке, как в любой хорошей книге, — несколько слоев. Один из них — грустная история про то, как дети попали в кораблекрушение и уцелели — единственные из всех пассажиров и экипажа своего корабля. Так они оказались на волшебном острове и встретили необычных людей.Другой слой: это книга про язык, про то, как живут слова, как они связываются друг с другом, подчиняются одним законам и нарушают другие.Третий слой: оказывается, мир, который описал Эрик Орсенна и в котором есть голубое прозрачное море, пальмы, хижины на берегу и темнокожий месье Анри с гитарой, — не придуман им самим. Образ этого острова, как и название книги — «Тихая песня», пришел из творчества темнокожего певца с гитарой — французского шансонье Анри Сальвадора. Его отец и мать родились на Антильских островах — может быть, поэтому стал он писать именно такие песни: поэтичные и солнечные, немного наивные. Мир, созданный Анри Сальвадором, очаровал слушателей, сегодня уже можно сказать, «старшего поколения» (этот шансонье родился в 1917-м и умер в 2008-м). В России его творчество мало кому известно, и мы не можем рассчитывать на то, что для наших читателей эта отсылка будет такой же понятной, как для французов. Дело в том, что Эрик Орсенна цитирует в своей сказке несколько фрагментов из песен Сальвадора, и заглавие книги взято из того же источника, мало того: писатель и своего героя с гитарой назвал по одному из дисков Сальвадора — «месье Анри». А сам месье Анри, один из главных героев, можно сказать, «дух острова», — довольно сильно напоминает этого барда, о чем пишут многие французские критики.Что же в такой ситуации делать переводчику? Как показать путь в этот мир, который в России не известен ни детям, ни большинству из родителей? Написать длинное примечание о том, кто такой Анри Сальвадор, перевести для примера несколько его песен — можно, но это не создаст атмосферы, не передаст яркого света тропического солнца и шелеста пальмовых листьев… Ведь в книге цитаты из его песен совсем маленькие.Но у переводчиков есть другой прием: заменять одну языковую игру — другой, подобной. Поэтому я и решила заменить один островной мир, от которого в книжку попала только частичка, а весь он нам, к сожалению, не виден и не известен, переводом кусочка песни этого не изменишь, — другим островным миром, который еще хорошо помнится читателям. Это мир островов и корабельной романтики, который придумала наш поэт и бард Новелла Матвеева.Ее «страна Дельфиния и город Кенгуру» очень напоминают волшебный остров, на который попали Жанна и Тома. «Шел кораблик, шумел парусами, не боялся нигде ничего» — это корабль, на котором они путешествуют. «Какой большой ветер напал на наш остров» — буря, вызвавшая кораблекрушение. Но это, конечно, не главное: у нас не так уж мало песен про острова и корабли, но совсем не во всех оживают слова, ведется игра с языком. Ведь задача Эрика Орсенна — как раз то, о чем пишет Новелла Матвеева: «Когда потеряют значенье слова и предметы, на землю для их обновленья приходят поэты»…Александр Городницкий вспоминает, как он удивился, когда, приехав в Австралию, узнал, что в море неподалеку от портового города Мельбурна находится остров Кенгуру. Для него это была строчка из песни Матвеевой. Может быть, где-то найдется и остров Эрика Орсенна.
От переводчика
Те, кто прочел книгу Эрика Орсенна, поймут, почему так ошарашивает, в сопоставлении с ней, фрагмент одного из «Колымских рассказов» Шаламова. Дело в том, что процесс, который придумал французский писатель в детской книжке — казалось бы, выдуманная и не слишком реализуемая в жизни ситуация, нужная лишь затем, чтобы показать детям, будущим читателям книги, устройство и богатство языка, — вдруг оказывается совершенно реальным, да не где-нибудь, а в самых что ни на есть экстремальных условиях лагерной жизни. И так же, как Жанна держится за одно выбранное ею слово «мурашки», как за спасательный круг, герой Шаламова возвращается к жизни, выкрикивая непонятное окружающим, да поначалу и ему самому странное слово «сентенция», совершенно несовместимое с той жизнью, которую он вынужден вести. И оно приводит за собой другие слова из прежней жизни, а с ними, по воле автора рассказа он построен именно так, — и саму жизнь. Это не что иное, как ценнейшее и жестокое в своей реальности свидетельство очевидца: именно так устроен человек, именно такое место занимает в нашей жизни язык — все это не поучительная история, выдуманная для впечатлительных детей и учителей словесности, а правда. Причем выясняется она в самых страшных местах, куда может закинуть судьба не в сказке, а в реальности, и не ребенка, а взрослого человека.
Перевод «Грамматики» Орсенна, вступление и послесловие были сделаны больше десяти лет назад. С тех пор произошло многое, из-за чего эти тексты читаются иначе. Умерла Новелла Матвеева. О Варламе Шаламове снят фильм Дмитрия Рудакова, так и названный «Сентенция» по этому рассказу 1965 года. И сейчас людям очень важно найти слово или слова, за которые можно держаться.
