«Из воспоминаний Адама и Евы» и другие тексты. Составление, перевод с немецкого и вступление Наталии Васильевой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 2021
В наше cверхрационалистическое время, стремительно шагающее вперед по пути очередной «промышленной революции», история Адама и Евы удивительным образом не перестает оставаться в поле внимания писателей. Предлагаем подборку произведений известных немецкоязычных авторов, которые в последние годы или непосредственно обращались к этому мифу — как швейцарский прозаик Петер Биксель, классик современной немецкой литературы Ханс Магнус Энценсбергер, австрийский традиционалист-экспериментатор Бодо Хелль: — или же, размышляя в своих текстах о сегодняшнем положении дел на планете Земля — как австрийцы: писатель Райнхард П. Грубер и рэпер Килез Мор, — задавались, по сути, ключевым вопросом этого библейского предания: «Для чего Создатель выбрал нас?».
Главная сюжетная коллизия мифа о прародителях человечества — их непростительный проступок: «поедание» запретного плода с Древа познания добра и зла и последовавшее за этим изгнание из рая. А в результате — неизбывная маета земной жизни и извечная тоска человека по утраченному счастливому миропорядку, что неизменно находило отражение в общественных, религиозных, художественных исканиях как европейской, так и русской мысли и в утопических теориях идеального мироустройства. «Я спрашиваю: о чем люди — с самых пеленок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз и навсегда сказал им, что такое счастье, — и потом приковал их к этому счастью на цепь. Что же другое мы теперь делаем, как не это? Древняя мечта о рае…» — таким виделся «величественный» замысел «Единого Государства», прообраза такого воплощенного человеком рая, в знаменитой антиутопии Евгения Замятина «Мы», созданной в 1920 году, на фоне происходящих в России революционных преобразований.
Раз уж, по библейскому преданию, плод с Древа познания был вкушен, то человек в своем стремлении покомфортнее обустроиться в земном, природном мире и по возможности избежать расплаты за свой первородный грех зачастую полагался на знание, на интеллект, а тем самым на технический прогресс. В 1920 году, на волне тогда еще только второй промышленной революции, молодой Андрей Платонов в статье «О науке» славил великую цель «побеждать безумие природы, торжествовать над нею» и приветствовал «конечную победу над своими врагами — природой и смертью».
Позднее, в 1933 году, когда будущее по-прежнему определял лозунг «Техника решает все», Николай Бердяев в статье «Человек и машина» отмечал, что техника «дает человеку чувство страшного могущества«, но подчеркивал при этом, словно заглядывая на столетие вперед, что «техническая цивилизация <…> не знает и не хочет знать личности. <…> И предстоит страшная борьба между личностью и технической цивилизацией, технизированным обществом, борьба человека и машины. Техника всегда безжалостна ко всему живому и существующему. И жалость к живому и существующему должна ограничить власть техники в жизни«.
Примерно в то же время, в 1932 году, религиозный мыслитель Борис Вышеславцев в статье «Миф о грехопадении», опираясь на «изумительную мудрость» этого мифа, предупреждал, что «человек не может поставить себя на вершине иерархии» и «вдохновляться» исключительно практическими интересами, так как это «ведет к величайшему замешательству, к извращению иерархического порядка, падению и разрушению», ибо «во имя только человеческого можно устраивать гигиену, комфорт, удобства, вообще строить цивилизацию, но не творить культуру», и только «великое искусство» может научить человека не создавать, а «видеть и узнавать этот рай на земле», «потерянный, но не забытый».
Чем решительнее человек в периоды цивилизационных сдвигов делал ставку на интеллект, тем явственнее философская и художественная мысль таких энтузиастических эпох поднимала вопрос о важности другой, иррациональной составляющей человеческой сущности. Вышеславцев называл ее «соблюдение божественной иерархии ценностей» , Бердяев — «жалость к живому и существующему». Замятин определял этот родовой признак человека триадой чувств: «Вспомните: в раю уже не знают желаний, не знают жалости, не знают любви».
Самовольно приобретенная человеком способность «пользоваться собственным умом», наделившая его богоподобной созидательной силой, как и другая отличительная способность: желать, жалеть и любить, подтолкнувшая к грехопадению, но и открывшая путь к очеловечиванию, — являются главными темами публикуемых ниже произведений.