«Не один год я не видел газет и книг и давно выучил себя не сожалеть об этой потере. Все пятьдесят моих соседей по палатке, по брезентовой рваной палатке, чувствовали так же — в нашем бараке не появилось ни одной газеты, ни одной книги. Высшее начальство — прораб, начальник разведки, десятник — спускалось в наш мир без книг.
Язык мой, приисковый грубый язык, был беден, как бедны были чувства, еще живущие около костей. Подъем, развод по работам, обед, конец работы, отбой, гражданин начальник, разрешите обратиться, лопата, шурф, слушаюсь, бур, кайло, на улице холодно, дождь, суп холодный, суп горячий, хлеб, пайка, оставь покурить — двумя десятками слов обходился я не первый год. Половина из этих слов была ругательствами. Существовал в юности, в детстве анекдот, как русский обходился в рассказе о путешествии за границу всего одним словом в разных интонационных комбинациях. Богатство русской ругани, ее неисчерпаемая оскорбительность раскрылась передо мной не в детстве и не в юности. Анекдот с ругательством выглядел здесь как язык какой-нибудь институтки. Но я не искал других слов. Я был счастлив, что не должен искать какие-то другие слова. Существуют ли эти другие слова, я не знал. Не умел ответить на этот вопрос.
Я был испуган, ошеломлен, когда в моем мозгу, вот тут — я это ясно помню — под правой теменной костью — родилось слово, вовсе непригодное для тайги, слово, которого и сам я не понял, не только мои товарищи. Я прокричал это слово, встав на нары, обращаясь к небу, к бесконечности:
— Сентенция! Сентенция!
И захохотал.
— Сентенция! — орал я прямо в северное небо, в двойную зарю, орал, еще не понимая значения этого родившегося во мне слова. А если это слово возвратилось, обретено вновь — тем лучше, тем лучше! Великая радость переполняла все мое существо.
— Сентенция!
— Вот псих!
— Псих и есть! Ты — иностранец, что ли? язвительно спрашивал горный инженер Вронский, тот самый Вронский. «Три табачинки».
— Вронский, дай закурить.
— Нет, у меня нету.
— Ну, хоть три табачинки.
— Три табачинки? Пожалуйста.
Из кисета, полного махорки, извлекались грязным ногтем три табачинки.
— Иностранец? — Вопрос переводил нашу судьбу в мир провокаций и доносов, следствий и добавок срока.
Но мне не было дела до провокационного вопроса Вронского. Находка была чересчур огромной.
— Сентенция!
Псих и есть.
Чувство злости — последнее чувство, с которым человек уходил в небытие, в мертвый мир. Мертвый ли? Даже камень не казался мне мертвым, не говоря уже о траве, деревьях, реке. Река была не только воплощением жизни, не только символом жизни, но и самой жизнью. Ее вечное движение, рокот неумолчный, свой какой-то разговор, свое дело, которое заставляет воду бежать вниз по течению сквозь встречный ветер, пробиваясь сквозь скалы, пересекая степи, луга. Река, которая меняла высушенное солнцем, обнаженное русло и чуть-чуть видной ниточкой водной пробиралась где-то в камнях, повинуясь извечному своему долгу, ручейком, потерявшим надежду на помощь неба — на спасительный дождь. Первая гроза, первый ливень — и вода меняла берега, ломала скалы, кидала вверх деревья и бешено мчалась вниз той же самой вечной своей дорогой…
Сентенция! Я сам не верил себе, боялся, засыпая, что за ночь это вернувшееся ко мне слово исчезнет. Но слово не исчезало.
Сентенция. Пусть так переименуют речку, на которой стоял наш поселок, наша командировка ‘Рио-рита’. Чем это лучше ‘Сентенции’? Дурной вкус хозяина земли — картографа ввел на мировые карты Рио-риту. И исправить нельзя.
Сентенция — что-то римское, твердое, латинское было в этом слове. Древний Рим для моего детства был историей политической борьбы, борьбы людей, а Древняя Греция была царством искусства. Хотя и в Древней Греции были политики и убийцы, а в Древнем Риме было немало людей искусства. Но детство мое обострило, упростило, сузило и разделило два этих очень разных мира. Сентенция — римское слово. Неделю я не понимал, что значит слово ‘сентенция’. Я шептал это слово, выкрикивал, пугал и смешил этим словом соседей. Я требовал у мира, у неба разгадки, объяснения, перевода… А через неделю понял — и содрогнулся от страха и радости. Страха — потому что пугался возвращения в тот мир, куда мне не было возврата. Радости — потому что видел, что жизнь возвращается ко мне помимо моей собственной воли.
Прошло много дней, пока я научился вызывать из глубины мозга все новые и новые слова, одно за другим. Каждое приходило с трудом, каждое возникало внезапно и отдельно. Мысли и слова не возвращались потоком. Каждое возвращалось поодиночке, без конвоя других знакомых слов, и возникало раньше на языке, а потом — в мозгу» (В. Шаламов «Сентенция»).
(Текст книги см. в бумажной версии.)
[1] © Éditions Stock, 2001
© Алина Попова. Перевод, вступление, послесловие, 2022