Почти целое столетие спустя после русских философов Райнхард П. Грубер, обозревая в cвоих подневных записях 2018 года — своебразном отчете современного Адама — сокрушительные успехи человека в покорении мира, пишет о той же чинимой под диктат науки, экономики, политики «насильственной регламентации жизни», о вызове, который бросили планете ее же собственные обитатели, «пупом Земли, если не всей Вселенной, себя возомнившие». Однако неуемной деятельности человека по техническому усовершенствованию мира, а то и самого себя, есть альтернатива: стать человечнее, измениться самим «и тем самым все вокруг изменить», как призывает в своей песне-рэпе Килез Мор, или же вспомнить, что мы «не хозяева природы, а только ее часть» и что «чудо заключается в том, что мы живем», как пишет Райнхард П. Грубер. О ценности «коротеньких эпизодов жизни»: «восход солнца, подснежники в моем саду, дружелюбный кивок водителя автобуса, приветливая улыбка моего соседа», о ценности «этой жизни», которая стóит «большего, чем вечная жизнь в раю«, говорит в своем эссе и Петер Биксель. А Ева в энценсбергеровской трактовке отдает решительное предпочтение красоте окружающего перед всякой практической пользой.
Умение жалеть «живое и существующее», «возделывать» и «хранить» его, как это предписывает библейская заповедь, то есть культивировать и сберегать, а значит, осмыслять в культуре, — эта способность была дана из всего существующего только человеку, и она должна помочь ему сохранить человеческое лицо, усмирить свои технократические амбиции и преодолеть технологическую «одномерность», если воспользоваться термином немецкого философа и социолога Герберта Маркузе, предложенным им в 1964 году в книге «Одномерный человек», тоже в эпоху технологического рывка, в период так называемой третьей промышленной революции.
Предлагаемые читателю произведения, одновременно философские и лиричные, утверждают именно такое бытие человека в культуре. Петер Биксель поясняет свое прочтение истории о «Еве и яблоке» притчей Франца Кафки. Ханс Магнус Энценсбергер берет за основу для своей версии «воспоминаний Адама и Евы» несколько произведений Марка Твена, как опубликованных, так и оставшихся неоконченными, а «онемечивание» их перепоручает вымышленному, но при этом «не раз премированному» (как сообщается в справке об авторе) популяризатору литературы Андреасу Талмайру. Энциклопедист-экспериментатор Бодо Хелль в культурологической миниатюре о вожделенной любви сопрягает библейское предание с античным мифом, облекая их в форму модернистского, джойсовского потока сознания и дополняя колоритными деталями горного австрийского ландшафта.
И еще один неотъемлемый «ингредиент» человека (по словам Бориса Вышеславцева), дарованная ему с момента сотворения «честь», его свобода — тоже, разумеется, в центре внимания как немецкоязычных «шестидесятников» Ханса Магнуса Энценсбергера и Петера Бикселя, так и исконно своевольных австрийцев. Согласно библейскому преданию с этого права человека ослушаться высшего запрета, вплоть до добровольного отказа от счастливого, беззаботного и безмятежного рая, и начинается история человечества. Немецкий философ и психоаналитик Эрих Фромм в своем эссе «О неповиновении» (1959) и дальнейшую судьбу человечества ставил в зависимость от того, сохранит ли человек за собой это право, пророчески предостерегая: «Человеческая история началась с акта неповиновения, и не исключено, что актом повиновения она и завершится». Другой немецкий философ-публицист Ханна Арендт, исследовавшая социальные истоки тоталитаризма, формулировала ту же мысль еще категоричнее: «Ни у одного человека нет права на послушание».
В книге «Адам и Ева. Преображения мифа», вышедшей в 2005 году, тоже сравнительно недавно, немецкий историк культуры и философии Курт Флаш пишет: «Адам и Ева сопровождали нас на протяжении всей нашей истории. В решающие периоды исторических преобразований Запада преображались и они… Интеллектуальное и художественное осмысление этого древнего предания формировало основы европейской идентичности».
Предлагаем читателям проследить, какие черты «европейской идентичности» этот центральный миф выявляет в произведениях современных немецкоязычных авторов и какие созвучия обнаруживаются с русской и немецкой философской и художественной мыслью других «решающих периодов исторических преобразований» в оценке роли человека на Земле, которую по библейскому преданию ему было предписано «заселять и покорять».
«Книг, от воздействия которых можно ожидать улучшения условий или более человечного устройства будущего, не существует», но книги «обостряют зрение и совесть и сохраняют сердце живым», — считал Германн Гессе, «дважды в полной мере испытавший на себе банкротство» страны, в которой родился.
(Тексты Лит. гида см. в бумажной версии.)